Неосведомлённостью цензоров нередко и пользовались «злонамеренные» авторы. Чрезвычайно остроумна, например, уловка, применённая видным специалистом по математической логике Юрием Гастевым, сыном расстрелянного в 1938 году поэта А. К. Гастева. Сам учёный в студенческие свои годы, в конце сороковых, подвергся аресту, и только смерть Сталина освободила его из лагеря. Вот этот факт он и решил обыграть в своей сугубо специальной книге «Гомоморфизмы и модели. Логико-алгебраические аспекты моделирования» (М.: Наука, 1975), изданной под солидным грифом Академии наук СССР. В предисловии, как водится, он сердечно благодарит тех, кому обязан «гипотетическими достоинствами книги», в том числе абсолютно запрещённого в СССР видного матлогика, поэта и правозащитника А. С. Есенина-Вольпина, к тому времени уже вытолкнутого из СССР и жившего в Америке. Если труды Есенина-Вольпина всё-таки имели отношение к предмету научных занятий Гастева, то совершенно абсурдистски выглядит помещение в ряду имен видных специалистов по «проблемам математического моделирования» У. Стокса и Дж. Чейна. Этого Гастеву показалось мало: в обширной библиографии, помещённой в конце книги, не только снова упомянуты работы Есенина-Вольпина, но и указана под № 55 такая, явно мистифицированная, запись: /. Cheyne and W. Stokes. The breath of the death marks the rebith of spirit. — «Mind», March 1953. На самом же деле под названными Гастевым именами скрывались врачи, жившие и работавшие в конце восемнадцатого — первой половине девятнадцатого века: Джон Чейн, шотландский врач, открывший специфический тип прерывистого дыхания при агонии, и Уильям Стокс, ирландский врач, продолживший изучение этого явления. Гастев обыгрывает «Чейн-Стоксово дыхание», которое сопровождало агонию Сталина, о чём постоянно сообщалось в бюллетенях о его болезни, регулярно печатавшихся в газетах в начале марта 1953 года. По Гастеву получалось, что врачи опубликовали статью об этом феномене под названием «Дыхание смерти знаменует возрождение духа» в марте 1953 года, в лондонском журнале «Mind» («Разум» или «Дух»), посвящённом вопросам психологии и философии. Поэтому учёный и благодарен «Чейн-Сток-сову дыханию»: если бы не оно, ему пришлось бы ещё долгое время гнить в лагере. Этот, говоря набоковскими и пушкинскими словами, «щелчок цензуре» доставил, вероятно, немало весёлых минут друзьям и единомышленникам автора[175].

Весь расчёт здесь состоял в надежде на низкий интеллектуальный уровень цензоров и недостаточную их информированность. Ничего, должно быть, не говорило московским цензорам, например, имя эмигрантского поэта Владислава Ходасевича, иначе бы они не пропустили в его переводе исторический роман Казимежа Тетмайера «Легенда Татр» (М.: Гослитиздат, 1960. Серия «Зарубежный роман XX века»), тем паче что он указан как переводчик с польского на титульном листе книги.

Другой «рецепт» состоял в том, чтобы суметь напечатать нечто опасное — так называемый «непроходняк» — «далеко от Москвы», и чем дальше, тем лучше, ведь провинциальных цензоров удавалось провести с ещё большей лёгкостью. Знаменитый альманах «Тарусские страницы» под редакцией К. Г. Паустовского, включивший публикации стихов и прозы Марины Цветаевой, стихи Н. Коржавина, Б. Слуцкого, Н. Заболоцкого, повесть в стихах Вл. Корнилова «Шофёр», повесть Булата Окуджавы «Будь здоров, школяр!» и другие произведения, выходившие за дозволенные рамки, вряд ли был бы разрешён в Москве, а в Калуге в 1961 году это прошло. Затем посыпались репрессии, были уволены с работы директор Калужского областного издательства и другие сотрудники, виновные в издании альманаха, но было уже поздно… Сомнительно опять-таки, что мог бы появиться в «центре» роман Ф. К. Сологуба «Мелкий бес», впервые вышедший в 1907 году и в советское время не издававшийся. В специальной записке Агитпропа ЦК, подготовленной в 1957 году, он указан в числе книг, исключённых из тематического плана Гослитиздата, поскольку, как говорилось в ней, издание подобного рода книг «наносит ущерб делу воспитания трудящихся и тормозит развитие книгоиздательского дела в стране»[176]. А вот Кемеровское книжное издательство в 1962 году пошло на такой шаг, что сразу же вызвало окрик из Москвы и последовавший затем переполох в местных партийных кругах. Руководители издательства получили опять-таки строгие взыскания. Помнится, мы засыпали калужский и кемеровский книготорги просьбами прислать наложенным платежом эти книги: поначалу они выполнялись, затем, по-видимому, был получен приказ прекратить рассылку.

Именно в журнале «Байкал» (1968, № 1–2), выходившем в Улан-Удэ, смогли быть напечатаны первые главы книги Аркадия Белинкова о Юрии Олеше, сопровождаемые лестной рекомендацией К. И. Чуковского. Публикация была оборвана. Лишь в эмиграции автору удалось полностью напечатать свою книгу под заглавием «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша» (1-е изд. — Мадрид, 1976). В том же «Байкале» (1969, № 1–2) была напечатана «Улитка на склоне» братьев Стругацких, а в иркутском альманахе «Ангара» (1968, № 4 и 5) смогла увидеть свет их же сатирическая «Сказка о тройке»; обе повести наделали много шуму и тотчас же попали в самиздат. Впрочем, их рассказ «Гадкие лебеди», также вызывавший массу аллюзий, так и не смог пройти сквозь «рогатки и препоны цензуры», став исключительным достоянием самиздата. Возникали, конечно, скандалы по этому поводу с далеко идущими «оргвыводами»: разгонялись редакции издательств, журналов и альманахов, их руководители получали взыскания по партийной линии, а нередко и вообще увольнялись от должности. Но происходило это, как правило, постфактум, когда тексты произведений уже пошли гулять по свету.

Иное дело, что местным авторам, по каким-либо причинам, идеологическим преимущественно, попавшим на заметку областного партийного начальства (а ещё хуже — местного управления КГБ), приходилось как раз худо. Не имея шансов публиковаться в местной печати, они, напротив, предпочитали обращаться к центральной: в Москве и Ленинграде, ничего не зная о «компромате» на них, редакторы и цензоры зачастую спокойно пропускали их произведения, в тех случаях, разумеется, когда в представленных текстах не обнаруживалось ничего «предосудительного».

Большой популярностью пользовались в то время некоторые литературные журналы, выходившие в столицах союзных республик, особенно в Грузии и Прибалтике. Им позволялось гораздо больше, чем столичным. «Литературная Грузия», например, под флагом «дружбы народов» и крепких литературных связей с Россией публиковала стихи поэтов-авангардистов, Осипа Мандельштама, Михаила Кузмина, Бориса Пастернака и других полузапретных (или запрещённых полностью) русских писателей, о которых «в центре» предпочитали помалкивать.

Ещё проще обстояло дело в газетах «низового звена» — областных и тем более районных. В них удавалось порой протиснуть «нежелательные имена» диссидентов и писателей-эмигрантов. Вообще, надо сказать, тема опасных (и увлекательных!) игр с провинциальной цензурой представляет особый интерес. Частично она рассмотрена в насыщенной фактами статье Сергея Баймухаметова «Кукиш в кармане»[177]. Ему удалось летом 1974 года опубликовать в североказахстанской областной партийной газете «Ленинское знамя» (анонимно, конечно) одно из стихотворений Иосифа Бродского, уже два года как находившегося в эмиграции и, разумеется, включённого в специальный главлитовский «Список лиц, все произведения которых подлежат изъятию».

В данном случае автор применил для маскировки типичный приём: в его повести туристы встретили какого-то бомжа, бродягу, накормили его, и он в благодарность спел под гитару песню «Пилигримы», что соответствовало его образу жизни, как он полагал («Мимо ристалищ, капищ, мимо храмов и баров, мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров… синим солнцем палимы, идут по земле пилигримы…»). Песня так понравилась режиссёру создаваемого тогда в Казахстане студенческого театра «Пилигрим», что та попросила автора повести отдать ей эту песню и напеть мелодию, чтобы она стала гимном театра. Что из этой затеи вышло — не ясно… Добавлю от себя, что, по всей видимости, речь шла о песне известного барда Евгения Клячкина на стихи Бродского, благодаря которой стихотворение «Пилигримы» и попало в одну из разновидностей самиздата — так называемый магнитиздат.