«Май 31,1937.

Дорогой мистер Оруэлл!

Я прочитал рецензию на Вашу новую книгу „Дорога на Уиган-Пир“ и чрезвычайно ею заинтересовался.

Не могли бы мы попросить Вас переслать нам экземпляр этой книги, что позволило бы нам представить её нашим читателям, по крайней мере, отозвавшись о ней в нашем журнале, русском издании „Интернациональной литературы“.

С благодарностью

искренне Ваш

С. Динамов, главный редактор»[142].

На полях — рукописная пометка: «Ответ Оруэлла в секр<етной> переписке» (подпись неразборчива), которая и позволила продолжить поиски. Обнаружено письмо Оруэлла (кажется, единственное посланное в Советский Союз) в том же фонде «Интернациональной литературы», но в другом архивном деле, рассекреченном только в девяностые годы и называвшемся весьма пространно и примечательно: «Письмо Оруэлла (Orwell) Джорджа Динамову Сергею на англ. яз. с приложением копии письма редакции журнала „Интернациональная литература“ в Иностранный отдел НКВД о принадлежности Джорджа Оруэлла к троцкистской организации и прекращении с ним отношений. 2-28 июля 1937 г. 5 лл.»[143]. Публикуем письмо Оруэлла в переводе:

«The Stores.Wallington.

Near Baldock. Herts.

England 2.7.37

Дорогой товарищ,

простите, что не ответил ранее на Ваше письмо от 31 мая. Я только что вернулся из Испании, а мою корреспонденцию сохраняли для меня здесь, что оказалось весьма удачным, так как в противном случае она могла бы потеряться. Отдельно посылаю Вам экземпляр „Дороги на Уиган-Пир“. Надеюсь, что Вас могут заинтересовать некоторые части книги. Я должен признаться Вам, что в некоторых местах второй половины романа речь идёт о вещах, которые за пределами Англии могут показаться несущественными. Они занимали меня, когда я писал эту книгу, но опыт, который я получил в Испании, заставил меня пересмотреть многие мои взгляды.

Я до сих пор ещё не вполне оправился от ранения, полученного в Испании, но когда я смогу взяться за работу, я попытаюсь написать что-нибудь для Вас, как Вы предлагали в предыдущем письме. Однако я хотел бы быть с Вами откровенным, потому я должен сообщить Вам, что в Испании я служил в П. О. У. М., которая, как Вы несомненно знаете, подверглась яростным нападкам со стороны Коммунистической партии и была недавно запрещена правительством; помимо того, скажу, что после того, что я видел, я более согласен с политикой П. О. У. М., нежели с политикой Коммунистической партии. Я говорю Вам об этом, поскольку может оказаться так, что Ваша газета (так у Оруэлла: paper. — А. Б.) не захочет помещать публикации члена П. О. У. М., а я не хочу представлять себя в ложном свете.

Наверху найдёте мой постоянный адрес.

Братски Ваш

Джордж Оруэлл» <подпись-автограф>.

Такая неожиданная концовка письма заставила редакцию тотчас же обратиться в соответствующие инстанции:

Перевод в указанном деле отсутствует, ответа на этот запрос также обнаружить не удалось, но, видимо, «товарищи из органов» посоветовали редакции всё-таки ответить Оруэллу. Во всяком случае, в том же деле хранится вырванный из настольного календаря с датой 6 июля 1937 года листок с таким рукописным и неподписанным текстом на русском языке:

Судя по всему, перед нами явная «заготовка» письма Оруэллу, черновик, сопровождаемый правкой, зачёркиваньями и т. д.[144]

Автор его, как мы видим, даже благодарит Оруэлла за «искренность», но одновременно сообщает о «разрыве отношений». Дальнейшие контакты с ним «Интернациональной литературы» (как и любые другие из Советского Союза) с этого времени становятся невозможны, тем более что и самому главному редактору журнала, инициатору переписки с Оруэллом, виднейшему знатоку западноевропейской литературы и одному из крупнейших шекспироведов Сергею Сергеевичу Динамову (1901–1939) оставалось занимать этот пост (да и вообще жить) недолго: в 1938 году он подвергся аресту, а ещё через год погиб в ГУЛАГе (скорее всего, расстрелян).

Вторая половина письма Оруэлла Динамову производит на первый взгляд странное впечатление. И в самом деле, в 1937 году (год-то какой!) английский писатель пишет в редакцию московского, следовательно «коммунистического», журнала, посылает только что вышедший свой роман «The Road to Wigan Pier», в котором изображена тяжёлая жизнь шахтеров Ланкшира и Йоркшира в период депрессии (видимо, именно поэтому он и заинтересовал редакцию), и вместе с тем сообщает о себе такие вещи, которые исключают публикацию этого романа в журнале. Очевидно, Оруэлл, справедливо опасаясь, что такая публикация может иметь нежелательные последствия для главного редактора, решил предупредить его — выражаясь на современном жаргоне, не захотел его «подставить»; кроме того, писатель, отличительными чертами характера которого всегда были беспредельная честность и прямота — как в сложных жизненных обстоятельствах, так и в творчестве, — не хотел, как он сам пишет, «представлять себя в ложном свете». В этом, видимо, проявилось и английское джентльменство.

Об участии Оруэлла в испанских событиях в конце 1936-го — начале 1937 года написано уже немало, да и сам он рассказал об этом в книге «Памяти Каталонии», очерке «Вспоминая войну в Испании» и других произведениях. Суть дела сводится к тому, что, занимая антифашистские позиции, исповедуя придуманный им «демократический социализм», Оруэлл вместе с женой отправился в Испанию. Прибыл он в Барселону, формально не будучи связан ни с одним органом печати, как «свободный журналист», и записался, надо сказать — более или менее случайно, в ряды милиции «ПОУМ» (POUM — Partido Obrero de Unificacion Marxista — Рабочая партия марксистского единства). Он принимал участие в боевых действиях, был ранен, но вскоре по указке Коминтерна, получившего на сей счёт инструкции из Москвы, барселонские рабочие полки ПОУМ (так же, как и некоторые части анархистов и других «инакомыслящих») были объявлены «троцкистскими» и поставлены вне закона республиканским правительством. Членов ПОУМ стали называть «пятой колонной», «изменниками», даже «фашистами». Начались массовые аресты, бессудные зверские казни, что, в частности, нашло отражение в романе Э. Хемингуэя «По ком звонит колокол». Оказалось, что для промосковски настроенных коммунистов эти антифашистские массовые движения были страшнее и ненавистнее, чем фалангисты Франко вместе с итальянскими и германскими лётчиками (так же, как некогда был «для Ватикана страшнее не атеист, а усомнившийся католик»). Руководители развязанной кампании действовали по модели тех политических процессов, которые как раз в это время проходили в Москве.