— Извините меня.

— Пожалуйста, ничего страшного.

Немного смущенный, я распахиваю перед ним дверь и пропускаю его вперед. Маленький человек выходит первым, следом за ним — Орсетти, которому я на ходу говорю:

— Похоже, что у тебя не все гладко, приятель. Тебе нездоровится?

— Это правда, — говорит он сдавленным голосом. — Зато вы прекрасно выглядите.

Направляясь к станции метро «Этуаль», я размышляю над тем, какие неприятности могли произойти у Франсуа и Жанно.

Только на углу Елисейских Полей и авеню Георга Пятого Орсетти и его другу удается остановить такси.

— Ну и перепугался же я, Эмиль, — с облегчением говорит Жанно своему спутнику.

— А я нисколько. Я был готов продырявить твоего приятеля в любую секунду.

ЧЕТВЕРТЫЙ РАУНД

24

Утром в пижаме, облокотившись на кухонный стол и помешивая ложечкой кофе, я любуюсь грудью Марлизы. Она наклонилась над раковиной и моет шею и подмышки.

Семь часов тридцать минут. По радио начинают передавать последние известия, но я все равно не могу оторваться от созерцания прекрасного зрелища: что может быть красивее женской груди, если она удалась, если у нее безукоризненные геометрические пропорции и нет лишнего веса. Но как бы я ни был поглощен созерцанием, до меня доносится голос диктора:

«Рене Жирье, специалист по побегам, лишний раз доказал охранникам свое мастерство. Сегодня в пять часов сорок пять минут утра он бежал из тюрьмы Пон-ле-Эвек, где отбывал наказание с двадцать седьмого января. Побег удался благодаря соучастию неизвестного, поджидавшего Жирье, сидя за рулем автомобиля. Несмотря на все усилия полиции, поиски преступников пока остаются безрезультатными».

На смену приятному голосу диктора с хорошо поставленной дикцией приходит другой, мужественный и вместе с тем задушевный голос Ива Монтана. В моей голове целый рой мыслей. По логике вещей Жирье должен разыскать Эмиля Бюиссона, своего старого товарища, чтобы сколотить с ним банду. Я думаю, что Мсье Эмиль будет очень рад этому подкреплению, так как ряды его банды заметно поредели. Я думаю, что Нюс, соучастие в преступлении которого так и не было доказано, вернулся к себе домой (в то время как Деккер был приговорен к двадцати годам каторжных работ). Я думаю также о том, что Идуану, мне и Пуаре придется установить наблюдение за домом Нюса в предместье Сен-Мартен и что отныне Толстый снова начнет проедать мне плешь.

Мои нежные мысли о женской груди тут же улетучились. Я подхожу к раковине и отстраняю Марлизу:

— Мне нужно быстро умыться, я очень спешу.

Марлиза говорит обиженным тоном:

— Это побег Жирье так повлиял на тебя?

Я ничего не отвечаю. Я уже давно понял одну вещь: с женщинами никогда не следует вступать в дискуссию, все равно вы им ничего не докажете, потому что они не умеют слушать.

Итак, я быстро умываюсь, бреюсь, допиваю холодный кофе, одеваюсь и несусь к мяснику, чтобы сделать обычный заказ. В «Паризьен либере», самой ранней утренней газете, о побеге ничего не говорится. Я спускаюсь к площади Клиши, где, как обычно, сажусь в переполненный автобус.

Идет дождь. Поскольку в спешке я выбежал из дома, не захватив плащ, я прихожу на работу, промокнув до нитки. Гнусный день, ничего не скажешь. Вдобавок ко всему оба лифта сломались, и мне приходится подниматься пешком по лестнице на шестой этаж. На этаже я сталкиваюсь с Толстым, направляющимся к директору с досье под мышкой.

— А, Борниш! — говорит он в качестве приветствия. — Надеюсь, вы знаете, что вам нужно делать? Идуан и Пуаре уже на месте.

Да, я знаю, что делать. Прежде всего я должен позвонить в тюрьму Пон-ле-Эвек и навести справки. В кабинете я застаю переодевающегося Идуана и жующего сандвич Пуаре.

Увы, в тюрьму дозвониться невозможно: линия постоянно занята. Я звоню в жандармерию. Бригадир рассказывает мне о том, что в тюрьме Жирье постоянно демонстрировал благодушие и полное понимание. Благодаря своей уступчивости и услужливости он вскоре получил место парикмахера и с усердием стриг и брил заключенных и охранников. Эта работа позволила ему беспрепятственно перемещаться по зданию тюрьмы и составить ее план. Но, кроме того — и это самое главное, — ему удалось снять отпечатки замочных скважин на кусок мыла, который он постоянно носил с собой.

— Я хотел бы поговорить с начальником тюрьмы.

Заключенный молча закрывает дверь, разворачивается и, волоча ноги, направляется к канцелярии. Я следую за ним, еще не оправившись от того, что меня встретил заключенный, а не охранник. Я вхожу в канцелярию и буквально столбенею: за столом в небрежной позе сидит другой заключенный.

— Господин?

Я оглядываюсь по сторонам и вижу еще троих заключенных, склонившихся над столами. И ни одного охранника! Я спрашиваю:

— Шеф здесь или вы посадили его в камеру?

Сидящий за столом Мастодонт невозмутимо смотрит на меня маленькими серыми глазками.

— Вы по какому вопросу?

— Полиция, — говорю я с раздражением.

— А! Шеф в кафе напротив. Может быть, я смогу его заменить?

— Я хотел бы поговорить с шефом.

Первый заключенный снова открывает мне ворота тюрьмы и молча указывает рукой на кафе «Чаша», расположенное напротив тюрьмы.

В кафе их шестеро, все столпились у стойки бара: пятеро охранников и старший надзиратель, на фуражке которого две серебряные нашивки. Я подхожу к группе.

— Инспектор Борниш, из Национальной безопасности, — представляюсь я. — Хочу, кстати, задать вам один вопрос: кто охраняет тюрьму в данный момент?

Старший надзиратель заговорщицки подмигивает мне и хлопает меня по животу.

— Очень рад знакомству, инспектор, — говорит он густым басом. — Вы пришли по поводу Жирье? (Он приподнимает фуражку и чешет свой череп.) Да, провел он нас, ничего не скажешь, обвел вокруг пальца. Зато остальные — настоящие охранники, правда, ребята?

Пятеро охранников одновременно кивают головами.

— Вы знаете, — продолжает начальник тюрьмы, — в остальных мы полностью уверены. Никто больше не сбежит. Лучше выпейте с нами сидру, инспектор.

Я выпиваю протянутый мне стакан, и мой желудок тотчас же начинает возмущаться. Пора прекращать пьянство.

— Послушайте, — говорю я, — мне некогда. Мне необходимо получить некоторые сведения и быстро найти Жирье, пока он не укрылся в недосягаемом месте. Что вам известно?

Начальник тюрьмы ставит стакан на стойку бара:

— Лично мне ничего. Охранникам, насколько я могу судить, тоже ничего.

— Хорошо, — говорю я, — а кто мог бы пролить свет на это дело?

Шеф задумывается на несколько секунд:

— Думаю, что Жорж Кюде что-то может знать, письмоводитель. Идемте к нему.

Мы пересекаем площадь, входим в здание тюрьмы и проходим в канцелярию. Мастодонт за письменным столом при нашем появлении встает и раболепно смотрит на главного надзирателя.

— Это Кюде, прозванный Рыжим, мое доверенное лицо, — представляет шеф. — Он был раньше библиотекарем, а теперь заменяет меня в мое отсутствие, так, Жорж?

Рыжий угодливо кивает. В течение двадцати минут я допрашиваю его, но мне не удается вытянуть из него даже ничтожной информации. Он ничего не знает и на все вопросы хныча отвечает:

— Я не дружил с Жирье, господин. Мы друг друга недолюбливали. Клянусь, господин, я ничего не знаю, клянусь жизнью моей матери.

Шеф тянет меня за рукав в угол комнаты. Он прикладывает рот к моему уху и шепчет:

— Ему можно верить, инспектор. Если он клянется жизнью своей матери, значит, он говорит правду.

От этой опереточной тюрьмы у меня голова идет кругом. Между одурманенными алкоголем охранниками и тихими заключенными существует такое согласие, что мне становится ясно, что я вряд ли что-нибудь вытяну из этой мафии. Я решаю наведаться в жандармерию города.

Открывая мне дверь, охранник-заключенный едва слышно шепчет:

— Рыжий над вами просто смеется. Он был лучшим другом Жирье и даже позволял ему звонить в Париж. Проверьте телефонные разговоры, и вы увидите.