Получив свою долю за участие в операции на авеню Пармантье, Аттия исправил ущерб, нанесенный ему депортацией. Вместо черной дыры в его челюсти сверкает золотой зуб.
— Все нормально, ребята? — спрашивает Корнелиус.
— Прима, — отвечает Бухезайхе.
— Фараон ушел? — любопытствует Аттия.
— Да, — говорит Корнелиус. — Он не интересовался, имеете ли вы отношение к налету на фургон.
— Везде есть прогнившие доски, — замечает Бухезайхе. — Один из военных законов гласит, что их необходимо выявить в стане врага. Мы, на улице Лористон…
— Кончай, Жорж, — обрывает его Ноди, участник Сопротивления. — Знаем мы твоих лидеров!
Бухезайхе хмурится. Ноди серьезным тоном продолжает:
— Пьер, по-моему, это чистое безумие.
— Я все обдумал, — говорит Лутрель, гася сигарету о пепельницу. — Все решено: я покажу вам «уан мен шоу».
Генерал де Голль оставил Елисейский дворец и впервые отправился в пустыню. Барометр застыл на минус шести градусах. Для разъездных почтовых служащих, сортирующих почту на Лионском вокзале, это настоящая Сибирь. Центральная почтово-телеграфная служба находится на улице Берси, в плохо отапливаемом здании, к которому примыкают низкие, ветхие, продуваемые ветром строения. Покрасневшими от холода руками почтовый работник выгружает первый мешок и бросает его на тележку. Шофер фургона скрылся в бараке, где отогреваются другие служащие, прежде чем приняться за работу. Почтовый работник выпрямляется, чтобы подуть на свои онемевшие пальцы. Тринадцать часов двадцать семь минут. Его бригада только что заступила на смену. Несчастный думает о том, что впереди только шесть часов работы.
Вялой походкой человек направляется к фургону за вторым мешком. Его внимание привлекает рокот мотора приближающейся машины. Он удивлен: никто, кроме дежурных, не имеет права доступа во двор. На машине трехцветный номерной знак, что говорит о ее принадлежности армии. «Военная почта», — думает служащий. Черная машина подъезжает к нему, изящно разворачивается и останавливается возле фургона. Из машины выходит лейтенант. Спокойным шагом, спрятав в карманы шинели руки, он подходит к служащему.
— Эй! — возмущается почтовый работник. — Не надейтесь, что я буду разгружать ваши посылки. Я штатский…
— Заткнись! — спокойно говорит ему офицер. — Складывай свои мешки в мою тачку.
Задетый таким апломбом, работник пытается протестовать, но военный вынимает из кармана руку и направляет на него пистолет тридцать восьмого калибра.
— В твоем распоряжении только тридцать секунд и ни одной больше.
Есть люди, которые умеют убеждать. Пьер Лутрель обладает этим талантом. Служащему сразу становится жарко, и он больше не возражает. Его начальник даже не подозревает о том, какое рвение может проявить его подчиненный. Дуло пистолета нацелено ему в низ живота — мучительная, медленная смерть. Он мысленно считает секунды, хватает мешок, бросает внутрь машины. Пять секунд. Мчится галопом к фургону… Еще четыре секунды. Хватает мешок — четыре секунды. Спринт к машине — еще четыре… Бег к фургону, мешок — три секунды. Он побивает свой рекорд. Еще одна посылка для военного, последний рывок к фургону, последний мешок. Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать… Последнее усилие, последний бросок. Готово. Успел уложиться.
— Браво! — говорит Лутрель. — Вот видишь, теперь тебе не холодно.
Его пистолет все еще нацелен на вспотевшего работника. Лутрель садится в машину, включает сцепление, трогается. Крики служащего заглушает грохот товарного поезда. Лутрель стремительно мчится по улице Берси к окружной дороге. На полном ходу он бросает взгляд на машину, в которой сидят Аттия, Ноди, Бухезайхе и Фефе, готовые прийти на помощь. Они срываются с места в свою очередь.
Одиннадцатого февраля тысяча девятьсот сорок шестого года почтово-телеграфная служба не смогла доставить пять миллионов франков.
На медной дощечке, прикрепленной к стене респектабельного дома неподалеку от Опера, выгравировано три слова. В дверях клуба стоят двое портье в форменных фуражках и темно-синих костюмах, расшитых золотыми галунами. Припаркованные вдоль бульвара, иногда в два ряда (с молчаливого согласия полицейского), первые американские машины оскорбляют своим хромом старенькие «бугатти» и «тальботы», а также быстрые «хочкиссы» с вытянутыми мордами. «Ситроенов» мало: клуб принимает только сливки элегантного общества послевоенного Парижа.
Лутрель в сопровождении насупленного Ноди и безучастного Бухезайхе широкими шагами пересекает тротуар, отвечает на приветствие портье, входит в узкий, обитый деревом коридор и звонит в дверь клуба. В замке поворачивается ключ. Швейцар кланяется.
— Здравствуйте, господин де ля Моль.
— Здравствуйте, — небрежно отвечает Лутрель.
Ноди не произносит ни слова, Бухезайхе с силой пожимает руку швейцару и фамильярно хлопает его по животу. Ноги троих мужчин утопают в мягком ковре. В гардеробе Лутрель освобождается от своего пальто, достает гаванскую сигару и с расчетливой медлительностью направляется к игорному залу. Он щелкает пальцами. Идущий сзади него Бухезайхе тотчас же чиркает спичкой и подносит пламя к сигаре. Лутрель делает глубокую затяжку, выпускает дым, окидывая взглядом салон. Затем он медленно идет к бару, удостаивая завсегдатаев улыбкой, рукопожатием или обменом острот. Ноди молча наблюдает на ним. Лутрелю понадобилось всего несколько месяцев, чтобы войти в хорошее общество. Он великолепно играет разных персонажей, скрываясь под вымышленными именами. Его новые знакомые — артисты, банкиры, промышленники и вся эта армия нуворишей, разбогатевших на войне, — введены в заблуждение его респектабельностью и угадываемой в нем опасной силой.
Взобравшись на высокий табурет и потягивая шампанское, Ноди дуется. Любого другого, кроме Лутреля, вытащившего его из мещанского мира провинциальной буржуазии и посвятившего в рискованное ремесло гангстера, любого другого, кроме этого опасного друга, способного безжалостно уничтожить своих заблудших соучастников, он бы уже давно послал подальше.
Телохранителю надоело таскаться по ночным клубам, где, держа руку в кармане своего пиджака и сжимая пальцами приклад кольта (как не вспомнить о Сопротивлении), он должен быть готов защищать своего хозяина, занятого танцами, выпивкой и соблазнением красивых самок. С тех пор как в его жизнь вошла Пьеретта, Рэймон не может представить свою жизнь без нее. Он влюблен. Он, девиз которого было: новое увлечение избавляет от старого, — он думает теперь только о Пьеретте. Он готов провести с ней в постели остаток своих дней, даже если ему суждено умереть от излишества — так волнует его ее тело. Внезапно он выходит из состояния задумчивости.
— Пьер, скажи, пожалуйста…
— Да?
— Почему бы Аттия тоже иногда не дежурить по ночам?
Бухезайхе одобрительно кивает. Лутрель возмущен.
— У вас нет сердца. Жо нуждается в отдыхе после депортации. Кроме того, у него семья: мать, жена, дочка, не говоря уже о том, что он только что купил себе бистро. Ему нельзя рисковать. Для полицейских он — бывший депортированный, а значит, вне подозрений. Неужели вам непонятно? О господи, что за люди!
Неожиданно он ставит бокал на стойку бара и восклицает:
— А вот и она!
Ноди и Бухезайхе поворачивают головы к двери, как и многие другие мужчины, присутствующие в игорном зале. С распущенными по обнаженным плечам завитыми белокурыми волосами, затянутая в черное платье, на пороге застыла Мартина Кароль, наслаждаясь произведенным эффектом. Медленным взглядом она окидывает зал, замечает Лутреля и улыбается ему.
Мартина и Пьер познакомились год назад в «Баккара», рос кошном кабаре на улице Понтье. Молодая звезда сидела со своей подругой Колетт Марс за столиком богатейшего коммодора Дуйи — Онассиса своего времени. Сидевший в баре Лутрель не отрывал от нее глаз. Не в силах сдерживать себя, он приосанился, подошел к ее столику и пригласил ее на танец.
Мартина приняла приглашение. Она интуитивно поняла, что за ангельской улыбкой скрывается демон. Ее руки нащупали его крепкие мышцы, какие редко бывают у занятых делами бизнесменов. Известно, что порок обладает притягательной силой. В углах его глаз Мартина различила едва заметные точки. Из неразборчивого чтения своей юности она почерпнула, что подобной татуировкой украшали себя штрафники. Самые крутые.