— Сам ты прислужник чёрта, алкоголик! — возмутился шаман и засмеялся. — Ладно, ты варево‑то солил?

— Иди, иди, философ души, разберусь тут без тебя, да глянь, где там Серёга Пустэко болтается. Он всё хотел до моей фляжки добраться. Тоже придумал, на войне, говорит, пить нельзя! А я же пьяный не воюю! Повоевал немного, выпил немного, и всё по очереди.

Данияр уже ушёл к речушке, встретил там одного из стрелков, поговорил с ним, вернулся, а Закидон всё ещё возмущался нечеловеческими порядками, которые, на его взгляд, установил командир отряда.

Первый шаг

Манжура сидел на старом бревне, принесённом речкой много лет назад, и выброшенным на берег. Здесь оно застряло в камнях, с него слезла кора, ветки обломались, а сотни дождей и ветров, пронесшихся здесь, сделали поверхность гладким.

— Кто же я? Что со мной? — размышлял червонорус. — Данияр говорит, души нет. А какая она, душа? Иринка говорит, что я замечательный, лучше всех. Да и мужики ко мне относятся ровно. Делаю то же, что и все. А почему не помню, откуда я?

Из снов он помнил злого негра. А сегодня ему привиделась некая купель с кипящей водой. Тонкие волосинки, блестящие, прозрачные, матовые, жёлтые, синие, тянулись оттуда прямо в глаза Манжуре. Он не испугался, не стал биться и рвать их. Спокойно ждал, чем кончится. Но картинка с волосинками пропала, исчезла в мутном тумане и Никола увидал очень маленьких, буквально крошечных людей. Вытянув руки, они ухватывались за ступни тех, что были выше и сплетались в густые косички. Потом человеческие верёвки начали лопаться, люди разрывались, падали, взлетали. Тут Манжура проснулся.

Днём он помогал ставить банные юрты, что‑то ещё, помылся сам, пообедал и ушёл сюда, на берег. Что же хочет от него Иринка? Для чего вообще женщины? Елизавета Николаевна вроде командира у них, да и мужиками руководит. Всё так непонятно! Но рядом с Иринкой находиться приятно. Вчера, когда сюда шли, заставила его на руках через ручеёк перенести. Ноги, что ли заболели у неё? Почему тогда ухмыляются стрелки. А Елизавета Николаевна головой только качает. Закидон дураком назвал. Души нет, ну ладно, в это никто, кроме Данияра, не верит, но дурак‑то почему?

Что‑то он делает не так, как положено. А как надо? Я же не помню, что было со мной до встречи с эскадроном пограничников Набокова. Вероятно, есть алгоритм действий. Стоп, а что это за слово — алгоритм? Что оно значит?

Голова загудела, виски как будто напухли. Манжура вздохнул, наклонился, зачерпнул воды ладонью, намочил виски. Похолодало, голова успокаиваться стала.

— Никола, как дела? — рядом опустился Яков Седых. — Какой‑то ты забитый, смурной ходишь? Данияр со своей душой замучил? Наплюнь! Вот Иринка вокруг тебя хороводы водит, а ты, как мальчик глупый.

— А что ей надо от меня? — Манжура развернулся к старому приятелю. — Я не понимаю.

— Опа — на! — бывший старшина эскадрона, а ныне завхоз отряда хлопнул себя ладонями по коленям. — И точно, ты же дикий дядя. Слушай и помни, а если что забудешь, я повторю. Таким вещам с детства учатся, а ты как этот, мальчик от волков.

— Какой мальчик? Какие волки?

— Были случаи, да и я сам раз видел, детей дикие звери воспитывают, — Седых закурил. — Вот чему они их научат, те то и знают, а потом уж никак не воспитать. А ты, походу, про любовь и не слыхал, а слыхал, так забыл. Хотя, может прав Данияр? Душа бы напомнила, а? Такие вещи они, сами они. Ха — ха. Ладно, слушай. Сначала найди цветов каких‑нибудь поярче и подари Иринке. А когда одни где‑то останетесь, поцелуй её.

— А как это делать? Покажи, — Манжура развёл руками.

— Нет брат, это только рассказать можно, — старшина даже отпрянул от него и захохотал. — Ты ей только скажи, а она уж покажет. Да не вздумай с мужиками целоваться! Не так поймут. Реально деревянный ты, и правильно Закидон тебя дураком зовёт. Ой, ой, держи меня.

От смеха Седых, дёрнувшись, поскользнулся и скатился с бревна в речку. Встал, отряхнулся, снова засмеялся.

— Пойдём, Коленька, сейчас ты узнаешь много нового и полезного. Но от меня только теория! Ха — ха — ха! Практику ты уж сам осваивай! Дурак и есть дурак! Пошли цветы искать!

Ничего не понимаю!

Утром следующего дня в укрепрайоне Далайнор суровый пехотный начальник Ардальон Гилёв проснулся от толчка. Его как будто уронили. Он открыл глаза, всё нормально, в своём купе, только немного неудобно лежать. Гилёв встал. Его острый глаз тут же заметил, что вагон стоит немного набок. Что случилось?

Исчезли чудо — юды, или камы, как их называл запропавший где‑то шаман Данияр. Поезда упали на рельсы, но получилось не совсем удачно, кое — где колёса оказались на шпалах.

— Вот это да! — вырвалось у всегда спокойного Гилёва. — И куда они подевались?

Таким же вопросом задались и те, кто находился в Слюдянке.

— Как пришли, так и ушли, — отметил начальник штаба Сибирской Экспедиции Меньшиков, и после того, как умылся и побрился, записал этот факт в журнале боевых действий конвоя.

На берегу Онона пошедший за водой Данияр увидел улыбающегося Манжуру и остолбенел. Над головой червоноруса сияла слегка отливающая синевой чистейшей воды аура! А камы исчезли!

Рядом с червонорусом крутилась Иринка. Её растрепанные волосы были наскоро собраны в пучок на затылке. Парочка набирала воды для завтрака. Сегодня Иринка была дежурным поваром. Девушка довольно потянулась, прильнула к нагнувшемуся к речке Николе, тот не удержался, и они вместе рухнули вниз. Данияр присмотрелся, у Иринки отблёскивала точно такая же аура. Это что такое случилось‑то?

— Здравствуй, дедушка Данияр, — весело поздоровался с шаманом Манжура. — А мы с Ириной решили пожениться. А что ты так смотришь?

— Радуюсь, — растерянно ответил тот, и с пустым котелком отправился обратно к своему бивачку.

Там у него ослабли ноги и он принялся растолковывать не слушавшему его Закидону свою версию.

— Женщина жизнь человеку даёт, а вместе с ней и душу, понимаешь меня, или нет? — шаман вытащил свою трубку и зачадил.

— Про баб не знаю, а вот слыхал, что раньше курильщикам носы рубили и вообще казнили, особенно таких вонючих! — Закидон замахал еловой лапой. — Ведь комаров‑то уже нету, да и не было их, чего ты гоняешь тут дым!? Иди на речку за водой, уху варить будешь, я на общую кухню не пойду сегодня.

Данияр не слушал его, он рассуждал, ошеломлённый увиденным. Дело‑то в женщине, оказывается? Видимо, у Манжуры всё срослось с Ириной, и вот результат. Значит, душа‑то от женщины идёт, а не от камов. Как велик мир, как богат открытиями и познаниями, а самая большая тайна всё‑таки таится в женщине. Надо срочно рассказать об этом алтайским шаманам! Данияр встал, потом очнулся. Ладно, будет время ещё осмыслить случившееся, а пока надо набрать воды.

Полосатая парочка

Чудодейственный цветок трилистник и вправду здорово помог. На следующий день Рафа Колун уже мог ходить, правда, сильно припадая на раненую ногу, а Сабиров, с трудом, но шевелился и даже мог самостоятельно садиться.

— Ну парни, спасибо, — командир откашлялся и сплюнул. Его легкие, отвыкшие от нагрузок, сейчас приходили в норму. Из них выходила скопившаяся там жидкость. — Отоспался я надолго.

— Может, подежуришь тогда нынче ночью, — тут же предложил Окунь. — А то тигра эта покоя нам не даёт.

Сабиров удивился сообщению об опасном звере, стрелки тоже, как так, командир и не знает обстановку. Но вместе посмеявшись, решили на ночь выставлять караульного. Лагерь пришлось перенести с открытой полянки поближе к развалинам избушки, чтобы костёр, который обязательно надо было поддерживать всю ночь, был меньше заметен с дальнего расстояния. По одному решили не прогуливаться. Да и провизии у небольшого отряда хватало и отлучаться не было необходимости. Всё‑таки, когда прошли двое суток, едва встав на ноги, Сабиров приказал на следующий день выдвигаться.

— В Слюдянку надо срочно, — он глубоко дышал, пытаясь уловить, кружится ли у него голова. — Вырубите мне сегодня костыль, я с ним пойду.