— Я в Мурманске без отрыва мореходку окончу, — сказал он.

Он старался говорить буднично, чтобы произвести на мать впечатление осмотрительного, все взвесившего человека. О том, что плавать на рыбачьем сейнере он будет временно, Димка молчал, не из скромности, а из боязни спугнуть судьбу. Он мечтал о дальних плаваниях на мостике грузового судна, хотя бы такого, как «Вега».

Молодая женщина смотрела, как моряк перешел мостовую и сел в такси.

— Режь меня на куски, если он не к рыжей жиличке приходил, — сказала она.

— Мозги вывихнешь про одно думать. Он о тех, кто до войны жил, интересуется, — ответила старуха.

— Для вида. Бедра есть, и грудей не занимать, и все остальное в порядке, а родной муж от тебя бегает.

— Слушай, Нинка, а Приходько вроде бы до войны жили? Те, что у колонки...

— Не жили. Они в сорок четвертом с Донбасса приехали. Спрашиваю рыжую: может, секрет какой есть? А она смеется. «Поезжай, — говорит, — на курорт, и за тобой будут бегать». — Молодая махнула рукой и ушла с ведром за сарай.

Старуха стояла и думала о том, сколько людей жило здесь до нее и сколько еще будет жить после. Она как будто вспотела еще больше. А может быть, она ни о чем не думала и просто потела от жары.

В прохладной комнате загса мужчина пенсионного возраста прочитал:

— «Мария Тимофеевна Ганыкина умерла в 1942 году. Записано со слов соседей».

Он посмотрел на моряка поверх очков.

— Это я знаю, — сказал моряк.

— Что же вы тогда хотите? — Мужчина пенсионного возраста продолжал смотреть поверх очков.

— Хотел бы узнать, где ее похоронили.

— Здесь об этом ничего не сказано. — Мужчина сказал это так, как будто тем, о чем не сказано в его книге, интересоваться просто неприлично. Он покосился на стол регистрации браков. Наступил обеденный час, и женщина за столом уже ела копченую тюльку с помидорами. — Свежая. По запаху слышу. Она дымком пахнет, пока свежая, — сказал он. Он посмотрел на моряка поверх очков, как бы удивляясь, что тот еще в комнате.

Такси остановилось напротив кладбищенской ограды. Шофер ездил с моряком по городу часа два, а на счетчике было около трех рублей. Шоферу это не нравилось. За два часа он мог успеть сделать рейс в Симферополь и заработать в три раза больше.

— Пора бы освободить машину, — сказал он.

— Потерпи. А это — чтобы не скучно было.

Моряк положил перед ним десять рублей. Шофер убрал их в карман и успокоился. Он развернулся и встал на обочине в густой тени лип. Он открыл дверцы и стал смотреть вниз на город и гавань, тесно заставленную судами, пока не задремал.

В это время в кладбищенской конторе пожилая женщина листала книгу. На букву «Г» Ганыкиной не было.

— Архипыч, как же все-таки человеку помочь? — спросила женщина старшего могильщика.

— Все там будем. Чего о ней беспокоиться? Лежит где-нибудь.

— Понес ерунду, понес, — сказала женщина.

У нее был сын летчик, и от него давно не было писем. Он и раньше не баловал письмами, но именно сейчас она вспомнила, что уже месяц от него не было весточки.

Женщина видела в окно моряка. Он ходил между могилами в той стороне кладбища, где хоронили покойников во время войны.

— Пока мы живем, сыновья о нас не очень-то думают, — сказала она.

Шофер проснулся и захлопнул дверцу. Машину хорошо продуло ветерком. Моряк сел рядом с шофером и тоже захлопнул дверцу.

— Поехали к почте, — сказал он.

— Живому — живое. Проедем поверху: я вам новый город покажу, — сказал шофер и включил стартер.

Такси проехало по асфальту между рядами новых многоэтажных домов. Бульдозеры на обочинах ровняли землю для тротуаров. По склонам горной пади экскаваторы прорывали террасы.

— До самого Судака строят. Сплошной сад-курорт, — сказал шофер.

Такси объехало строительство по новой верхней дороге и спустилось в одну из улиц города. В машине сразу стало душно.

Когда моряк возле почты отпустил такси, на счетчике было четыре рубля семьдесят пять копеек.

Киоск справочного бюро из стекла и пластмассы стоял на краю набережной. Открытая дверь была привязана за ручку к кустам граната. Через дверь в окошко тянуло сквозняком, пахнущим морем. Море было рядом, по ту сторону кустов.

— Сами говорите, фамилия редкая. Мне только узнать: есть такие в городе? — Моряк ниже пригнул голову, и девушка в своем прохладном царстве увидела его помятое лицо и веселый взгляд голубых глаз. Она тоже улыбнулась. На это моряк и рассчитывал, когда нагибал голову, чтобы заглянуть девушке в глаза. Она набрала номер и прикрыла окошко. Она почему-то не хотела, чтобы моряк догадался по телефонному разговору о ее отношениях с лейтенантом милиции из паспортного стола.

Моряк ждал лицом к набережной, облокотясь спиной о киоск. Вокруг клумбы напротив почты стремительно передвигались лошадки и автомобили: на детей жара не действовала. Они проворно работали ногами, изо всех сил нажимая педали. Лошадки бегали проворней, но автомобилисты победно трубили.

Девушка открыла окошко и постучала по краю рамы.

— Вам не повезло: ни одной Скегиной или Скегина в городе нет. А вот Родецких — пять. Есть и Зателепа, только не он, а она. Сорок пятого года рождения.

Моряк взял листок бумаги, который девушка протянула в окошко.

Среди Родецких не было ни одного Сергея, а Надежда Петровна Зателепа сорок пятого года рождения ни дочерью Витьки, ни сестрой быть не могла, потому, что, когда Димка уехал из города, мать Витьки умерла, а отца звали не Петром. Он понял, что Сережка Родецкий и Витька Зателепа — Димкины дружки-соперники, такие же, как он, предприимчивые пареньки — в настоящее время в городе не проживали.

— Все равно спасибо, — сказал моряк и спросил: — Как ближе пройти к греческому собору?

— Прямо мимо почты и налево, — сказала девушка.

Она зачем-то вышла из киоска. Показывать дорогу в обязанности работника «Горсправки» не входило. Но она училась в десятом классе вечерней школы, любила ходить в кино и верила во все необычное. А этот моряк, который приехал в город через тридцать лет и разыскивал женщину — подругу своего детства, — казалось, сошел прямо с экрана.

— Дай вам бог хорошего мужа, — сказал моряк.

Девушка ответила:

— Спасибо.

Она неохотно ушла с жаркой набережной в свой прохладный киоск, а моряк шел в это время мимо почты, высокий, немного сутулый, в синем пиджаке и белых фланелевых брюках, в черных туфлях и черной фуражке с белым чехлом.

Наташа, голенастая девочка-подросток, увидела моряка на своей улице недалеко от греческого собора. За чрезмерное любопытство Наташу звали в семье «длинный нос». Взрослые были недовольны тем, что по распоряжению городских властей в городе снесли заборы, а Наташа была довольна: она теперь видела все, что происходило на улице. Моряк неторопливо прошел мимо их дома. Он был невысокого чина, но морская форма из дорогой материи сидела на нем так, как будто была сшита на заказ очень хорошим портным. В чинах и в том, как кто одевался, Наташа разбиралась. Она посмотрела на моряка мельком, но все заметила. Наташа только что вернулась с моря — купалась она на набережной там, где купались все мальчишки и девчонки ее возраста — и теперь вешала на веревку свои купальные трусики и лифчик. В лифчике она стала купаться только в этом году. Моряк не вызвал у Наташи никаких мыслей, кроме тех, которые вызвал. Она прошла по двору, хлопая в ладоши впереди и позади себя. Она остановилась на пороге мазанки, в которой они жили летом, потому что сдавали квартиру приезжим, и сказала брату:

— Юрка из подводного ружья вот такую ставриду подстрелил.

Брат чинил велосипед и прореагировал на ее сообщение не так, как бы Наташе хотелось.

— А может быть, такую? — спросил он и развел руки в два раза дальше, чем Наташа.

Наташа сказала:

— Дурак, — и вошла в мазанку.

В мазанке она пробыла недолго, потому что отец в полосатой пижаме спал за перегородкой, — значит, был пьяный, — а мать готовила обед в летней кухне.