Как мы уже угадали, Руди сразу же вызвал интерес у Трансигея. И все же кандидат в принцы не решался на визит, а стал упрашивать балаганщика сдать ему дюгань в наем. Балаганщик не прельстился. Трансигей увеличил цену в пять, девять, десять раз. Балаганщик сдался. Назначили день и час.
Максимин выведал все детали сделки и тут же придумал план.
Смешав гремучие вещества, смастерил из стеарина специальную ректальную свечу; приладил к запалу маленький усик с напылением из гремучей смеси, гарантирующий — при нежнейшем касании — сильнейший взрыв. Затем залез в аквариум дюгани и, едва зверь уснул, всунул ему в анус эту взрывчатую пилюлю.
План казался ему идеальным; теперь Максимин решил расслабиться и ждать вечера. Зашел в трактир близ сераля Трансигея, предвкушая, какие сюрпризы таит в себе ближайшее будущее.
Расчет Максимина был верен. Без двадцати пяти двенадцать к сералю прибыл балаганщик, везущий гигантскую купель, где Руди спал и в дреме улыбался, как буренка при виде несущейся вдали электрички.
Без десяти двенадцать раздался душераздирающий «бабах»; небеса вспыхнули ярким пламенем и тут же затянулись в едкий дым.
Затем дым рассеялся, и Максимин убедился: в серале все были мертвы.
Ликующий Максимин направился в night-club, где целые сутки — ну как тут не выпить за успешный результат всей кампании, даже если ты изрядный скупердяй, — заливался шампанским «Краман» брют и платил за всех желающих.
Так Максимин выбился в принцы. Увы! Наивный киллер в стремлении славить триумф и петь «Аллилуйя» был чересчур нетерпелив: три младших брата, высчитав имеющиеся у них шансы, наметили план и уже через десять дней «сделали» Максимина!
Так династия перешла на принцип: прав — сильнейший. Все убивали всех. Юрист, следивший за передачей капитала Клана, чуть не свихнулся: за пять лет узуфрукт Клана сменил двадцать семь владельцев, причем все властители умирали насильственными смертями.
Как все уже смекнули, истребительная тактика в таких темпах так или иначе привела бы Клан к гибели. Решили перевести дух. И заметили: в результате перманентных узурпаций выжила лишь четверть мужчин. Испугались. Стали заключать перемирия и альянсы. Издавать мирные декларации, чьи клаузулы — ясный перец — претенденты херили уже через неделю.
В результате решили придать убийствам ритуальный характер.
Как гласил специальный статут, для устранения зависти ревнивых братьев в семье разрешался лишь единственный сын. Так думали снизить накал страстей между претендентами и прийти — иллюстрируя идею естественных дарвинистических селекций — к ситуации, где каждую ветвь Клана представлял бы единственный преемник.
Дабы приблизить такую далекую цель, статут предусматривал fеrе et ferme три варианта, причем вариант выбирали ad libitum сами члены семьи:
или, едва младенец является на свет, умерщвлять маму;
или, если в семье уже есть сын, исключать зачатие путем кастрации папы;
или (вариант, за редкими исключениями, выбираемый всеми) разрешать жизнь старшему сыну, а следующим давать умереть самим или умерщвлять: сбрасывать в фекальные ямы, давить в ванне или — как предлагал Свифт — жарить как кабанину или телятину на ланчи для английских сударей.
За каких-нибудь девять-десять лет этими мерами сумели выправить ситуацию. Передача патриархальных регалий вызывала куда меньше семейных распрей, влекущих неминуемые насильственные распри.
Убивали уже не из пристрастия; каждый у себя в углу снижал quam maximum увеличение семьи, а значит, и Клана, пребывающих на стадии numerus clausus, в размерах, считавшихся maxima parte приемлемыми. И каждый в душе хвалил сей status quies, бывший не таким уж и диким, как казался ante-hac.
Глава 30
раскрывающая, как армейский барабанщик стал приемным папашей и какие преимущества участливый брат сумел извлечь из наследства
— На нашу семью, — рассказывал дальше Артур Бэллывью Верси-Ярн, — свалились ужасные испытания.
В Веракрусе, в Лазарете Щедрых Самаритян наша мать выдала трех детей сразу. К счастью (иначе нас бы умертвили на месте!) наш папаня — невзирая на правила Клана, предписывающие ему надзирать за схватками — был вынужден накануне уехать в Филадельфию, где ему, бизнесмену, предлагали прибыльную сделку на гигантскую партию невиданных музыкальных игрушек: губные пневматические клавишные инструменты были запущены двенадцать месяцев назад и влет раскупались на всех материках, а в Анкаре их вырывали с руками!
Как тут же смекнула мама, вернувшийся из бизнес-вуаяжа муж при виде трех сынишек — запрещенных правилами Клана — тут же нас зарежет.
В пылу материнских чувств, желая нас спасти, мама кликнула медсестру-бегинку и раскрыла ей терзавшие ее переживания. Славная бегинка решила ее выручить.
Итак, первый младенец был приписан маме, а двух других бегинка тут же унесла и спрятала.
— Значит, — сказал Эймери, — приехавший в лазарет папаня увидел лишь сына № 1.
— Да. Ему не сказали правду. А еще нам дали чужие бирки и другую фамилию; нам выписали фальшивые свидетельства; нас сумели выдать за двух младенцев, забытых в кулуаре близ нашей палаты; эти сиамские близнецы явились на свет мертвыми.
— Если изверг нас не знал, зачем же выслеживал? Зачем истреблял наших детей?
— Спустя двадцать лет наша мать прихватила вирусный ринит (rhinitis viridans), сразивший ее вмиг. Ее увезли в лазарет. К ней пришел некий кардинал, дабы услышать предсмертные признания, упразднить грехи и мазануть елеем. Мама призналась в фальсификации младенцев.
А святейший кардинал был изрядный плут. Занимался спекуляцией разными кафедральными синекурами. Брал взятки, устраивал тайные сделки. Шельмец тут же смекнул, как раскрутить прибыльную аферу. И начал предлагать секрет за максимальную цену. Сие узнал дальний кузен, втайне действующий с науськивания принца. Кузен уличил папашу в нарушении декрета Клана, так как мы вышли за рамки numerus clausus; в наказание наследник (наш брат) был убит!
А папа питал к сыну — кандидату в принцы — безумную страсть. Эта смерть ввергла папашу в ужасную депрессию, и папаша свихнулся. И начал винить нас в смерти сына, так как, если бы не мы, — заявлял безумец, — сын был бы жив.
Папаша дал клятву выслеживать нас всю жизнь, найти нас и, перед тем как убить нас самих, систематически истребить всех наших детей, дабы и мы пережили в невыразимых муках безвременную утрату любимых детей.
— Так значит, папаша нас знал? И нас, и наших детей?
— Нет. Не знал (да и детей в те времена мы не имели). Безумец направил все усилия, преследуя единственную цель: узнать, куда мы сбежали, какие люди взяли нас к себе, и как складывалась наша дальнейшая жизнь.
Сначала мститель приехал в Веракрус, где — выслеживая нас с чутьем, затмевающим чутье всех делаварских племен вместе взятых, — спустя двадцать лет вычислил весь запутанный маршрут бегинки.
Так след привел мстителя в Гвадалахару: там мы учились, там нас впервые причастили. Бегинка наверняка предвидела худшее: наступит время, и нас начнут выслеживать. Мы уехали из Гвадалахары и переехали в Бербер, затем сменили Гёдёллё на Тифлис. Мы жили в Джурджу, затем перебрались в Кыштым. Затем переселились в Хэйхэ, и там бегинка умерла, не успев раскрыть нам нависший над нами мрачный фатум. Десятилетними мальчиками нас разлучили.
Тебя направили в Юскюб. Там ты сбежал из приюта через тридцать шесть месяцев, не желая уезжать в Ямся. Тебя сбила машина, и в результате травмы у тебя была амнезия: из памяти стерлись все прежние знания.
Меня услали в Халл и там нашли приемную семью; приютивший меня армейский барабанщик, увидев присущую мне тягу к наукам, записал меня в Кембридж.
Наша связь прервалась. Я не знал, как складывалась у тебя жизнь. А ты даже не представлял себе, есть ли у тебя брат. Я переживал за тебя и грустил, вызывая в памяти нашу детскую дружбу.