Изменить стиль страницы

Однажды Дитте пришла от пастора домой вся в слезах. Пастор сказал, что она слишком отстала от других и ей придется вторично проходить все с самого начала. Он не может взять на себя такой ответственности — представить богу круглую невежду. Дитте пришла в отчаяние, — ведь считалось большим позором не быть допущенной до конфирмации.

— Этого еще недоставало! — с горечью воскликнул Ларc Петер. — А впрочем, чего же стесняться с такою мелкотой, как мы!.Довольно и того, что нас не сживают со света!

— Право же, я стараюсь не меньше других, — рыдала Дитте. — Где же справедливость?

— Справедливость! Откуда ей тут взяться, черт побери! Да пусть ты не знаешь ни одного псалма, хотел бы я видеть девочку достойнее тебя, чтобы представиться господу богу! Ты в любой час могла бы взять на себя все его домашнее хозяйство, и он был бы ослом, если бы не понял, что никогда еще за его ангелочками не было лучшего ухода. Но, конечно, мы делаем слишком мало приношений пастору! Да, все они таковы, черти, ключари врат райского сада со всеми его чудесами! Ну, ведь не повеситься же нам из-за этого!

Но Дитте оставалась безутешной, и ее никак нельзя было уговорить.

— Я хочу конфирмоваться! — рыдала она. — Я не хочу оставаться на второй год, чтобы меня дразнили каждый божий день!

— Пожалуй, следует подмазать пастора… — в раздумье сказал Ларc Петер. — Но это недешево обойдется.

— А ты пойди к трактирщику. Он ведь может это устроить?

— Он-то? Нет такого дела, чтобы он не мог устроить, коли захочет. Но ведь он не очень-то меня жалует.

— Это не беда. Он со всеми одинаков, и неизвестно, жалует он кого или не жалует.

Не очень-то приятно было Ларсу Петеру идти с поклоном к трактирщику, но ради девчонки!.. Против ожидания его хорошо приняли.

— Я охотно поговорю с пастором и улажу это дело. А ты пришли девчонку к нам на днях. У нас здесь такой обычай, что жена Людоеда готовит одежду для конфирманток.

Он криво усмехнулся, а Ларc Петер совсем смутился.

Таким образом, Дитте добилась своего — конфирмовалась. И целую неделю щеголяла в длинном черном платье, на спине у нее болталась светлая косичка, и поэтому она казалась совсем девчонкой, но что за беда? Подходя к причастию, Дитте плакала — от радости ли, что все-таки проскочила во взрослые, или оттого, что при этом случае полагалось поплакать, — трудно сказать. Зато всю неделю после этого она только улыбалась: все работы были с нее сняты, их выполняла за нее приходившая к ним ежедневно вдова рыбака Ларса Йенсена, а у Дитте не было никакого другого дела, как только разгуливать в своем наряде и принимать поздравления от всех. Целая толпа восхищенных девчонок помладше бегала за нею по пятам, а поселковые ребятишки мчались ей навстречу и приветствовали криками: «Конфирмантка, дай денежку!» Лapcy Петеру просто не напастись было мелочи.

Затем все опять пошло по-старому. И Дитте сделала открытие, что в сущности давно уже была взрослою: после конфирмации обязанностей у нее ведь не прибавилось и не убавилось.

И с официальным своим положением взрослой она скоро освоилась: когда их приглашали в гости, она брала с собой начатый чулок и усаживалась вязать в кругу степенных женщин.

— Что же ты не пойдешь к молодежи? — спрашивал ее иногда отец. — Вон они там на сушильной площадке игры затеяли!

Дитте шла к молодежи, но скоро возвращалась обратно.

Ларс Петер как будто немного привык к порядкам в поселке, — во всяком случае, ругал их только, когда ему случалось подвыпить в трактире. И уже не заботился с прежним усердием об удовлетворении всех домашних нужд. Дитте приходилось теперь напоминать ему о них, да иногда и не раз. Куда девался прежний Ларc Петер, который, бывало, каждый вечер спрашивал: «Ну, как дела, мамочка Дитте? Все ли у тебя есть, что нужно для дома?» Кредит в лавке избаловал его. И если Дитте иной раз делала ему по этому поводу какое-нибудь замечание, то он отвечал:

— Да, черт побери! Заработка у себя в руках все равно не видишь никогда, так надо как-нибудь изворачиваться!

Удивительное дело! Трактирщик как будто знал всю подноготную всех и каждого! И пока у Ларса Петера еще водились деньжонки, он не пользовался слишком широким кредитом у трактирщика. Он, как только наберется, бывало, некоторая сумма, закрывал кредит и открывал вновь лишь после погашения всего долга целиком. Таким образом, он выманивал у Ларса Петера сотенные бумажки одну за другой, пока они все не вышли. Было это незадолго до сочельника.

— Ну, вот! Все прожито! — сказал Ларc Петер. — Все, что мы выручили за Сорочье Гнездо. Теперь можно и успокоиться. Ведь он должен нас взять на иждивение, как всех прочих в поселке, — иначе я не знаю, как и чем мы будем кормиться.

Но трактирщик, видно, рассуждал иначе. Сколько дети ни бегали в лавку с корзинкой и с записками, они всякий раз возвращались ни с чем.

— Наверное, он думает, что из нас еще можно что-нибудь выжать, — говорил Ларc Петер.

Да, печально складывались дела. А Дитте как раз мечтала, что они справят этот сочельник особенно хорошо и чего-чего только не назаказывала в лавке — и муки, и свиного сала для хвороста, и грудинку на жаркое; ее можно было нашпиговать и зажарить, как гуся! И вот Дитте осталась с пустыми руками, все ее мечты развеялись, как дым. На чердаке уже лежала елочка, которую потихоньку дети добыли в питомнике, но какая же от нее радость, если нет ни свечек, ни сластей, ни цветной бумаги для украшений!..

— Ну, не беда, — говорил Ларc Петер, — как-нибудь обойдемся. Рыба и картошка у нас еще остались, — значит, голодать не придется!

Но дети хныкали.

Дитте не сдалась и старалась устроить все хоть сколько-нибудь по-праздничному. В гавани удалось ей купить у рыбака парочку нырков, попавших ему в сети. Она их выпотрошила и вымочила в молоке пополам с водой, чтобы отбить неприятный привкус, — стало быть, жаркое припасено! А на елку она повесила несколько штук румяных яблок, полученных в разное время от старичков из Пряничного домика; яблоки были такие красивые, что она пожалела их съесть.

— А если еще приладить на верхушку фонарик, то будет прямо красота! — объявила она.

Горсточку кофейных зерен она раздобыла взаймы у соседей, раздобыла и водочки, — нельзя же было оставить Ларса Петера в сочельник без угощения.

В таких хлопотах и беготне прошел у Дитте почти весь день, и теперь пора было затопить печку в кухне, чтобы приступить к стряпне. Ларc Петер с детьми сумерничал в комнате, и Дитте слышала, как он рассказывал им разные интересные случаи из своего детства. И вдруг вскрикнула. Верхняя створка кухонной двери открылась, и на фоне вечернего неба вырисовывались голова и плечи урода-великана, старавшегося просунуть в отверстие нагруженную корзинку.

— Вот вам кое-какие припасы, — сказал он, дотянувшись длинными ручищами до кухонного стола. — Веселых святок! — и он удалился, громко отдуваясь.

Дитте распаковала корзинку на столе. В ней оказались все припасы, за которыми она посылала в лавку с записками, и еще многое из того, о чем они с отцом могли только мечтать, но чего не могли позволить себе забирать в долг, а именно: «Рождественский альманах» с календарем, фунт шоколада для варки и бутылка старого французского вина!

— Совсем как господь бог: когда человеку всего горше, он тут как тут и подает руку помощи! — сказала Дитте, которая еще помнила пасторские поучения.

— Да, трактирщик наш большой шутник! Бегали мы, бегали к нему в лавку за припасами — ни шиша от него не получили. И вдруг сам приволок всякой всячины! Неспроста, конечно. Ну, да так или иначе, а есть будет одинаково приятно!

Ларс Петер не умилился. И был прав, когда говорил, что ни сердце, ни праздник никакой роли тут не играли. Им и после праздника отпускались из лавки разные продукты. Случалось иной раз, что корчмарь вычеркивал из записки Дитте что-нибудь, по его мнению, лишнее, но с пустой корзинкой дети больше ни разу не возвращались. Дитте продолжала видеть в этом руку провидения, но Ларc Петер смотрел на дело трезвее: