— Большого Кляуса я ему больше не дам, — пробормотал Ларc Петер, возвращаясь в дом.

Через день Йоханнес вернулся с туго набитым бумажником и с новой клячей, привязанной к задку телеги. С виду она мало отличалась от той, что была впряжена в телегу, — лишь менее подвижна и куплена за бесценок, только на убой она и годилась.

— Прямо жалко ее, могла бы еще пожить на белом свете! — сказал Йоханнес и шлепнул кобылу по крупу. Она заржала и так ударила задом, что из нее фонтаном брызнуло.

— Ей без малого лет тридцать, — сказал Ларc Петер, посмотрев у лошади зубы.

— Да, не молоденькая, но ретивая. Погляди, как она еще горячится!

Йоханнес защелкал кнутом, кляча задрала голову и поскакала галопом. Далеко она не убежала, потому что скорее только приплясывала на месте, словно на иголках — так неподвижны были все ее суставы.

— Прямо как крылатый конь! — смеясь сказал Ларc Петер. — Того и гляди взовьется в воздух и пропадет в облаках. Но ты знаешь, что тебя оштрафуют, если ты оставишь лошадь у себя и будешь на ней ездить? Ты ведь купил ее на убой.

Йоханнес кивнул.

— Дело понятное, надо будет ее перекрасить, — решил он.

И как только поел и переоделся в рабочее платье, принялся перекрашивать клячу. Он подстриг ей хвост и гриву и подрезал бабки.

— Теперь еще только закрасить яблоки, чтоб она стала вся караковой, да впрыснуть ей мышьяку, увидишь, как она помолодеет и взыграет. Ни одному черту не узнать ее тогда!

— Вы с хозяином и такие штуки проделывали? — спросил Ларc Петер.

— Нет, это я у нашего старика научился. Право слово! Ты-то разве никогда не видал у нас таких фокусов?

Ларс Петер что-то не помнил.

— Верно, это уж после меня было, — уклончиво сказал он.

— Да это же наша старинная специальность! — усмехнулся Йоханнес.

Новый промысел оказался прибыльным, и Ларc Потер, при всем своем отвращении к нему, сдался. Он по-прежнему предоставлял брату одному ездить, покупать и продавать, но принимал участие в домашней работе, выучился свежевать скотину, выделывать колбасы, а также варить мыло и смазку из того, что уже нельзя было продать. Ларсу Петеру было трудно привыкать к этому старинному семейному занятию.

Скверно попахивало от Сорочьего Гнезда в то лето. Люди, проезжая мимо, затыкали носы и нахлестывали лошадей. Вместе с Йоханнесом в доме появились деньги, теперь в них никогда не ощущалось недостатка. Но это не радовало ни Ларса Петера, ни детей, — они чувствовали по всему, что про Сорочье Гнездо люди сплетничают еще больше прежнего. И хуже всего было то, что у них самих теперь уже не стало облегчающего душу сознания, что их обижают несправедливо, что они-го ни в чем не виноваты. Теперь у людей были основания глядеть на них свысока.

Йоханнесу наплевать было на все это. Он почти не сидел дома, ездил — скупал, продавал. Он хорошо зарабатывал и начинал задирать нос. Частенько, покупая скотину на убой, перепродавал ее. Покучивал, по слухам, вел картежную игру в компании других прасолов, посещал пирушки с танцами. Случалось, что и в драку ввязывался и возвращался домой с фонарем под глазом, с шишками на голове. Денег он тратил, по-видимому, очень много, — ведь проверить его заработок никак нельзя было. Да и, разумеется, это его дело. Но он вел себя так, будто один содержит весь дом, и чуть что — выходил из себя. Ларc Петер старался ни во что не вмешиваться, — он дорожил миром в семье.

Но в конце концов дело кончилось взрывом. Йоханнес раз навсегда возненавидел Большого Кляуса и однажды, когда Ларса Петера не было дома, вывел конягу из конюшни и стал запрягать, желая, — как он сказал детям, — научить старого одра хорошим манерам. Трудно оказалось загнать Большого Кляуса в оглобли, он угрожающе бил хвостом, скалил зубы, а когда его все-таки впрягли, не захотел сдвинуться с места, сколько ни хлестал его Йоханнес. Тот наконец выскочил из телеги вне себя от ярости, схватил валек от бороны и обрушил несколько тяжелых ударов на костлявую спину в ребра лошади. Дети подняли крик. Большой Кляус, весь в мыле, стоял, не двигаясь, дрожа и тяжело поводя боками. Но всякий раз, как Йоханнес снова накидывался на него и начинал дубасить, конь принимался неистово бить задними копытами, высекая искры из окованного железом передка телеги. Наконец Йоханнес отказался от борьбы, швырнул свое оружие и ушел в дом.

Дитте пробовала было вмешаться, но дядя оттолкнул ее. Теперь она подошла к Большому Кляусу, выпрягла его, дала ему напиться и набросила мокрый мешок на израненный крестец, а младшие дети, обливаясь слезами, стали совать лошади куски хлеба. Вскоре Йоханнес вышел одетый по-дорожному и, ни на кого не глядя, стал запрягать свою лошадь. Когда он выехал со двора, ребятишки, попрятавшиеся было, вылезли из своих убежищ и сердито поглядели ему вслед.

— Он совсем уехал? — спросила Эльза.

— Пускай бы совсем, или пусть бы заблудился — только бы никогда не возвращался больше! Скверный, злой человек! — отозвался Кристиан. Никто из детей теперь не любил дядю.

На тропинке, идущей через поле от болота, показался человек. Это был отец. Дети побежали ему навстречу и, перебивая друг друга, рассказали о том, что произошло. Ларc Петер сначала с минуту глядел на них в недоумении, как бы ничего не понимая, затем кинулся к дому бегом. Дитте прошла за ним в стойло. Большой Кляус оказался в самом жалком состоянии, весь как-то ослаб, обвис всем телом и начинал дрожать, как только с ним заговаривали. Круп у него был страшно иссечен.

Ларс Петер потемнел в лице.

— Пусть благодарит бога за то, что вовремя убрался! — сказал он Дитте.

Потом он ощупал Большого Кляуса, чтобы узнать, нет ли где у него переломов. Коняга поочередно подымал ноги с ‘большой осторожностью, видно было, что ему больно.

— Экий зверь! Так искалечить моего верного друга! — сказал Ларc Петер, ласково поглаживая ноги своего любимца. Тот тихонько заржал и поскреб копытом. Это он, пользуясь тем, что его жалеют, хотел выклянчить у хозяина лишнюю порцию овса.

— Тебе бы следовало хорошенько вздуть дядю самого! — серьезно сказал Кристиан.

— Мне бы не следовало пускать его в дом, — угрюмо ответил отец. — Это было бы лучше для всех нас.

— Да, знаешь, отец, почему Йохансены ни разу не были у нас летом? — сказала Дитте. — Потому что они боялись есть у нас, думали, что мы готовим кушанья из падали.

— Откуда ты взяла это, Дитте? — Отец с отчаянием глядел на нее.

— Мне сегодня крикнули это вслед ребята в школе. И спрашивали, не надо ли нам дохлую кошку на колбасу.

— Я, конечно, понимал, что тут дело именно в этом… — Ларc Петер глухо рассмеялся. — К счастью, мы можем обойтись без людей. Да, к счастью!.. Я, черт побери, не буду посылать за ними! — крикнул он.

Поуль со страху расплакался.

— Ну, ну, я не хотел тебя напугать! — Отец взял его на руки. — Но таким манером не долго и выйти из себя, ей-богу!

Дня два спустя, рано утром вернулся Йоханнес. Он весь выпачкался в грязи и вообще был в ужасном состоянии. Ларсу Петеру пришлось высадить его из телеги, — он еле на ногах держался. Но язык у него работал вовсю, — срам слушать было. Ларc Петер ничего не сказал в ответ на все его грубости и стащил его на гумно, где было брошено немного соломы. Йоханнес сразу заснул. Лежал, как мертвый, в лице ни кровинки, волосы прилипли к вискам и к темени, одна черная прядь выбилась на лоб, смотреть жутко было. Дети с трепетом подошли к дверям и заглянули в полутемное помещение, а разглядев Йоханнеса, с криком убежали прочь. У-у! Страсть какая!

Ларс Петер занялся делом: насыпал овса, приготовил сечку для лошадей. Проходя мимо брата, он приостановился и задумался. Вот, значит, каким надо быть, чтобы водиться с людьми — гладеньким, чистеньким снаружи и холодным, бессердечным внутри. На этого вот никто не косился, не глядел свысока — только потому, что он был наглым. Женщины находили его красавцем и под вечер так и шмыгали по дороге мимо — как будто бы по делу, а мужчины… Да, их, пожалуй, покоряли его кутежи и драки из-за девушек.