Через некоторое время неприятный осадок от столкновения прошел, наши отношения выровнялись, и я снова начал заговаривать об участии наших инженеров в полетах. Теперь его реакция стала несколько иной, что-то вроде: «ладно, не сейчас, успеется». Главное, воспринимал, привык.

Прошел, однако, чуть ли не год, и на следующее лето, уже после полета Титова, С.П. согласился: «Ладно, хорошо, давайте у себя организуем отбор». Что тут началось! Стали мы списки составлять. Набралось несколько десятков охотников. Хотя большинство абсолютно не верило в реальность всего этого дела. Время шло, но никто нас на медкомиссию не приглашал. Скептики торжествовали. Уже более двух лет прошло, но ничего с места не сдвинулось. Хотя, как я убедился, Королев об этом не забывал. Как-то летом он предложил съездить с ним вместе в Сокольники, в госпиталь ВВС, где будущие космонавты проходили отборочную медицинскую комиссию. Говорили мы с врачами о возможности привлечения к полетам инженеров: мол, так ли уж нужны такие высокие требования, по которым сейчас летчиков проверяют. Надо сказать, что авторитет среди медиков (как, впрочем, и повсюду) был у С.П. тогда большой, поэтому такая постановка вопроса с его стороны произвела на медиков впечатление. Тут же они выразили готовность подумать о специальных требованиях к бортинженерам. Особенно благоприятную позицию занял врач Евгений Федоров, один из ведущих участников отбора и медицинской подготовки космонавтов.

И вот наступил февраль 1964 года. Пробил час! За короткий срок были сформулированы основы проекта. Показывая С.П. наши расчеты и эскизы, я добавил: беремся за это дело, если только наших включат в экипаж. Ну и конечно, выдвинул основной аргумент о необходимости иметь на борту инженера-испытателя. Так сказать, напоминал о джентльменском соглашении. И Королев вроде бы подтвердил: «В трехместном, конечно, по крайней мере один инженер полетит». Ничего тогда точно не обговаривали, да и не могли обговаривать. В апреле были выпущены исходные данные для конструкторских и электрических отделов по будущему «Восходу», а в мае С.П. отпустил меня с группой инженеров КБ на медицинское обследование в тот самый госпиталь, в котором когда-то побывали вместе.

Кто может быть уверен в своем здоровье?! Тем не менее комиссию я неожиданно прошел без серьезных замечаний. Признали годным. Хотя врачи были весьма придирчивы. Впоследствии они мне рассказывали, что тогда им не понравилось (а я, дурачок, имел глупость в этом признаться!), что у меня в детстве была язва желудка, хотя тогда же ее и вылечили и за прошедшие годы никаких последствий не было. Но для летчика язва желудка — плохой признак: эмоциональный человек. Ну и, естественно, моя близорукость. Она вообще-то врачей не очень смущала, а в очках зрение у меня достаточно хорошее, и все реакции в норме. Конечно, я сам своих очков несколько стеснялся и после медкомиссии стал, где надо, появляться без них, дабы кто-нибудь из начальства не задумался вдруг на эту тему. Очень поддерживал меня и помогал советами Е. А. Федоров, фактический руководитель медицинского отбора космонавтов. Это было в мае, а 10 июня, утром, меня вызвал к себе С.П. и объявил, что отпускает на подготовку к полету.

Я воспринял это как нежданное и непонятно как свалившееся на меня счастье. Дело в том, что тогда мы начали работу над проектом «Восход-2», на котором должен был быть во время полета осуществлен выход из корабля в открытый космос. В КБ уже шла разработка технической документации для будущего корабля «Союз». В те же дни у нас бурно обсуждались варианты полета на Луну. Королев и Мишин решительно поддерживали однопусковой вариант полета, осуществляемый по американской схеме, принятой в проекте «Аполлон».

Я был категорически против этого варианта, так как энергетические возможности американской ракеты «Сатурн-5» по крайней мере в полтора раза больше, чем разрабатывавшейся у нас ракеты Н1. У американцев масса ракетной системы, стартующей с орбиты спутника Земли к Луне, составляла около 130 тонн, а наша Н1 в лучшем случае могла вывести на орбиту спутника Земли только 75–85 тонн! Обещали увеличить, но когда и насколько? Через несколько лет увеличили примерно до 95 тонн. Но и этого не могло хватить, чтобы «свести концы с концами»: наши расчеты и проработки по составу и массовым характеристикам конструкции и оборудования орбитального и посадочного лунных кораблей определенно показали, что с лунными кораблями никак не укладываемся в предлагаемые лимиты массы.

9 июня 1964 года, вечером, в кабинете Крюкова (тогда заместителя главного конструктора по проектированию ракет) собрались Королев, Бушуев и я, чтобы еще раз поговорить об этом варианте проекта. Я, как и раньше, предлагал трехпусковую схему со сборкой на орбите спутника Земли ракетного комплекса стартующего с этой орбиты к Луне. Общее мнение явно не складывалось, и, как обычно в таких случаях, я остался в одиночестве. Тогда Королев решил зайти с тыла. «Если возьметесь за проект, отпущу на подготовку к полету на „Восходе“». Нечестный прием! Но я растерялся всего на несколько секунд: «Нет, не возьмусь, проекта не получится». Разошлись, ни о чем не договорившись. Расстроенный, я уехал домой. «Все! Не полететь мне!» А наутро С.П. вызывает к себе и сообщает, что отпускает меня на подготовку к полету. Тут уж терять время на размышления было нельзя (а чего это он вдруг расщедрился?). В то же утро передал все текущие дела своим товарищам и рванул (пока С.П. не передумал!) из Подлипок в Центр подготовки космонавтов. Вскоре, когда заехал как-то в КБ, узнал, что, как только я исчез, С.П. вызвал моих товарищей и поручил им работу над лунным проектом. Им, конечно, с С.П. спорить было трудно. Да и, может быть, они понадеялись на какое-то чудесное, еще не придуманное решение (ну, например, лететь к Луне только одному космонавту!). Так или иначе работа над лунным проектом по однопусковой схеме пошла.

Так что с тех пор у меня остались сомнения в том, чем была предоставленная мне возможность подготовки к полету — премией за работу над «Востоком» или способом устранения строптивого проектанта, дабы не мешал работам над однопусковой схемой экспедиции на Луну.

И все же в том, что мне тогда удалось полететь, я целиком обязан Королеву: он не только вовремя отпустил меня на подготовку, но и помог в борьбе с врачами ЦПК и Каманиным, которые перед самым полетом вновь стали возражать против моего участия в полете. Опять речь зашла о давнишней язве желудка и о зрении.

Подготовка наша началась за четыре месяца до старта. Экипаж формировался не сразу. Готовились поначалу два экипажа. В моем экипаже, вернее группе, было первоначально четыре человека. Кроме меня, в нее входили, Владимир Комаров, командир; Василий Лазарев (летчик, имевший еще одно образование — врач); Сорокин (врач ЦПК). Другой экипаж состоял из командира Бориса Волынова, врача Бориса Егорова и инженера Георгия Катыса (кажется, из Института автоматики и телемеханики Академии наук). Со временем обнаружилось стремление ВВС не допускать к полету ни меня, ни Катыса.

Почему Каманин и ВВС воевали против Катыса и Феоктистова? В лоб этот вопрос не ставился, но сомнений у меня на этот счет не было. Смешные люди пытались сохранить искусственно созданную монополию на космические полеты представителей ВВС. Кроме нас с Катысом, остальные пятеро из группы подготовки были военные, офицеры ВВС. Даже Егоров был военным врачом, еще недавно работавшим в военном авиационном медицинском институте. Сама попытка сохранить эту монополию говорила об уровне мышления и о чисто ведомственных целях, которые преследовала команда ВВС. Но это, конечно, сильно закамуфлированное и обтекаемое объяснение. Цели были самые корыстные.

Катыс, рыжеватый, длинный парень, должен был бы стать моим главным конкурентом. Но тут все оказалось нормально. И чувство юмора, и интеллигентность. У нас были нормальные отношения. Когда в первый раз увидел его и узнал, откуда он, внутри шевельнулось возмущение: «А ты-то здесь при чем?» Потом я понял, что это наверняка С.П., «приторговывая» местом инженера, предложил Келдышу кого-нибудь выделить от АН («Каков?!» — озлился я). Ну, Катыс, естественно, как и любой на его месте, не отказался от заманчивого предложения.