Кто мне даст моря? Кто даст мне реки плачевны?
Да грех рыдаю в слезах неисходных
Не почивши.
Иссушил очи адский грехов моих пламень,
Сердце ожесточенно, как адамант камень.
Несть мне ток слезный,
Дабы болезни
Жгущи внутрь уду
Можно оттуду
Изблевати.
Ты, источников в горах раздергший проходы
И повесивый горе превыспренны воды,
Зрак вод наполни,
Да льют довольны,
Сердцу коснися,
Да ощутится
Утех отче...
Хаос разлада и внутренней неутоленности жжет Сковороду как адский пламень. Каменея, сердце ожесточается. Замечателен образ: Тот, Кто в горах раздирает проходы источникам, пусть даст внутреннему мучению Сковороды изойти в неисходных рыданиях, пусть даст болезни, внутренне сжигающей его, выход через обильные слезы. Сердце Сковороды переполняется мукой, не могущей даже реализоваться в рыданиях и слезах. И слез, и рыданий он просит как облегчения, и пусть слезы будут долгими, бесконечными, только бы в них нашла какой-нибудь выход спертая, сгущенная скорбь его духа.
Перед нами открывается то, что сам Сковорода называет «сердечными пещерами . В этих пещерах, темных, непроницаемых, полных мрака и мрачности, волнуется и дышит первооснова космического хаоса — злая, ненасытная воля.
Правду Августин певал: ада нет и не бывал27.
Воля ад твоя проклята,
Воля наша пещь нам ада.
Зарежь ту волю, друг, то ада нет, ни мук.
Воля! О несытый ад!..
День нощь челюстями зеваешь.
Всех без взгляда поглощаешь...
Убий злую волю в нас!..
Эта злая, слепая («без взгляда») воля бурлит и свирепствует в Сковороде, наполняя его бесконечными желаниями. Сковорода понимает всю отрицательную «дурную» бесконечность этой потенции духа.Нельзя бездны океана горстью персти забросать.
Нельзя огненного стана скудной капле прохлаждать.
Возможет ли в темной яскине гулять орел?
Так, как в поднебесный край вылетит он отсель, Т
ак не будет сыт плотским дух.
Бездна дух есть в человеке, вод всех ширший и небес.
Не насытишь тем во веки, что пленяет зрак очес.
Отсюду то скука, внутри скрежет, тоска, печаль,
Отсюду несытность, из капли жар горший встал.
Знай: не будет сыт плотским дух.
О роде плотский! невежды! доколе ты тяжкосерд?
Повзведи сердечны вежды! Взглянь выспрь на
небесну твердь.
Чему ты не ищешь знать, что то зовется Бог,
Чему ты толчешь, чтоб увидеть Его ты мог?
Бездна бездну удовлит вдруг.
Бесконечная воля ненасытима, и, будучи бездной, превосходящей океаны и небеса, она может найти покой лишь в бездонности Божества, в актуальной бесконечности Абсолютного.
Все же плотское пожирается несытым адом воли и обращается в скуку, в скрежет, тоску, печаль. В зависимости от этого моря неусыпной воли, наполняющей «сердечные пещеры» Сковороды, душа Сковороды постоянно жаждет, постоянно стремится к утолению и насыщению, постоянно ищет покоя.
О покою наш небесный!
Где ты скрылся с наших глаз?
Ты наш обще всем любезный, в разный путь разбил ты нас.
За тобою то ветрила простирают в кораблях,
Чтоб могли тебе те крила по чужих сыскать странах.
За тобою маршируют, разоряют города,
Целый век бомбардируют, но достанут ли когда?
Ах, ничем мы недовольны: се источник всех скорбей!
Разных ум затеев полный — вот источник мятежей!..
Искание покой здесь возводится в метафизический принцип человеческой жизни: и корабли рассекают море, и войска берут города — все в поисках небесного покоя. Чувствуя со всех сторон волны хаотической воли, Сковорода страстно ищет камня,Петры, берега, пристани.Челнок мой бури вихрь шатает,
Се в бездну, се выспрь ввергает!
А несть мне днес мира.
И несть мне навклира.
Се море мя пожирает!
Гора до небес восходит;
Другая до бездн нисходит;
Надежда мне тает,
Душа исчезает.
Ждах — и се нест помогая!
О пристанище безбедно,
Тихо, сладко, безнаветно!
О Марин сыне!
Ты буди едине Кораблю моему брегом.
Ты в корабле моем спиши.
Восстани! Мой плач услыши!
Ах! Запрети морю.
Даждь помощь мне скору.
Ах! Восстани, моя славо!
Избави мя от напасти,
Смири души тленны страсти:
Се дух мой терзают.
Жизнь огорчевают.
Спаси мя, Петра, молюся!
И мы увидим в дальнейшем, что цикл символов, особенно властных над мышлением Сковороды, естественно группируется вокруг основного символа «Петры».
Алкание, жажда так мучат Сковороду, что момент достижения ему почти всегда рисуется как насыщение.
А как от грехов воскресну, как одену плоть небесну,
Ты во мне, я в тебе вселюся,
Сладости той насышуся
С тобою в беседе, с тобою в совете.
Как дня заход, как утра всход
О! се златых век лет!Он находит прекрасный образ для своей неутолимой жажды.
Объяли вкруг мя раны смертоносны;
Адовы беды обошли несносны!
Наяде страх и тьма. Ах година люта!
Злая минута!
Бодет утробу терн болезни твердый,
Скорбна душа мне, скорбна даже до смерти
Ах, кто мя от сего часа избавит?
Кто мя исправит?
Так африканский страждет елень скорый:
Он птиц быстрее спешит на горы,
А жажда жжет внутрь, насыщена гадом
И всяким ядом...
Скука, которая есть как бы изжога воли, поглощающей то, что не может волю насытить и удовлетворить, хаотическая расстроенность духа, ожесточенная окаменелость сердца, — все это признаки болезненного состояния. Это — мертвенность, сковывающая жизненные силы духовного организма. Сковорода рвется из этой мертвенности, и первый порыв состоит в ее осознании. Он чувствует себя мертвым и как бы лежащим в гробу. В Страстную Субботу он пишет:
Лежишь во гробе, празднуешь субботу
По трудах тяжких, по кровавом поту...
О новый роде победы!
О сыне Давидов!
Сыне Давидов, Лазаря воззвавый...
Убий телесну и во мне работу!
Даждь новый род сей победы,
О сыне Давидов!..
Отсюда рождается новый порыв, существенный и значительный. Воскресение после Голгофы. Дабы воскреснуть, страждущий дух Сковороды добровольно ищет распятия. Мертвенность свою он хочет вознести на крест, дабы там получить исцеление.
В Пасхальные дни, в дни светлой, космической радости, вот чего просит душа Сковороды:Веди меня с Тобою в горний путь на крест.
Рад я жить над горою, брошу долню перст...
Сраспнимое тело, спригвозди на крест,
Пусть буду аз вне не целой, дабы внутрь воскрес.
Пусть внешний мой иссохнет,
Да новый внутрь цветет; се смерть животна.
О новый Адаме! О краснейший сын!
О всего светный сраме! О буйства Афин!
Под буйством твоим свет,
Под смертью — жизнь без лет. Коль темный закров!
Эта жажда распятья и есть поворот от мрака к свету, — поворот, естественно находимый душой, страдания которой дошли до предела, ей свойственного. Этот порыв необычайно характерен для Сковороды. Гоголь, когда страждущий дух его осознал свою первородную мертвенность, в ужасе бросился к Церкви. Это — путь героический, необычайно ценный, почти универсальный. Так обращаются к Церкви тысячи самых простых людей, так обращаются к Церкви и одинокие, утонченные души Гюисманса, Бодлера.
Но Сковорода не обращается к Церкви. Он в Нее верит, но он не идет к священнику, чтобы облегчить свою душу исповедью и покаянием; он не подчиняет жизнь свою правилам духовной гигиены, т.е. церковному посту и аскетическим управлениям, для того, чтобы умирить хаос своей души. Он не идет в монахи, чтобы строгостью послушания получить власть над своим мятежным и своевольным духом.
Мы еще будем иметь случай поговорить об отношении Сковороды к Церкви, теперь же только отметим, что исцеления ищет он не в Церкви, а в себе, что в исканиях своих он идет не стезею послушания и смирения, а стезею дерзновенного личного утверждения своей тайной природы. Сораспяться он хочет не по церковно-мистическим мотивам, а только для того, чтобы «внешний» его иссох, чтобы в страданиях он обрел в себе, сам обрел, нового, тайного, скрытого в нем человека. Вяч.Иванов говорит.