О себе он рассказывает, что «после первого же допроса я, за нежелание отвечать на некоторые из предложенных мне вопросов, был закован сначала в ножные кандалы, а затем и в ручные. Я был лишен права пользоваться не только собственным чаем, но даже простой кипяченой водой».
«Когда я унижался,— продолжал Мышкин,— до ничтожной просьбы о дозволении носить под кандалами чулки, потому что от кандалов образовались на ногах язвы, то даже на эту ничтожную просьбу я получил отказ».
На слова первоприсутствующего, что подобное заявление подсудимого голословно, Мышкин доказывает блестящими документированными примерами, что обращение с подсудимыми было «хуже, чем турок с христианами», и говорит в заключение:
«Я могу, я имею полное право сказать, что это не суд, а простая комедия, или нечто худшее, более отвратительное, более позорное, чем дом терпимости. Там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы, из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов, торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества!»
Далее беспристрастный стенографический отчет приводит такую запись стенографов: «Тут поднялся такой шум и крики, что последних слов уже не было слышно. Жандармы столпились около подсудимых и, оттолкнув некоторых из них, начали избивать Мышкина и остальных. Присяжный поверенный Потехин, вместе с некоторыми другими, обратился к суду с просьбой, чтобы было занесено в протокол, что жандармы позволяют себе бить заключенных».
Суд удаляется на совещание и заседание объявляют прерванным до 16 ноября.
Когда 16 ноября тот же Потехин обратился в начале заседания к первоприсутствующему с вопросом — «будет ли занесено в протокол его заявление об избиении подсудимых», первоприсутствующий, с хладнокровием, достойным лучшего применения, ответил: «Я считаю это излишним!»17
Как говорилось выше, Мышкин был из тех, кто получил на этом процессе высшую меру наказания — десять лет каторги. Среди подсудимых, освобожденных ввиду продолжительности предварительного заключения, были, тогда еще молодые,— А. Желябов, С. Перовская, Н. Саблин, которые, получив первую закалку на этом процессе, впоследствии сказали свое громкое слово в революционном движении. Некоторые из них, правда, пошли по неверному пути индивидуального террора, который был не в пользу, а в ущерб массовым революционным выступлениям трудящихся, но их личный героизм в борьбе против самодержавия несомненен.
Героична и вся дальнейшая судьба Ипполита Никитича Мышкина.
Осенью, на пути следования в Сибирь, в Карийскую тюрьму, Мышкин в Иркутске, в тюремной церкви, над гробом революционера-народника Льва Дмоховского, умершего в тюремной больнице, произносит революционную речь, кончающуюся такими словами:
«На почве, удобренной кровью таких борцов, как ты, дорогой товарищ, расцветет древо русской свободы!»
Стоявший тут же в полном облачении тюремный священник— яростно воскликнул: «Врешь — не расцветет!»18.
Сей почтенный «служитель бога», конечно, мало чем отличался от сенаторов, приговоривших Мышкина к десятилетней каторге. Однако за эту свою речь Мышкин получает тут же еще, добавочно, двадцать лет. Итого — тридцать!
В 1882 году Мышкин организует побег с Кары, но во Владивостоке его арестовывают и отправляют в Шлиссельбургскую крепость. Неоднократно избиваемый, измученный кандалами и одиночными заключениями, Мышкин доходит до последнего предела. Он ищет смерти. Но мысль о самоубийстве не приходит ему в голову. Он ищет смерти революционера.
В конце декабря 1884 года он бросает тарелку в лицо жандармского офицера-смотрителя, причем, тут же, на первом допросе, говорит: «Я не сделал это с намерением оскорбить смотрителя, но чтобы в этом был повод к достижению смертной казни».
Царские чиновники понимали, что казненный Мышкин для них более опасен, чем Мышкин, умерший своей смертью, но они вынуждены были в январе 1885 года его расстрелять. Оставлять оскорбление действием жандармских офицеров со стороны политических заключенных безнаказанным — тюремное начальство не рискнуло.
Так был окончен жизненный путь одного из организаторов печатания и распространения подпольной революционной литературы в семидесятых годах — И. Н. Мышкина.
Несколько подробностей о самой книге «Стенографический отчет по делу о революционной пропаганде в империи».
Как уже говорилось, одним из пунктов нарушения прав подсудимых было отсутствие широкой гласности процесса, предусмотренной существовавшим в то время законодательством. Печатавшиеся в «Правительственном вестнике» и других официальных органах фальсифицированные отчеты вызывали только возмущение у подсудимых.
Защита обратилась с ходатайством о разрешении ей за свой счет пригласить стенографов и записать процесс с целью последующего издания стенограммы.
Отказать в этом первоприсутствующий не мог и на одном из первых заседаний торжественно провозгласил подсудимым:
«Отчет будет напечатан стенографический, полный, следовательно в этом отношении вы получите полное удовлетворение».
Какова была цена этому торжественному заверению царского сенатора, видно из последующей судьбы самого стенографического отчета.
Напечатанный в 1878 году в типографии Стасюлевича в Петербурге, на деньги защитников (официальным издателем считался профессор Н. С. Таганцев), том первый отчета был немедленно по напечатании арестован в типографии.
Министр внутренних дел А. Е. Тимашев 1 ноября 1878 г., в своем представлении Комитету министров так мотивировал арест книги: «Учитывая вредные последствия, которые по существу содержащихся в помянутом стенографическом отчете подробностей, могли бы иметь из-за распространения этого издания в различных слоях общества и в особенности между молодежью, считаю необходимым представленное в цензурный комитет частное издание, заключающее в себе стенографический отчет по этому делу, воспретить».
Постановлением Комитета министров 14 ноября 1878 года книга была запрещена и 22 декабря того же года уничтожена в количестве 1175 экземпляров19.
«Стенографический отчет» по делу 193-х не был переиздан и до наших дней. Лишь в 1906 году, в дни относительной свободы печати, издательством Саблина, с предисловием В. Каллаша, была издана книга под названием «Процесс 193-х». Но в книге, кроме предисловия Каллаша и официального обвинительного акта, хорошо известного и до этого — никаких подробностей о процессе не приведено20.
А между тем, сожженная цензурой книга «Стенографический отчет», уцелевшая, как говорят опытные книжники, всего не более, чем в десяти экземплярах (включая и находящийся у меня), полна самого захватывающего интереса и подробно рассказывает об одной из ярких страниц русского революционного прошлого.
ЛЮСТРА, ЗАЖЖЕННАЯ НА РАССТОЯНИИ
В невеселом списке книг, уничтоженных царской цензурой, значится роман М. А. Филиппова «Скорбящие». Книга была напечатана в Петербурге в типографии А. Моргиеровского, в 1873 году, тиражом в 2000 экземпляров. Цензор В. М. Ведров арестовал весь тираж книги1. О содержании романа «Скорбящие» лучше всего рассказывает тогдашний министр внутренних дел А. Е. Тимашев, который в своем «Представлении комитету министров» писал:
«Принимая в соображение, что в книге Филиппова представляется ряд возмутительных злоупотреблений упраздненного крепостного права, что нравы помещиков и вообще высшего сословия изображены в ней с явной тенденциозностью в самом отвратительном свете, с крайним цинизмом, оскорбляющим нравственное чувство; что автор книги с грубым укором и с нескрываемым презрением относится вообще к нашему гражданскому и социальному строю и к военному сословию и что книга его, несмотря на переменившиеся ныне отношения помещиков к крестьянам, по тону своему и по представлению в ней высших классов в отвратительном виде, направлена к возбуждению ненависти одного сословия к другому и презрения к нашим общественным условиям, а также оскорбляет нравственные чувства приличия,— нельзя не признать распространение означенной книги несомненно вредным»2.