– Я нормальная. Но скандала не хочу. Уйти… Пожалуй, можно. Но ты не ответил: ты этого хочешь?

– Нет.

– Тогда успокойся и поговорим после.

– Почему после? Почему не сейчас?

Тут явился Стасик Морошко. Он встал в дверях, ухмыляясь, и сказал:

– Ты так орешь, Сережа, что я подумал, что ты вдруг любовью решил заняться. Может, договорим сначала?

– Я тебе не Сережа! – подскочил я к нему. – Это ты для меня – Стасик! А я для тебя – Сергей Валентинович!

– Ну это, положим… – усмехнулся Стасик.

Я схватил его за глотку, сжал пальцами.

– Я не прав?

– Прав, прав, отстань! – испугался Стасик, отрывая руки от своей драгоценной шеи.

– Все должно быть четко. Определенно, – сказал я. – Зачем мы играем в какие-то игры? Тебе нравится моя жена, скажи ей об этом. Ей будет приятно. Больше того, может, она ответит тебе взаимностью.

Стасик смотрел на меня во все глаза.

– Действуй, действуй! – поощрил я его.

И повернулся к Нине.

– Извини, хорошая моя, у меня сегодня дела. На всю ночь. Я, конечно, вру, но некоторые приличия все-таки надо соблюдать. Я учусь у тебя. Мы с тобой вместе столько уже времени, и мне тебя абсолютно не в чем упрекнуть. Ну, какой-то там сокурсник, бедолага, несчастная семейная жизнь! – но ты мне все честно рассказала, а другая бы стала врать, отвиливать! Но я пока еще не такой, я привык врать, вот и вру, вот и объявляю: еду на всю ночь по делам, другая бы спросила, по каким делам, но ты никогда не спросишь. Стасик, у меня идеальная жена в этом отношении, ты обзавидуешься, она никогда не спросит, где я был и что я делал – во сколько бы я ни появился, впрочем, это оттого, что ей глубоко наплевать, где я был и что я делал. Я желаю вам сладостных вздохов, родные мои!

С этими словами я ушел из дома, уехал.

Во мне все дрожало, но, задав себе вопрос – не психоз ли это, я ответил четко и спокойно: нет, не психоз. У меня было ощущение, что я за одну минуту проник в изнаночную суть вещей. В такие-то вот моменты с собой и кончают.

Я очень старался. Я мчался по улицам, не обращая внимания на светофоры. Вот – визг тормозов, вот – чье-то испуганное лицо заглянуло, кажется, в самые глаза, проносясь мимо, а вот – ага! – и мигалка гаишников увязалась за мной. Что ж, пусть попробуют догонят. Убедившись, что все больше отстают от меня, они к мигалке добавили сирену. Чтоб напугать. Я засмеялся, свернул, еще раз свернул и еще раз.

Я поехал медленнее, совсем медленно. И оказался вдруг у клоповничка Мерилин. Но уже вечер и ее, конечно, там уже нет. Все-таки я вышел из машины, заглянул и обрадовался: она там была. Она сидела на каком-то ящике меж двух юных широкоплечих торговцев и надсаживала свою бедную печень, держа в руках стакашек со спиртным напитком.

– Сергей! – обрадовалась она мне.

Парни же не обрадовались, но оба сказали что-то вроде: «Здрс…» Они знали меня.

– Поехали, – сказал я Мерилин.

– Сейчас, сейчас…

– Что-то уж очень круто, – пробормотал один из парней. Он мне, кстати, понравился. У него было умное хорошее лицо с большим носом, который не портил его, а наоборот, придавал ему какой-то аристократический вид, я мельком подумал, что такому лицу подошел бы кружевной воротник, ну а к воротнику соответственно – камзол и прочее – и шпага на бедре. Но лицо лицом, а пить всем вредно, он же успел хлебнуть столько, что некстати охрабрел.

– Это не Сорока? – спросил я Мерилин.

– Какой Сорока, что ты! Сорока в больнице лежит, откачивают его, неизвестно, выберется или нет. Это так, шпундики, – отнеслась она к обоим юным мужчинам. – Я по делу еду, – строго добавила она (информация предназначалась не им, а все тому же Сороке, который, не дай бог, все же выкарабкается из больницы и от этих парней узнает, что подружка его укатила с известной личностью вечерней порой).

Но парень с умным лицом, получив добавочную обиду в виде «шпундика» (словцо меня позабавило), решил повторить свою грозную фразу.

– Я говорю: не слишком ли круто? – сказал он, глядя мне прямо в лицо смелыми глазами.

– Ты что? Ты что? – удивилась Мерилин.

– Я бы на его месте тоже оскорбился, – сказал я. – Он прав. Не позволяйте себя унижать, мальчики. Это главное правило жизни.

– А кто позволяет? – спросил парень с умным лицом. Второй, круглолицый, наголо стриженный, хихикнул: вот уж, действительно!

– Не позволяешь? – спросил я. Слегка нагнулся и тихохонько пихнул умного парня ладошкой в нос, и он свалился со своего седалища, задрав ноги. Но тут же встал – и молча пошел на меня.

Я вышел из клоповника, предоставляя ему – и себе – оперативный простор. В руках у него ничего не было, круглолицый же, выползая вслед за товарищем, взял с прилавка пробочник. Убить нельзя, но пырнуть до болячки можно. Мерилин причитала – однако негромко. Кричать опасно: центр города, милиция кружит вокруг да около.

С обоими я справился так быстро, что скучно рассказывать. Вот уже парень с умным лицом склонил свое умное лицо над землею, стоя на коленях и держась руками за живот, вот уже круглолицый сидит у стены клоповника, прижимаясь к нему спиной, как к родимому дому, и размазывает кровяные сопли по лицу, показывая этим, что ему достаточно, что его больше не нужно трогать.

– Зачем ты? – спросила Мерилин. – Ладно, поехали.

– В другой раз. Печень побереги, Мерилин, ох, побереги печень!

Я вернулся домой. Стасика не было, как я и ожидал. Но и Нины не было. Впрочем, и это я предвидел тоже. Выпив за полчаса бутылку водки, я лег спать.

На другой день я вспоминал все это с удивлением.

Через день взялся было пить – и поехал к Алеше Хворостову, и вот тут-то и узнал о его втором смертельном запое и о том, что его похоронили два дня назад. Почему мне не сообщил никто?

Желанье пить тут же пропало, но хмель еще не прошел, я решил отоспаться – чтобы быть свежим и готовым к любому разговору, и проспал с полудня до утра следующего дня.

Ранним утром следующего дня я подъехал к дому Нины. Открыла мне теща Евгения Иннокентьевна. С видом хмурым, неприветливым.

– Нина спит, – сказала она, держа меня в двери.

– Естественно: в столь ранний час. К сожалению, мне придется разбудить ее.

– Она поздно легла, – решительно сказала Евгения Иннокентьевна, понимая, что впустит меня.

– Потом отоспится. У меня важное сообщение.

– Может, сначала поговорите со мной? Она не хочет вас видеть.

Уже на «вы». Добрый знак!

– Нет, Евгения Иннокентьевна, я с вами говорить не буду. То есть не потому, что не хочу, с вами всегда интересно поговорить, и все же – в другой раз. Сейчас – с Ниной. Она уже проснулась и ждет меня. Вы посмотрите – и увидите, что она проснулась.

Евгения Иннокентьевна отправилась посмотреть.

Я вошел в квартиру.

– Она не спит, – появилась Евгения Иннокентьевна, пожала плечами и скрылась на кухне. Это следовало понимать как приглашение пройти. У меня почему-то было ощущение, что я вхожу в больничную палату. Нина, действительно, выглядела болезненно и лежала как-то по-больничному: на спине, подушка высоко под головой, глаза обращены в никуда – в свою боль.

Я сел возле нее, взял руку.

Молчал, смотрел на нее.

Долго.

– Ладно, – сказала Нина. – Я притворяться не буду. Люблю пока. Вернусь. А там поглядим…

Неделю мы жили – как заново. Будто не было ничего. Она ни словом о происшедшем не обмолвилась, я тоже, оба понимали: разговорами только все испортишь.

Да мне и не до разговоров было, затянувшаяся полоса везения кончилась, на меня посыпались неприятности. Началось с того, что кто-то облил бензином и поджег мою машину, которую я оставил на пять минут вечером, зайдя в магазин. Мне удалось, действуя самоотверженно, пресечь пожар. «Ниссан» стал уродищем, но это даже хорошо: второй раз не покусятся. Я подумал, что это месть тех двух парней, которых я побил. А через день – увидел на двери квартиры явственные следы попытки взлома. Взломать не удалось – или кто-то спугнул, лишь раскурочили отмычкой замок, пришлось менять его. Потом один из моих должников, человек нрава тихого, с которым мне всегда легко было общаться, на мою просьбу вернуть деньги плюс, естественно, проценты, о чем у нас была устная договоренность – и не первый уж раз, вдруг твердо сказал, что не отдаст ни процентов, ни самих денег. Понятное дело, когда тянут, жалуются на отсутствие наличности, просят обождать и т.п. Но тут был прямой вызов, в решительности этого человека было видно не своеволие, а чей-то приказ.