В каждой строке этого стихотворения ощущается, как прошлое актуализуется в настоящем и как много времени требуется для процесса интеграции, поскольку результатом пыток является тотальный хаос – «хаотическая реакция» по Беккеру, которая не может быть в достаточной мере осознана и потому делает невозможным любое ориентирование или приспособление. Неизбежность и непредсказуемость, переживание утраты автономии и самоконтроля вызывают реакцию, которая лишает любой возможности структурирования и приводит в полное смятение, к дезориентации и отчуждению. Человек больше не различает день и ночь, контроль своего окружения с помощью органов восприятия (повязки на глаза и затыкание ушей) сокращен, из-за переутомления, боли и переполняющих его тревог и страхов искажен контроль функций своего тела. Исчезновение чувства пространства, времени и жизни своего тела, с помощью которых мы ориентируемся и структурируем себя, означает нарастающую потерю контакта с реальностью и утрату идентичности.

Участие вместо абстиненции

Мы считаем, что в терапии тяжелой травмы вопросы смысла и ценностей, наряду с этическими проблемами, занимают центральное место, причем этику мы понимаем в первую очередь как запрос не столько на «хорошую жизнь», сколько на «выживание». Известно, что психоанализ рассматривает «историю жизни как травму», и из этого становится ясно, почему он так «абстинентно» относится к теме смысла. Очень типично, что психоаналитик Беккер не ссылается на вопросы смысла при работе с травмой – ни при концептуализации травматических реакций, ни в терапии. Совершенно иную позицию занимает психоаналитик Ингер Аггер, помещая тему смысла в центр терапевтического процесса.

Похоже, все еще жива позиция Фрейда по отношению к этим пограничным сферам:

«Когда человек задается вопросом о смысле и ценности жизни, он болен, так как ни то, ни другое объективно не существует. Мы можем лишь говорить о запасе неудовлетворенного либидо, и при этом происходит что-то другое, своего рода «брожение», ведущее к печали и депрессии» (Freud, 1962, S. 536).

Фрейд охотно подчеркивал, что имеет право «избегать вопросов о цели жизни». Обращение к вопросу о смысле оставалось для него симптомом болезни, ведь в его теории влечений нет стремления к смыслу, а есть лишь принцип гомеостаза, то есть уравновешенности процессов обмена веществ. В рамках такой концепции жизнь сводится к бессмысленному извилистому пути к смерти желания.

Очевидно, что этика была не очень по сердцу Фрейду, его отношение к ценностям никем не исследовалось систематически до появления работы Хайнца Хартмана «Психоанализ и моральные ценности» (Hartmann, 1973). Известно, что Фрейд любил говорить, что он исходит из максимы Фридриха Теодора Фишера: «Все моральное всегда и так понятно». Поэтому еще в 1986 г. в книге «Психоанализ и этика» Штроцка писал об «этическом дефиците» в психотерапии (Strotzka, 1986, S. 165).

Однако такая абстиненция по отношению к проблемам смысла и ценностей противопоказана при работе с тяжело травмированными людьми. Поскольку любая травма представляет собой объективно бессмысленное вмешательство, утрату связности и непрерывности Я, нападение на индивидуальную систему ценностей и переживание смысла, терапевтическое сопровождение должно помогать «интегрировать объективно бессмысленное вмешательство в субъективные смысловые структуры» (Ehlert/Lorke, 1998, S. 502–532).

Травма приводит к разрушению собственных границ человека и к потере критериев при различении внешнего и внутреннего. Поэтому абстиненция в отношении проблем смысла и ценностей лишает пациента возможности объективировать внешний мир как травмирующий и отделить его от себя. При этом терапевт может стать в глазах жертвы соучастником палача, что означает мощную ретравматизацию (Becker, 1992). Участие терапевта и его активная позиция должны помочь в восстановлении жизненной перспективы, разрушенной в ходе пытки, как это практикуется и в терапии психозов и сексуальных злоупотреблений (о модификации абстиненции ср. у Бенедетти) (Benedetti, 1992, S. 47–58).

Если внутренний и внешний миры больше не имеют ясных очертаний или граница между ними намеренно уничтожена, если утрачены смысл и значение, то терапевту необходимо быть неравнодушным, не занимать нейтральную позицию по отношению к политическому или социальному контексту, которому принадлежит травматическое переживание. Нам нужен политический психоанализ, который не будет бояться контакта с общественными структурами в целом и структурами политического насилия в частности. Нам нужна психотерапия, имеющая собственное мнение и не усугубляющая существующее положение дел, поддерживающее вытеснение. В рамках феминистского психоанализа и феминистской психотерапии эти политические и эмансипированные претензии давно уже приняты во внимание.

Давид Беккер, психоаналитически ориентированный психотерапевт, работающий в Чили с жертвами организованного насилия, описал в своей книге «Без ненависти нет примирения. Травма людей, переживших пытки» совершенно особую терапевтическую связь, которая помогла сделать работу эффективной, и назвал ее «vínculo comprometido». Беккер пишет: «Терапевт и пациент при любых условиях должны быть заодно» (Becker, 1992, S. 217).

Это понятие (vínculo – отношение, связь; comprometido – вовлечься, быть обязанным) описывает примененную в Чили терапевтическую технику и позицию при работе с экстремально травмированными людьми, требующую от терапевта активного участия. Оно выражается не только в том, что терапевт берет на себя функцию контейнирования и утверждается в традиционной отзеркаливающей и интерпретирующей аналитической роли, но и в занятии четкой позиции по отношению к социально-политической реальности пыток. Пациенту необходимо знать мнение терапевта и услышать его оценку, ведь политически аморфный и абстинентный терапевт вызывает недоверие, и возникают подозрения, не является ли он одним из тех, кто применяет пытки. Работая в этих пограничных сферах, мы должны, как уже давно призывал Кремериус, придерживаться модифицированной абстиненции, вовлекаться не только в интерсубъективность и внутрипсихическую динамику, но и в общественные отношения, продуцирующие насилие и порождающие такие травматические события. Вопрос о смысле и бессмысленности терапевтической абстиненции подробнее рассматривается нами в отдельной главе этой книги.

Понятие «vínculo comprometido» обладает еще одним важным смыслом, поскольку испанское слово comprometer имеет два значения («брать на себя обязательства» и «компрометировать»), и, по мнению Беккера, это особенно важно для терапевтической работы с тяжело травмированными людьми. Другими словами, в терапии речь идет не только об эмпатическом холдинге, но и об инсайте на основе конфронтации и критической рефлексии. Колебания между близостью и дистанцией особенно важны, так как травмированные люди должны заново научиться естественному ритму смены обеих этих позиций и их пониманию. По мнению Беккера, главная задача терапии травмы выражена в названии его книги – «Без ненависти нет примирения». Речь идет о принятии идеи, что от ненависти до примирения – один шаг, и о том, как почувствовать их единство, расщепленное и разрушенное травмой. Для травмированного человека особенно важно снова научиться балансировать между близостью и дистанцированностью, безграничной отдачей и критичным отграничением. То же самое можно отнести и к терапевту – ему насколько важно, настолько и трудно держаться середины между эмпатическим участием и критической конфронтацией. Чрезмерные участие и идентификация препятствуют развитию импульсов к автономии, а чрезмерная абстинентная сдержанность может быть неверно понята как сотрудничество с палачами.

К. Г. Юнг по отношению к этическим вопросам занимал в своей аналитической психологии позицию, противоположную отстраненному психоаналитическому подходу. Для него размышления о смысле жизни – это не выражение чего-то болезненного, а проявление человеческой натуры. Смысл – это «духовное нечто», исцеляющий вымысел, но ведь «спасает только то, что имеет значение» (Jung, 1988, par. 496).