Миза взяла его холодную правую кисть в обе ладони и поднесла к губам, чтобы хоть немного отогреть дыханием.

— Поиграл в вершителя судеб… — горько пробормотала она. — Почему ты отказался от исповеди?

Алиссандро снова хохотнул, подавился кровью, сглотнул, а остатки ее, заблестевшие в углах рта, стер кулаком свободной руки:

— Я ж сказал тебе, Миза: у меня в аду свой именной котел, и поздно петь отходную батюшке… Лучше я исповедуюсь тебе. Не знаю уж, кто все эти чудища, что притащились сюда вместе с тобой, ну да бог с ними, пусть слушают. Из твоих рук и яд — нектар…

Альрауны переглянулись, и рогатый в недоумении пожал плечами: «Как так? Мы не собирались показываться ему!» Миза лишь отмахнулась.

Спасла его, сама того не ведая, Абра. Когда она села в полицейскую повозку, куда закинули и Сандро, в голове у нее помутилось, и совсем без какого-то осмысления она перевязала его рану, тем самым остановив кровотечение. Их привезли в участок, долго ее допрашивали, а потом велели убираться домой. Она плакала и просила отдать труп, но ей ответили, что так не принято и что он будет похоронен вместе с другими преступниками в общей безымянной могиле на территории одной из ближайших церквушек.

— Какой же он преступник? — пристыдила их убитая горем девушка. — Мальчишка он. Чего такого он сделал, чтоб с ним вот так, синьоры?

— Это уж не первый случай, — ответили ей. — В Урбино о нем наслышаны. Знакомства дурные водил, отца своего чуть до смерти не зашиб, драки эти его постоянные… «Чего такого он сделал»!

— Так то в Урбино, по малолетству, а здесь уж не было ничего такого! — упорно твердила Абра.

— До поры до времени не было. А вон, гляди-ка, прорвалось. Дурное семя добрых всходов не даст. Папаша у него, можно подумать, лучше — пьяница и дебошир, каких поискать…

— Да правильно он этого мазилку проучил: тот девочке всю жизнь изгадил. Я бы еще от себя добавила — скалкой промеж глаз!

— Ступай-ка ты лучше домой, красотка, пока твой длинный язык и тебя до греха не довел, — смеясь, посоветовал ей начальник тамошнего участка.

Алиссандро очнулся от холода, мигающего желтого маячка, на который двигался по какому-то бесконечно длинному коридору, и, самое главное — от умопомрачительной вони. Его просто свалили вместе с другими покойниками в церковном морге, а кто-то из пьяных служителей позабыл у двери лампаду, она и помогла Сандро отыскать дорогу с того света.

Голова кружилась так, что юноша смог сесть только с третьей попытки. Страшная боль рвала горло ниже адамова яблока, и, ощупав повязку, он догадался, что пуля всё еще где-то внутри. Но он был жив и даже, как ни странно, мог передвигаться. Свалившись с ног несколько раз, покуда доковылял до двери, он взял лампаду и осветил лица жмуриков. В углу мертвецкой лежал труп парня приблизительно его возраста, с перерезанным горлом и разбитой скулой. Не сказать, чтобы он слишком уж напоминал физиономией Алиссандро, но выбирать не приходилось. Тот, шатаясь, как пьяный, подошел к покойнику и с трудом его раздел, потом разделся сам и обменялся с ним верхней одеждой. Рубаха убитого тоже была залита кровью, но так провоняла мертвечиной, что Сандро решил остаться в своей. Чистоплотному слуге до омерзения претило надевать на себя эти заскорузлые тряпки, однако жить и остаться свободным ему хотелось сильнее, а что там удумают против него легавые, он проверять не желал. Хватило и того, что они ни за что ни про что начинают палить куда ни попадя — он даже и не отбивался толком, так, отпихнул от себя того полицейского, чтобы просто смыться, кто же знал, что они там все такие переживательные.

Убравшись подальше от тех мест, к утру он забился в чей-то виноградник и заснул. Передышка добавила ему сил, и даже несмотря на тяжелую рану и озноб, пробудившись, он захотел есть. Ползти дальше голодным было бы безумием, и он постучался к крестьянам, в чьем винограднике отсыпался. Говорить Сандро не мог, даже шепотом, он и глотал-то с трудом и дикой болью, спазмами проходящей вдоль всего пищевода, как будто пуля пробуравила заодно и внутренности. Хозяева дома пожалели его и на время приютили у себя. Он сумел выковырять из горла пулю — благо, засела она не так уж и глубоко, отчасти повредив голосовые связки и кое-какие сосуды, из-за чего юноша лишь чудом не изошел кровью. А еще ему нужно было сказать спасибо своей почти звериной живучести: любой другой на его месте умер бы уже не по одному разу, а Сандро ничего — отлежался. Голос вернулся к нему только через год, да и то — хриплый, надтреснутый шепот взамен тому мягкому баритону, от которого всегда млела Амбретта, слушая его песенки под аккомпанемент старой доброй подружки-китарроне. Но к тому времени он был уже далеко от Рима, подобравшись к самой границе тосканского герцогства. Чтобы не быть слишком приметным, Алиссандро изображал из себя полностью немого, когда нанимался на работу то к одним, то к другим хозяевам, и как-то прилепилось к нему прозвище Анджело или, уменьшительно, Линуччо. Но это было днем. Ночью он вел совсем другую, отнюдь не ангельскую, жизнь.

Ночью он становился Биажио, призраком, и наводил страх на всю Тоскану — и с подельниками, и в одиночку.

Будучи покладистым работником с честными, широко распахнутыми глазами, Линуччо ни у кого не вызывал подозрений, а один молчаливый слуга всюду ценится дороже двух болтливых. Вот только забывали неосмотрительные богатеи, что он был немым, но не был глухим. Из разговоров других слуг и меняющихся у него, как перчатки, хозяев он узнавал все новости в округе, в том числе — о мерзавцах сродни Аугусто Тацци, в точности так же избежавших справедливого возмездия после официальных судебных процессов. Окончательно утвердил планы Биажио старинный меч, увиденный им в одном респектабельном доме, который — ну надо же случиться такому совпадению! — однажды ночью внезапно загорелся сразу с трех сторон. Это была кельтская спатха, прекрасное двуручное чудо, которое отрубало головы взрослым мужикам, как курятам. Но об этой стороне жизни Алиссандро не знали даже самые доверенные приятели Биажио: палачом он работал в одиночку, меняясь внешне столь же разительно, сколь и внутренне. Открытый честный взор переходил во взгляд исподлобья, из глубокой тени от полей испанской шляпы. Шепчущий убийца распускал волосы, в обычной жизни перехваченные лентою в хвост на затылке, переставал сбривать щетину со щек и подбородка, едва только замысливал очередную вылазку, и походка его становилась крадущейся, беззвучной и скользящей, будто был он в самом деле призраком.

А в один прекрасный день Алиссандро случайно узнал о том, что выданная замуж за какого-то недотепу Эртемиза живет теперь во Флоренции. Любопытство оказалось сильнее осторожности. Сандро разыскал ее новый дом и долго присматривался к его обитателям, не попадаясь никому из них на глаза. Особенно его порадовало присутствие Амбретты — он был почему-то уверен, что с нею хозяйка не пропадет даже в самом пиковом случае, как не пропала бы и с ним. Но саму Мизу ему было жалко: счастливой она не выглядела, хотя у нее уже были дети, две симпатичные девчушки, да и работа, судя по обилию заказчиков среди знатных персон, ладилась неплохо. Настораживал его только муж Эртемизы. Алиссандро казалось, что это из-за него она ходит с таким траурным лицом, да и Абра особенным весельем не отличалась, на людях еще хорохорилась, а оставаясь одна, рыдала в подушку. Вот тогда он и решился заручиться в ее лице поддержкой самого верного союзника, о каком только можно мечтать. Как в былые времена, Биажио взял да и забрался к ней в комнату через окно. Был поздний вечер, и она молилась перед сном, не услыхав шороха за спиной, а секунду спустя заколотилась шальной птицей у него в руках, когда он осторожно, но крепко зажал ей рот ладонью.

— Т-ш-ш-ш! Обещаешь не орать?

Услышав шепот, удивительно знакомый и родной, у себя возле уха, Амбретта обмякла и кивнула. Сандро ослабил хватку и позволил ей повернуть голову. Когда их глаза встретились, служанка вместо того, чтобы орать — к чему он уже изготовился, — неожиданно выскользнула из-под руки, шлепнувшись в обморок, в последний миг пойманная им у самого пола.