Едва Шеффре увели в темницу, Никколо сел на своего жеребчика и помчался к дому вдовы, чтобы переговорить с Эртемизой. Она женщина достойная, и нет никаких сомнений, что лишь серьезное и обоюдное чувство к упрямому венецианцу стало основой их близких отношений. Не будет же она только ради своего реноме стоять в стороне и безучастно наблюдать, как Шеффре топит себя в болоте, а значит уже сегодня его выпустят на свободу, едва художница даст показания в Барджелло.

Однако и здесь да Виенну поджидал удар: синьора Беатриче сказала, что Эртемиза несколько часов назад срочно выехала в Рим, где в какой-то больнице скончался ее исчезнувший муж, и догнать ее уже невозможно. Пристав не стал усугублять переживания доньи Мариано — если спасти Шеффре не получится, она позже узнает это и без него — и выкрутился, сказав, дескать, с письмом из Рима коллеги его опередили, потому как именно ради этого он и хотел повидаться с синьорой Чентилеццки. В это же время вернулась из Винчи и служанка Эртемизы, выбралась из повозки, приставила ладонь щитком ко лбу, защищаясь от палящих солнечных лучей и разглядывая гостя, и все же подходить не стала, а поспешила к малышкам, выведенным другой служанкой на прогулку.

Уже не зная, за что хвататься, Никколо испросил у начальника дозволения съездить в Ареццо на встречу с упомянутой кантором Консолеттой-Лучианой делла Джиордано, урожденной венецианкой и проживающей ныне на виа Сан Доменико, неподалеку от дома Вазари. Выехав на рассвете, чтобы провести в пути светлое время суток (рисковать да Виенна не любил), ближе к вечеру он оказался у цели. Доложив о себе прислуге, он был впущен в небольшой, удивительно светлый и хорошо проветриваемый холл, где не без любопытства огляделся, пытаясь представить себе загадочную особу, которая владела этим жилищем и, возможно, до какой-то степени — сердцем его друга.

— Доброго дня, — послышался голос с лестницы, а затем — осторожные шаги по ступенькам.

Пристав выглянул из-под арки и остолбенел: к нему спускалась седая синьора возраста доньи Беатриче или чуть моложе, статная и одетая с безупречным вкусом. Пожалуй, лет двадцать-тридцать назад она поразила бы и сердце самого да Виенны, едва взглянув на него синими очами, сияющими на лице леонардовской Мадонны, теперь слегка искаженном приметами возраста.

— Чем я могу быть вам полезна, синьор? — пожилая Мадонна улыбнулась.

— Здравствуйте, донья… Джиордано, верно?

— Да, верно, — она разглядывала его не без интереса. — Проходите.

Они вышли на веранду, куда служанка уже принесла прохладительный напиток.

— Видите ли, синьора, я полицейский пристав и приехал из Флоренции по важному делу. Ваше имя назвал нам синьор Шеффре…

Донья Джиордано приподняла брови:

— Шеффре? А кто это?

— Кантор. Он преподает вокал в Приюте Невинных.

— Ах! Фредо! Вы меня чуть не запутали.

— Фредо?

— Это я так зову его, а на самом деле, конечно же, он для всех Гоффредо ди Бернарди, — она рассмеялась и не без гордости, смешанной с печалью, добавила: — Фредо — мой зять, муж бедняжки Лучианы, моей покойной дочери.

И тут да Виенна понял, что теперь ему придется выпить что-нибудь покрепче лимонада, дабы разбежавшиеся во все стороны мысли возвратились в прежнее русло.

Глава третья Винчи, или Когда смолкает Провиденье…

Герцоги Тосканские, до которых дошли сведения о таинственном исчезновении ангела-хранителя их детей, проявили едва ли меньшую тревогу, чем его опекунша и воспитатели. На ноги были подняты полицейские службы всех провинций герцогства — от Ливорно до Ареццо и от Пистойи до болотистого Гроссето. Герцогиня-мать выказала пожелание взять поиски Дженнаро под личный контроль, поэтому уже через пару недель после начала расследования мальчишка снился в кошмарах всем высшим чинам Тосканы.

Обо всем том ни Абра, ни сама Джен даже не подозревали, покидая той ночью поместье Мариано и направляясь в Винчи. Накануне девочка проспала, как убитая, в комнате служанки Эртемизы до самого рассвета и не проснулась бы, не помешай ей быстрый шепот у окна за простенком. Из-за шифоньера слегка виднелся край подола Абры, перегнувшейся через подоконник. Услышав шорох за спиной, служанка встрепенулась, неловко распрямила спину и поглядела на гостью:

— Проснулась, что ли? Сейчас принесу тебе водички умыться. Только тихонько, девочки моны Мизы спят еще.

Сидеть тише мыши Джен пришлось весь день, до наступления темноты. По словам Абры, в поместье вернулась Эртемиза и присоединилась к поискам воспитанника хозяйки.

— Эх, а донья-то Беатриче как страдает… — вздохнула она и исподтишка поглядела на девушку. — Может, передумаешь? Верно тебе говорю: она будет тебе любой рада, мальчик ты или девочка. Главное, что жива и здорова.

— А остальные?

— Да и остальные. Вот удумала чего…

Джен покачала головой. Абра вздохнула — «Ну, как знаешь», — и стала искать для нее подходящую одежду. Старых платьев у нее было раз-два, и обчелся, но одно она все-таки подобрала и приложила к плечам девушки:

— Вот, вроде, сойдет. Мне уж не пригодится…

Никогда не носившая ничего подобного, Джен безнадежно запуталась в исподней и верхней частях наряда.

— Помоги, пожалуйста, не знаю я этих секретов, — попросила она Абру, и та мигом одела ее, легко зашнуровав корсаж.

— Еще недавно и мне впору было, — сокрушенно заметила она, любуясь преображенной девчушкой. — Повернись-ка, красавица! Ну покружись, покружись, чего ты! Всем хороша, только волосы короткие. Платок повяжи. Ладно, сиди здесь покуда. Вот сейчас дочек хозяйки уложу спать — и поедем.

Дорога до Винчи времени заняла немного, или так только показалось Джен, с младенчества привыкшей к постоянным и подчас долгим кочевьям. Под утро другого дня они были уже на месте. Оказалось, что семья Абры жила не в самом городке, а в селении Анкиано, где полтора века назад родился и вырос мастер Леонардо, которого более всех остальных художников на свете почитали донья Беатриче, синьор Шеффре и синьора Чентилеццки. Проезжая мимо большого, но самого обычного дома, выложенного, как и большинство местных домов, светлым камнем, с маленькими низкими окошками и крупной черепицей на кровле, Абра деловито, как ни в чем не бывало, махнула рукой в его сторону:

— Вон там жило семейство нотариуса Пьеро ди сер Антонио.

— Того самого? Отца мессера Леонардо?

— Ага.

Джен едва сдержала смешок. Служанка Эртемизы говорила о нем тоном бестрепетного практицизма, как любой из нас говорил бы о своих соседях, обычных людях, о которых — почему-то — ходит слава за какие-то заслуги, нас особенно не интересующая, однако лишний раз указать на их соседство не помешает.

Ходить в платье Джен было неловко: она чувствовала себя ряженой; так, по ее разумению, выглядел бы мужчина, вздумавший натянуть на себя женские тряпки и затянутый корсетом. Всё в этом одеянии было глупо и неудобно, снизу поддувало, сверху давило, юбка постоянно норовила задраться от дуновения ветра, или же Джен сама, забываясь, по привычке совала руку под подол, чтобы поправить несуществующий ремешок на несуществующих штанах, которые она согласилась снять только после долгих уговоров Абры.

— Как вы это носите? — шепотом спросила она служанку, выбираясь из повозки у скромного домишки, окруженного виноградником.

— Да уж привыкай пока, — насмешливо отозвалась та, подбочениваясь в пояснице, морщась и распрямляя затекшую спину.

Джен незаметно перевела взгляд с нее на себя, пытаясь понять, неужели и у нее теперь так же топорщатся грудь и живот в этой одежде, но, кажется, ее платье смотрелось не так уродливо, как служанкино.

Семья Абры вставала ни свет, ни заря — к их приезду все уже были на ногах. Покуда Абра вела беседу с матерью о том, кем ей доводится юная спутница, шестнадцатилетний Оттавио, самый младший из детей семейства Контадино, долго разглядывал Джен, с головы которой косынка съехала на плечи, а потом без всякого зазрения совести, будто ее тут и не было вовсе, громко спросил сестру: