Рядом, у закрытой двери “Приема стеклотары” маялся помятый мужичок лет тридцати с кошелкой пустых бутылок. Встретившись с ним взглядом, Зоя поманила его к себе. Лицо мужичка недоверчиво вытянулось, но он все-таки подошел. Протянула ему деньги:
- Возьми вина. Видишь, вон того… Сдачи оставишь себе, бутылку тащи сюда.
Пустырь уже зарос травой. Нежно-зеленая, она отчаянно выбивалась из-под обломков кирпичей, щебенки, торопилась, словно понимала: простор, образовавшийся после того, как снесли бараки, недолговечен.
Зойка размашисто шагала через пустырь к уцелевшему бараку, уже полуразваленному, без дверей и оконных рам, но с целыми стенами и крышей, на балках которой клочьями висел рваный толь, а кое-где яркими заплатами выделялась битая и оттого нерастащенная черепица.
Чья-то голова вынырнула из оконного проема и, узнав Зойку, успокоенно скрылась. Зойка застала здесь того, кого и предполагала застать. На полу на грязном рваном одеяле сидел красавец Гриша и бренчал на гитаре. Крутился двенадцатилетний Пакетик, а его сестра, по прозвищу Бомбейка, находилась, похоже, в другой “комнате” с Генкой - оттуда слышались возня и приглушенный смех.
Зойка соединила два дощатых ящика, взяла в углу мятую газету, чтоб застелить их. Под ней лежала тетрадка. Обложка, некогда, видимо, голубая, пожелтела от времени. Едва прочитывалась бледная надпись: “Дневник”. В верхнем углу был нарисован цветок, по-видимому тюльпан, тоже изрядно поблекший.
- Откуда? - спросила Зойка.
- С потолка, - ответил Гриша. - Нет, серьезно! Что ты так смотришь? С потолка свалилась в прямом смысле.
Зойка наугад раскрыла тетрадь.
- Тут про какие-то вши…
- Про вши?
- Точно! Вот слушай. “Вши совсем замучили. Вчера Люся принесла деревянный гребешок, который сделал ее дедушка. Зубья там совсем мелкие, даже просветов не видно. Мы сидели и вычесывали друг другу головы. Вроде стало полегче. А вообще мама говорит, что они не переведутся до тех пор, пока не будет мыла. Тогда придется отрезать косы…”
Зойка усмехнулась, свернула тетрадь трубочкой и сунула в сумку.
- Зачем тебе эта вшивая тетрадь?
- Не знаю, там посмотрим.
Расстелив газету, Зойка поставила на ящик бутылки с вином, достала еду. Позвала Пакетика. Смотрела с жалостью, как, стесняясь и не умея справиться с голодом, жадно ел Пакетик, какие у него маленькие, грязные, с въевшимися цыпками ручонки. Не повезло Пакетику - живет он со старой, глухой, почти выжившей из ума бабкой да непутевой сестрой, которая таскается по пьяным компаниям, всюду прихватывая за собой братишку. Но учится умный Пакетик хорошо, поэтому в “трудных” не числится, и та же комиссия, которой руководит Зойкина мама, судьбой его не обеспокоена.
Но эту жалость к Пакетику Зойка в себе не любила. Она размягчала ее, заставляя думать о том, о чем думать не хотелось. Поэтому и сейчас, выждав время, распорядилась:
- Ну что, Пакетик, наелся? Тогда пошел отсюда. Быстро! Играй на пустыре. Или беги к бабке делать уроки.
К “столу” вышли Бомбейка с Генкой. С брезгливым любопытством Зойка смотрела на встрепанные волосы девчонки, на пухлые, растянутые в улыбке губы, на щеку, перепачканную помадой. Та молча, нащупав под ящиком грязный стакан, сдула приставшие к нему крошки, наполнила вином, выпила залпом, опять наполнила и протянула Зойке.
- Послушай, а почему твоего братишку Пакетиком зовут?
Бомбейка задумалась, и незнакомое выражение печали появилось на сонном, ленивом лице.
- Когда мама принесла его из роддома, он был завернут в голубое шелковое одеяло, перетянутое ленточкой, и я закричала: - Какой красивый пакетик мама купила! Вот с того и пошло… Отец стал звать его Пакетиком.
- А где сейчас отец?
- Не знаю. Спился где-то.
- А мать?
- Сидит.
- А что она такого сделала?
Бомбейка пожала плечами:
- Бизнесом, дура, занялась, да куда ей? Подставили в два счета.
Зойка хотела спросить еще, как зовут ее, Бомбейку, но раздумала. Пусть остается Бомбейкой. Дальше в лес - больше слов. Узнает имя, начнет интересоваться, почему бы ей, уже получившей паспорт, не устроиться на работу постоянно, не заботиться о брате по-настоящему. Исчезнет легкость и простота, с какой они общаются друг с другом. Зойке и сейчас уже как-то странно, как-то не по себе оттого, что у Бомбейки была когда-то нормальная семья, в которой радовались появлению малыша и звали его Пакетиком.
- Никогда не надо вторгаться в личную жизнь, - говорит Гриша. - Именно это и губит больше всего наше общество…
С Гришей они познакомились в автобусе. Была страшная давка, и ее так прижало к нему, что спасу нет. Нехорошо, неловко было стоять Зойке, и она стала крутиться, стараясь бочком, чтоб не так вплотную. И тогда он обратил на нее внимание, посмотрел сверху вниз, все понял и вдруг, подавшись назад, сразу оттеснил всех, и Зойка, прошмыгнув ему под мышкой, оказалась у окна. Он тоже развернулся, сохраняя расстояние, спросил: “Все нормально?”
Зойка благодарно кивнула. Но что больше всего поразило ее, когда, уже освобожденная от давки, она глянула на Гришу, так это то, как похож он на ее отца. Только мягкие черты отцовского лица были здесь обозначены более четко, даже резко, а глаза нахальные, жесткие. Ну и, конечно, лицо это было совсем молодым, слегка за двадцать. Эта похожесть располагала Зойку, вызывала доверие, и, когда он вышел на той же остановке и заговорил с ней, она легко откликнулась, закинув на плечо сумку, болталась с ним по улицам без цели до самых сумерек, а назавтра обещала прийти в условленное место.
Встретившись на другой день, Гриша предложил пойти посидеть к приятелю. Однако квартиру, в которой, как оказалось, никого не было, открыл своим ключом. По-хозяйски залез в холодильник, достал бутылку вина. Зойка выпила, взяла предложенную сигарету. Они сидели рядом на диване, легко болтая, и Гриша все придвигался к ней, рукой касаясь то плеча, то коленки, а потом обхватил, притянул к себе. Зойка, как тогда, в автобусе, вся напряглась, пытаясь вывернуться. И тут он спросил:
- Тебе сколько лет?
- Пятнадцать… будет.
- Тю! - Гриша, присвистнув, тут же отпустил ее. - Живи спокойно. Уж если я и поссорюсь с уголовным кодексом, то по более достойной причине.
Отошел на несколько шагов, окинул ее взглядом.
- Да, на семнадцать тянешь. А чего ж ты такая рисковая?
Зойка не ответила. Про себя знала, что он прав. Рисковая… Однажды с десятиклассницей Олей Быстровой - у которой уже были свои истории, вся школа об этом знала, - поехала на дачу. Тогда Зойка распустила волосы, накрасила тушью ресницы, подвела губы и выглядела на все восемнадцать. Сидела в компании совсем взрослых мужчин, а потом, когда стали разбредаться по закуткам парочки, выпрыгнула из окна в сад, перелезла через высокий забор, ободрав в кровь локти и колени,, а дома рассказала одну из немысленнейших историй, в которую ни один нормальный человек, кроме ее мамы, никогда бы не поверил.
Допили с Гришей вино, поговорили. Он Зойку обо всем расспросил, кто родители, как учится, чем интересуется, а она о нем так ничего определенного и не узнала. Встречаться стали часто, но ничего, никакого интима. Гриша относился к ней, как к подростку-приятелю. У Зойки было сложнее. Ни разу не нравился ей ни один ровесник, никогда не “ходила” она с мальчиком из своей школы - они были ей неинтересны. Пожалуй, и Гриша нравился ей не в том смысле, как это обычно предполагалось. Но было в нем что-то неординарное, какой-то дух опасности и тревоги исходил от него. Насколько Зойка догадывалась, работать он нигде не работал. Но и на блатного, какими она себе их представляла, не походил. Современный хиппи? Однако опять же ни длинных нечесанных волос, ни рубища. Импортные дорогие шмотки как специально подогнаны под его мускулистое, тренированное тело.
В барак между тем вошли еще двое. Похититель мотоциклов татарин Наиль, с лицом по-клоунски глупым, добродушно-бесхитростным. Толстые губы растянуты в улыбке: всем рад, всех любит. Мотоциклы он угоняет без всякой цели. Накурившись анаши, садится на мотоцикл, иногда на глазах оторопевшего хозяина, и мчит, вытаращив глаза. Другой, Илгонис, приехал откуда-то из Прибалтики, но зовут его ребята Швед. Зойка его терпеть не может. Физиономия у него умная, породистая, весь холеный, руки как у пианиста. А может, и в самом деле играет на пианино - мать у него народная артистка Латвии, хоть и работает теперь во Владимрском театре. Но однажды этот Швед своими красивыми руками прямо на глазах у девчонок так шмякнул об стенку щенка, который взял привычку крутиться здесь, в бараке, что тот и взвизгнуть не успел. А когда Швед утягивал Бомбейку за перегородку, та всегда выскакивала оттуда в криках и слезах.. Швед, в отличие от мальчишек, которые курят анашу, а иногда, за отсутствием таковой, нюхают всякую гадость, колется. Чем и как, Зойка не знает, но догадывается, что именно этот интерес приводит его к Грише, что об этом они шепчутся, а иногда шепот переходит в крик, было даже, за грудки хватали друг друга. Постояли так - оба здоровые, сильные, одного роста - и отступились, кончили миром.