Однако сноп солнечных лучей осветил не только карибу и мальчика. Он проник в узкую расщелину и разбудил пятерых спящих там детенышей песца. Их серые мордочки высунулись наружу, близоруко щурясь на слепящий простор озера и скал вокруг. Затуманенными со сна глазками они скользнули по застывшей яркой картине тундры, мальчику и оленям. Но, желая увидеть еще больше, щенята забыли первую заповедь дикой природы: видеть и слышать все, оставаясь самим невидимыми и неслышимыми. Они легко подскочили к краю расщелины и визгливо затявкали на странных зверей внизу, смешно подражая заливистому лаю взрослого песца, напавшего на след.

Олени поворачивали тяжелые головы, настораживая уши, пока их глаза не обнаружили суетящихся высоко над ними щенков. Тукту продолжали наблюдать за малышами и не заметили, как мальчик молниеносно придвинулся к ним.

Резко прозвенела спущенная тетива, и почти сразу же послышался короткий удар вонзившейся в тело стрелы. Олени рванулись по обрывистому спуску к озеру, но один из них споткнулся, упал на колени, а потом боком заскользил вниз. Мгновение — и Ангутна был около него. Медный нож точно вошел между шейными позвонками оленя, и тот перестал двигаться.

Любопытству щенков теперь не было предела. Один из них так далеко свесился с карниза, что потерял равновесие. Кувыркнувшись, он описал в воздухе крутую дугу и упал в мох у ног Ангутны.

Мальчик поднял щенка за хвост. Тот был оглушен и не мог сопротивляться. Ангутна осторожно коснулся пальцем мордочки зверька. Песец облизнул палец. Ангутна громко рассмеялся. Его смех раскатился среди окрестных скал и донесся до ушей матери щенят, охотившейся вдали от своего логова, он подстегнул бегущих прочь от страшного места оленей и долетел до слуха парящего высоко в небе ворона.

Потом мальчик обратился к щенку:

— Ай-и! Кипмик, Маленький Песик, мы хорошо поохотились вместе с тобой. Пусть так и будет впредь, ведь ты, должно быть, один из Помогающих Духов.

Вечером того дня Ангутна рассказал о своей охоте в отцовской летней палатке. Мужчины постарше улыбались, слушая его рассказ, и согласились, что маленький песец и вправду добрый знак, посланный мальчику. А щенок, привязанный к центральному шесту палатки, лежал, свернувшись в маленький серый клубочек. Он прижал уши к голове, зажмурил глаза, всем своим сердечком надеясь, что, когда он проснется, весь этот ужас кончится.

Так песец появился в жилище человека. Целые дни Ангутна проводил с Кипмиком. Тот вскоре позабыл свои страхи — ведь песцы очень любознательны, страх не живет в их душе долго.

Пока щенок был еще слишком мал и мог невзначай попасть на клыки бродящих по стойбищу собак, его на ночь привязывали в палатке. Днем же они с мальчиком совершали вылазки в ближние и дальние окрестности, исследуя мир, в котором им предстояло жить. Щенок тогда либо трусил впереди мальчика, взбегая на пригорки, либо сидел столбиком на шатком носу каяка, на котором Ангутна пробирался по зеркалу озера.

Они жили одной жизнью и чувствовали себя единым целым. Ангутна верил, что это не просто песец, а воплощение Духа-Помощника, пожелавшего жить вместе с ним. Может, и Кипмик видел в мальчике своего Духа-Защитника.

Первый снег лег в том году в конце сентября, а вскоре Кипмик сменил темно-серый щенячий мех на белую мантию взрослого песца. Длинный мех его был почти так же мягок, как пуховый подшерсток, а на белой мордочке, обрамленной пушистыми баками, ярко чернели блестящие глаза и влажный нос. Хвост по толщине и длине был почти равен телу. Кипмик уступал по величине живущим в лесу рыжим лисицам, но был гораздо ловчее и смелее их.

Вместе была прожита и вторая зима. Ангутна теперь уже не был мальчиком.

Ему исполнилось пятнадцать лет, но по силе и уму он вполне мог считаться взрослым. Когда ночи почти перестали разделяться, отец Ангутны переговорил с отцом молодой девушки по имени Элитна. Он взял ее сыну в жены, и она перешла жить в иглу семьи Ангутны.

Зимой в тундре жизнь текла неторопливо, потому что олени уходили далеко на юг, а в стойбищах люди питались мясом и жиром, заготовленным на большой охоте осенью. Но с прилетом птиц-юнко приходит весна, и олени возвращаются на равнины около озера Великого Голода, и стойбища пробуждаются.

Весной первого года после женитьбы Ангутна отправился на оленью охоту — он стал теперь уже совершенно взрослым охотником. Песец пошел вместе с ним. По рыхлому снегу они хотели добраться до ущелья, где стремящихся на север оленей будут сжимать каменные стены. Ангутна тогда спрячется в каком-нибудь овражке, а песец взбежит на самую вершину гребня. Оттуда далеко видны темные пятна — приближающиеся стада оленей. На подходе к ущелью старая важенка — вожак внимательно оглядится и заметит маленькую белую фигурку на гребне; Кипмик коротко пролает приветствие оленям-тукту, и стадо без страха двинется вперед, потому что будь какая-нибудь опасность, в голосе песца звучала бы тревога.

Но приветственный лай Кипмика предназначался для ушей Ангутны, и тот натягивал тетиву лука и застывал в ожидании.

Той весной Ангутна хорошо поохотился, поэтому о нем сложили песни и пели их, когда по вечерам танцевали под бубен. И песец не был забыт, а в некоторых песнях человека и песца называли Соединенные. Так нашло их это имя.

Летом, когда олени откочевали далеко к северу выводить потомство, песец и Ангутна отправились на поиски другой дичи. Они спустились на каяке по ревущим рекам на иссеченное ветрами плато тундры в поисках гусиных гнездовий.

В середине лета взрослые гуси линяют, у них выпадают маховые перья, и им приходится все время оставаться на воде. Они становятся очень пугливыми. Тогда охотники на каяках отыскивают укрытые заводи, где гуси отсиживаются, пока вновь не обретут дар полета.

Ангутна прятался за прибрежными скалами, а Кипмик танцевал у воды, взлаивая и поскуливая, как щенок. Он играл — то катался на спине, то подскакивал в воздух, и гуси начинали выплывать из своих укрытий, удивленные странным поведением хорошо известного им животного. Страха они не испытывали — знали, что песец в воду не полезет. Они подплывали все ближе, гогоча и вытягивая от любопытства шеи. И тут свистела праща Ангутны, и камень с яростным свистом устремлялся к цели. Взмахнув крыльями, подбитый гусь застывал на глади воды.

Кипмик использовал старый прием для добывания птиц, с незапамятных времен известный его роду... но, единственный из песцов, он вел свою игру ради человека.

Шли годы, и в иглу Ангутны появилось двое детей — мальчик и девочка, часами игравшие с песцом. Каждую весну, когда на холмах токовали куропатки, дикие песцы отрывистым призывным лаем оттеняли звучные брачные песни волков, и в сердце песца, живущего вместе с людьми, пробуждалось беспокойство.

Ночью он ускользал из стойбища и пропадал где-то по многу дней. А когда возвращался, исхудавший и голодный, Ангутна подкармливал его лучшими кусочками и лукаво желал удачи его подруге. Самочка ни разу не осмелилась спуститься в стойбище, но Кипмик заботился, чтобы она и щенята не испытывали голода, а Ангутна не жалел отдавать песцу и его семье долю пищи. Иногда он провожал песца до самой норы. Ангутна клал у входа свежую рыбину и ласково обращался к невидимой самочке, затаившейся внутри:

— Ешь на здоровье, маленькая сестричка.

С годами о Соединенных стали рассказывать по всей тундре. В одной из историй говорилось о времени, когда Ангутна с семьей поселился у озера, называвшегося Светильник Женщины. Год выдался очень трудным. Среди зимы целый месяц не прекращались страшные бураны, все ближние запасы мяса кончились, а к дальним было невозможно добраться — слишком уж бесновалась пурга. Людей мучил голод и холод: весь жир для светильников был съеден. Наконец дождались дня, когда ветер улегся. Ангутна запряг собак и отправился к большому тайнику, заложенному в двух днях пути на запад. Собаки напрягали последние силы, а песец белой поземкой вился впереди, выбирая для упряжки самый легкий путь. Полозья нарт скрипели и скрежетали, как по сухому песку. Так бывает, когда стоят самые страшные морозы.