— Разве это важно? — вопросил со вздохом Хромой. — Главное, — что не пристрелил! И то слава богу!

7 сентября 1942 года, Вайсрутения,

бывший пионерлагерь «Озеро Круглое»

Марта встала до рассвета. С вечера в щелоке было замочено белье, которое нужно было вывесить с восходом, чтобы днем уже снять его сухим и подготовиться к новой стирке. А ведь еще и завтрак надо приготовить. А едоков увеличилось: кроме живущих в бывшем пионерлагере десятка ребятишек готовить надо и на отряд Первушина, и на тех, что накануне прибыли с суровым немолодым майором.

Небо над восточной кромкой леса едва окрасилось розовым, а Марта уже была на дворе и споро развешивала на веревках белье.

   — Позвольте вам помочь, — вдруг услышала она мягкий голос с нерусским акцентом. Оглянулась: да, тот самый майор. Стоит возле корыта с бельем и улыбается.

   — Что, товарищ майор, бессонница замучила? — озорно усмехнулась Марта.

   — Нет, комары, — в тон ей усмехнулся майор.

   — Да вы же столько по болотам ходите, — пора и привыкнуть! — рассмеялась Марта.

   — У вас здесь комары слишком беспокойные — вроде тихие, а спать не дают, — ответил майор, расправляя простыню на веревке.

   — Ой ли, комары вам мешают? — с хитринкой усмехнулась Мартами первого лица: Генрих Герлиак, Вайсрутения

   — Ой ли, комары вам мешают? — с хитринкой усмехнулась Марта.

Я не нашелся, что сразу ответить. Я присел на пенек и закурил. Марта вдруг пробудила во мне давнее воспоминание детства.

Музей с картинами неоромантиков. Огромное полотно с купающимися девушками: розовощекие, полногрудые девы Рейна, золотистые косы тяжелыми гроздьями ниспадают по белым плечам, предательски прикрытым нежной тканью нижних одежд. То, чего не видно, дорисовывает пламенное воображение подростка… Я никогда в жизни не видел такого в реальности: немецкие проститутки, с которыми я прежде имел дело, были лишь дешевой подделкой под вожделенных дев с той картины. И вдруг я увидел в реальности мечты моей юности! Само совершенство, данное в ощущении.

Я зачарованно смотрел на Марту, нервно затягиваясь сигаретой.

   — Что с вами, товарищ майор? — посерьезнела Марта. Она уловила мой взгляд и замерла. Ее высокая грудь нервно вздымалась, и при взгляде на это я терял остатки самообладания.

   — Ничего, — хрипло ответил я, потушив окурок. — Надо довешать белье.

В бытность мою в Польше один поляк утверждал, что в Кресах Всходних живут колдуньи, одним взглядом превращающие заносчивых шляхтичей в бессловесных рабов. Поляки знали эти места. Я почувствовал, как меня увлекает странное и незнакомое чувство. Я хочу Марту? Так можно взять ее и уйти. Отстреляться от возможной погони. И доложить Баху, что операция не удалась.

   — Э-э, нет! — усмехнулся кто–то неведомый. — Это она уже тебя взяла. Ведь ты не дикий бесчувственный латыш, насилующий все, что движется! Ты увидел чудо и хочешь стать частью этого чуда. А не для того ли судьба занесла тебя в лесную глушь Вайсрутении, чтобы ты увидел здесь Совершенную Красоту? Ты, ариец! Ты наделен сверхъестественным чувством Прекрасного! И вот оно тебе явилось в ощущении!

Осознает ли она сама, воплощение неземной прелести, как она прекрасна?! О, женщины Вайсрутении! Сколько среди вас таких лесных колдуний, заманивающих в сети и уводящих в призрачную зелень лесов и туман озер? Ваши глаза полны волшебного зеленого и голубого света, источаемого лесами и озерами, их странной магией, от которой хочется спрятаться или погрузиться в них без остатка!

   — Что с вами, товарищ майор? — в голосе Марты сквозила озабоченность.

Действительно, что со мной?! Что за странное чувство?! Живи я в простое и понятное Средневековье, — я побежал бы к инквизитору и попросил бы избавить меня от дьявольских чар! А сейчас? Бежать в гестапо? Нелепо!

Я громко рассмеялся. Марта с испугом посмотрела на меня.

   — Все нормально, девочка! — ласково произнес я. Сколько ей? Двадцать? Где–то так… По формальным признакам я гожусь ей в отцы. И что я придумал себе? Я нахожусь в осином гнезде партизан, и мою железную нордическую волю подтачивают странные чувства. Может, партизаны поставили черную магию себе на службу?

От таких мыслей любой сойдет с ума.

Марта развесила белье и ушла в дом. Я докурил сигарету и направился следом. На крыльце вдруг возник Первушин.

   — Что, майор, не спится? — осклабился он. Я ощутил вдруг к нему такую резкую неприязнь, что еле удержался от искушения дать ему по физиономии.

   — А вам какое дело, товарищ старший лейтенант? — резко спросил я.

   — Да нет, я в том смысле, что, может, вам у медсестры Марты захочется снотворного попросить, — процедил Первушин. — Так вот я хотел предупредить: не стоит, майор!

   — Я так понимаю, что вы мне угрожаете, товарищ старший лейтенант? — сухо осведомился я.

   — Я вот что скажу, майор… это мы там были «товарищ старший лейтенант» и «товарищ майор». А завтра придет с отрядом начальник из НКВД «дядя Вова» и поставит нас обоих к стенке за «преступное малодушие, выразившееся в сдаче в плен к врагу».

Я удивился, как стройно выразил мысль обычно косноязычный Первушин. Видимо, он от кого–то уже слышал фразу о «преступном малодушии» и она крепко засела в его примитивном сознании.

   — Я готов к смерти, — ответил я. — Только хотелось бы встретить ее в компании с тобой, чтобы знать наверняка, что ты умрешь раньше. И советую присмиреть: если ты думаешь, что без оружия я при случае тебе глотку порвать не смогу, то ты ошибаешься.

   — Ну, вот и поговорили! — со странным удовлетворением констатировал Первушин. — А насчет Марты я тебя предупредил, майор. Спокойной ночи!

И он ушел в дом.

Итак, даже в шкуре русского офицера я успел за короткий срок приобрести себе лютого враг а. Впрочем, черт с ним!

Стемнело. Комары стали невыносимы, и я ушел в дом. В столовой ужинали дети: девять мальчиков и девочек в возрасте от десяти до четырнадцати лет. Вместе с ними ужинал врач Константин Николаевич. Увидев меня, он заулыбался и сказал:

   — Садитесь с нами ужинать, товарищ майор. Наш повар Кузьмич сделал удивительную вкуснятину: гречневую кашу со шкварками.

   — Спасибо, я не голоден, — отказался я. — А где Марта?

   — В изоляторе. У Коли Савельева высокая температура, подозреваю воспаление легких, — вздохнул врач. — Я попросил ее подменить меня, пока я ужинаю.

Марта сидела возле постели мальчика в комнате с четырьмя койками. Мальчик спал, а Марта в свете керосиновой лампы читала книгу. Увидев меня, она приложила палец к губам.

   — Тише! Он только что уснул, — прошептала она. — Вроде температура начала спадать. Накиньте халат.

Я кивнул и торопливо набросил на плечи висевший на вешалке при входе в изолятор белый халат. Присел на белый табурет рядом с Мартой. Она осторожно поправляла подушку спящему мальчику. Золотистая волна волос упала на ее хрупкое плечо; нежный профиль четко обрисовывался в неровном свете керосиновой лампы. Мне вдруг невыносимо захотелось обнять эти точеные плечи, зарыться лицом в золотистый поток и искать губами невесомые крылья ресниц, бархатную кожу и нежную пухлость губ… Наваждение какое–то!

Марта повернулась ко мне и улыбнулась, вопросительно глядя темными омутами глаз. Днем они были прозрачно голубыми, как озера Вайсрутении, а сейчас казались почти черными. С трудом преодолевая внезапно упавшее на меня оцепенение, я спросил:

   — Скажите, а почему у вас такое нерусское имя? Ведь у русских нет такого имени — «Марта»?

Марта тихо рассмеялась.

   — Вообще родители хотели назвать меня в честь праздника Международного женского дня «Восьмомартой». Но здравомыслящая служащая загса уговорила их ограничиться «Мартой».

   — А где сейчас ваши родители?

   — Отец был оперативным сотрудником милиции. Его убили бандиты во время операции, давно. А мама умерла перед войной.

Марта охотно рассказывала о себе: видимо, ей давно хотелось поговорить с кем–нибудь.