Поэтому я без колебаний изложил биографические данные Петерсона и перешел к той части повествования, которую русским было бы очень сложно проверить.

— Я служил в штабе Белорусского округа. 22 июня я был в командировке в Белостоке. Там меня и застала война. Я попытался организовать отряд для прорыва окружения. Но мы попали под артобстрел… кто выжил — оказались в плену, все раненые и контуженые. Лично я перенес тяжелую контузию. Меня вместе с другими пленными перегнали в Волковысский дулаг. Там я пробыл до осени, до начала ноября, когда нас решили рассортировать по лагерям. Тогда нас погрузили в вагоны и отправили по железной дороге на юго-запад. В вагоне под самым потолком было окошко, до него можно было легко добраться по нарам. Охрана несла службу небрежно, и мы, примерно пятнадцать человек, вылезли через это окно. Из тех, кто спасся, — одиннадцать человек, включая меня, — я создал отряд, который беспокоил немцев в районе Беловежской Пущи. С внешним миром нас связывал местный лесник Григорий Василюк. Но обстоятельства сложились так, что нам пришлось покинуть район.

— Почему? — спросил Павличенко.

— Немцы вычислили нашего связного Василюка и нашли нашу базу, — видимо, предал кто-то из соседей. Василюка и его семью немцы расстреляли, базу уничтожили, — мы лишь чудом не попали под рейд карателей, очень вовремя пошли добывать дичь для пропитания. После этого мыкались по деревням да берлогам. А как пришла «черная тропа», то я решил, что в Пуще оставаться небезопасно, и мы потихоньку начали выдвигаться на восток в надежде пристать к крупному партизанскому отряду. Натыкались на немцев, ходили по кругу, чтобы нащупать лазейку… Мечтали вырваться туда, где большие партизанские отряды. Надеюсь, что наконец наши надежды оправдались.

По большому счету, изложенная мной версия мало кого интересовала, — пожалуй, только Павличенко.

— Прежде всего, хочу напомнить: кто сдался в плен к врагу, может рассчитывать на подтверждение звания и наград только по указанию Центра. Поэтому до такого указания вы, товарищ майор, будете именоваться просто «Петерсон». Вам ясно, гражданин Петерсон?

Я молча кивнул. Строго у большевиков: спасибо, сразу к стенке не поставили. Впрочем, как и ожидалось: мне не доверяют. Ничего, поверите!

— Я понимаю, что попавший в плен, — пусть даже против своей воли, с ранением, — не может рассчитывать на полное доверие, — тщательно взвешивая слова, произнес я.

Павличенко посмотрел на меня, как на говорящую обезьяну: с любопытством, но без интереса. Оно и понятно: ему надо дело закрывать, а с другой стороны, все ж таки интересно! Ну и по службе отличиться — тоже важно! Мысли Павлюченки ясны, как небо в погожий летний день.

Но у меня свой план. И я упорно продолжаю гнуть свое.

— Слушайте, проверить мои и моих товарищей показания проще простого, — с нами был мальчик, который видел все. Поговорите с ним!

— Не надо нас учить, с кем и как надо разговаривать, — назидательно заметил Павличенко. — Вам лучше было бы подумать о себе. Отвечайте: кто дал вам задание внедриться в наш отряд?

— Я так понял, что мне и моим людям не доверяют, — отметил я, мысленно ужасаясь варианту: а вдруг они мне не поверили, потому что знают больше, чем мы со Штадле рассчитывали? Вдруг кто-то из бойцов раскололся?

Я настолько вошел в роль красного командира, что счел оскорблением недоверие к этому образу и в голову невольно закралась мысль: а не арестовать ли их всех сразу, используя жетон ГФП, который мне выдал на всякий случай Штадле. Повязать красных командиров и прорываться к своим, которые тут, рядом, — буквально километрах в пяти. Нет, разгром одного отряда — не самоцель, важно, чтобы это была именно та диверсионная группа, которая направлена против «Базы 500». Прежде всего надо убедиться именно в том, что мы попали в искомую диверсионную группу. И нельзя обороняться от вопросов — надо наступать.

— Если вы нам не доверяете, так проще простого поставить нас к стенке — и все дела! Я сказал все, как есть, а дальше вам решать…

— Мы знаем, что делать с такими, как вы, Петерсон, — небрежно отозвался Павличенко. — Если вы пришли к нам с чистой душой, то мы дадим вам возможность реабилитировать себя. Ну а для остальных у нас другой разговор…

Он вдруг замолчал: этому предшествовал легкий стук двери в землянку. Пронягин и Павличенко уставились на вошедшего: я не видел, кто вошел, и почему-то не решался обернуться.

— Зачем вы его мучаете? Он пришел и убил этих сволочей! А где были вы?

Я обернулся: у входа стояла та девушка, которую мы принесли на носилках. На плечи ей набросили шинель, скрывавшую ее до пят. Она смотрела на нас. Ей было лет пятнадцать, шестнадцать, — но в ее глазах светилась мудрость тысячелетий.

— Где были вы?! — требовательно спросила она.

Павличенко с Пронягиным переглянулись. Пронягин встал, подошел к девушке, обнял ее за плечи и сказал:

— Мы не мучаем его, что ты! Откуда такая мысль пришла тебе в голову?! Просто нам надо узнать… уточнить все детали.

— Немцы расстреляли всех! А я осталась в живых, только потому что им нужно было развлечься с женщинами! Я их развлекала два дня! Я — немецкая подстилка! Расстреляйте меня! А их не смейте трогать! Они убили этих немецких гадов! Всех убили! А вы тут расспрашиваете… Зачем? Они убили этих тварей и сделали мир чуть лучше! А где были вы? Где?!

Пронягин увел рыдающую девушку из землянки.

— Мы все проверим, Петерсон, — сказал Павличенко внушительным голосом всезнающего начальника. — А пока идите, отдыхайте. Вам и вашим людям отведено место в стороне от основной базы — вас проводят. Понимаете, что это не моя блажь? Требования безопасности.

— Я все понимаю, комиссар, — ответил я. — Но мне больше по душе слова этой несчастной девушки, а не ваши.

Мне показалось, что мои слова прозвучали достаточно убедительно: Павличенко заиграл желваками, но ничего не сказал.

Нас разместили километрах в трех от основной базы, в лагере, где жили бежавшие из слонимского и коссовского гетто евреи. Лагерь охраняла 51-я рота отряда имени Щорса, к моему удивлению, тоже состоявшая в большинстве своем из евреев. До этого я думал, что все партизанские отряды, активно воюющие против германской армии и администрации, группируются вокруг засылаемых из Москвы диверсионных групп. Оказалось, что чудом спасшиеся от смерти евреи вовсе не были бессловесным быдлом.

Вообще, это вечер оказался для меня полон удивительных открытий, как и просто неожиданных, так и ошеломляющих.

Вечером в лагере появился Пронягин. Я понял, что он хочет поговорить со мной с глазу на глаз. Я видел, как он пошептался у землянки с красивой стройной девушкой и лишь потом подошел ко мне.

— Вы, товарищ майор, на моего комиссара не обижайтесь, — сказал Пронягин. — У меня в отношении вас сомнений нет, но порядок такой: прибывших мы проверяем. Хотя вы проверку, считай, прошли: столько карателей положили! Я отправил людей к той деревне, чтобы они лично убедились, что все рассказанное вами правда. Но лично я верю той девушке, что вы спасли. А комиссар… был у нас комиссаром Дудко, отличный человек, да ранили его тяжело и пришлось переправить его в крупный отряд, где хороший госпиталь. Так что…

— Все в порядке, товарищ лейтенант, — ответил я. — И комиссара вашего понять можно: немцы рядом, ведут против вас операцию. Слушайте, а откуда у вас столько гражданских в лагере?

Справка: отряд имени Щорса

Лейтенант РККА Павел Пронягин был родом из крестьянской семьи. Учился на математическом факультете Казанского университета, но, не окончив учебы, оказался в армии. Он командовал взводом разведки, когда его часть попала в окружение под Барановичами. Пронягин не сдался в плен, а ушел с остатками своего взвода в глубь лесов, в глухое урочище Волчьи Норы. Он не стал отсиживаться в землянках, собирая оброк с окрестных крестьян, как поступали некоторые деморализованные и опустившиеся командиры, оказавшиеся вдруг в отрыве от армии. Пронягин начал совершать нападения на полицаев, небольшие немецкие гарнизоны и к нему потянулись те, кто не собирался подчиняться «новому порядку». Весной 1942 года группа разрослась и стала именоваться «отряд имени Щорса», — в честь красного героя Гражданской войны. Партизаны единодушно избрали Пронягина командиром. К лету 1942 года в отряде было около 450 бойцов — в основном местных жителей и окруженцев.