— Рубен Батлер! — воскликнул Дэвид. — Рубен Батлер! Учитель в Либбертоне?

— Тот самый, — ответил уполномоченный герцога. — Герцогу отрекомендовали его с самой лучшей стороны, и, кроме того, он имеет по отношению к нему какие-то наследственные обязательства; редко кто из теперешних священников живет в таких условиях, как те, что мне велено создать для мистера Батлера.

— Обязательства? У герцога? К Рубену Батлеру? Рубен Батлер — священник шотландской церкви! Возможно ли? — без конца восклицал пораженный Дэвид, ибо в глубине души считал Батлера, все начинания которого кончались до сих пор неудачами, нелюбимым пасынком судьбы, к которому она относится с неизменной суровостью и кончает тем, что полностью лишает всех благ.

Возможно, что больше всего мы ценим своего друга именно тогда, когда обнаруживаем, что у посторонних он пользуется таким почетом, какого мы совсем не ожидали. Уверившись в благоприятных переменах, ожидающих Батлера, Дэвид выразил свое полное удовлетворение его успехами в жизни, которыми тот, как он выразился, был всецело обязан ему, Дэвиду.

— Это я посоветовал его бабушке, довольно-таки несведущей женщине, готовить его в священнослужители, и я предсказал, что труды его зачтутся ему и он станет надежной опорой нашего храма. Может быть, в нем есть немного гордыни насчет своих мирских знаний, но юноша он вполне достойный и суть дела знает; а то теперь повелись такие священники, что если среди них и есть один получше Батлера, то зато целых десять будут похуже.

Распрощавшись с уполномоченным, он отправился домой и, размышляя по пути о возможных последствиях этого удивительного известия, забыл даже о своей усталости. Как и многим другим великим людям, честному Дэвиду предстояло теперь приспособить свои внутренние убеждения к существующим обстоятельствам, и, как другие великие люди, когда они со всей серьезностью ставят перед собой подобную задачу, он в этом вполне преуспел.

Может ли Рубен Батлер с чистой совестью согласиться на назначение в шотландскую церковь, которая, по мнению Дэвида, все еще до некоторой степени подчинена государственной и светской власти? Это был главный вопрос, и Дэвид тщательно взвесил его. «Подпилены столбы, на которых держалась шотландская церковь, и нет у нее больше тех орудий и знамен, что свидетельствовали о ее могуществе; но все же на службе у нее неутомимые и трудолюбивые пастыри, усердные прихожане, и, несмотря на все ее недостатки и слабые места, на всей земле нет церкви, подобной нашей».

Сомнения Дэвида были слишком многочисленны и слишком непримиримы, чтобы позволить ему безоговорочно присоединиться к диссидентам, которые на разных основаниях полностью порвали с шотландской церковью. Наоборот, он часто держал сторону тех священников англиканской церкви, которые по своим взглядам более всего приближались к старому идеалу пресвитерианской религии 1640 года. И хотя много в теперешнем богослужении нуждалось, с точки зрения Дэвида, в исправлении, все же он никогда не забывал, что во все времена придерживался умеренных и законных путей воздействия, но без чрезмерных уступок епископальной церкви или потворствования расколу и сектантству. И, как противник раскола, он мог быть заодно с пастором шотландской церкви в ее настоящем виде. Ergo note 97, Рубен Батлер мог встать во главе прихода Ноктарлити и не лишиться его, Дэвида, дружбы и расположения. Q.E.D. note 98.

Теперь перед Динсом встал другой, весьма щекотливый вопрос: вступление в духовную должность по назначению, что для Динса было равносильно попытке войти в дом не через дверь, а сквозь стену или через окно. Дэвид утверждал, что оно означает не что иное, как обман и бесправие всей общины, проводимые с единственной целью — набить брюхо священника и облачить его в одежду священнослужителя.

Поэтому это представление к должности хоть и осуществлялось через такого достойного и уважаемого дворянина, как Аргайл, было все же греховной вольностью, чем-то святотатственным, и никакие логические рассуждения не могли примирить Дэвида с подобной сделкой. Но если бы сами прихожане согласились единодушно избрать Рубена Батлера своим пастором, то существование этого злосчастного назначения не явилось бы причиной, из-за которой ему следовало отказать им в утешительных догмах своей религии. Если здешние пресвитериане согласятся иметь Батлера своим духовным пастырем не столько из-за его избрания народом на этот пост, сколько из-за назначения его герцогом, — что ж, значит, на их душах грех, и притом тяжкий, как считал Дэвид. Но если Рубен Батлер возьмет на себя обязанности пастора, потому что его избрали те, кого он призван поучать и кто выразил желание учиться, тогда в этом не будет ничего предосудительного, — вывод, к которому посредством внушительного если пришел Дэвид после долгих обдумываний и рассуждений.

Оставался еще третий камень преткновения: присяга, приносимая вновь назначенным священником государству, в которой он должен признать власть короля и парламента над церковью и унию между Англией и Шотландией, сделавшую последнюю составной частью первой, благодаря чему прелатство — родная сестра папизма — вновь утвердилось в господстве, а митра епископа снова выставила свои рога. Все это свидетельствовало о таком упадке религии, что Дэвид, бывало, часто восклицал: «Горе нам! У меня внутри все переворачивается! Сердце мое исходит кровью!» И он вспоминал о том, как одну почтенную матрону «вынесли из Толбутской церкви в обмороке, не поддающемся действию ни жженых перьев, ни бренди и вызванном лишь тем, что с кафедры шотландской церкви были произнесены ужасные слова, служившие началом к воззванию по делу Портеуса: „Предписывается парламентом — лордами духовными и светскими“. Поэтому эта присяга являлась явной уступкой, отвратительной мерзостью, грехом, опасной ловушкой и кощунством. Однако соблюдение такой процедуры требовалось не во всех случаях: министры понимали, что надо уважать требования не только своей чуткой совести, но и совести своих сограждан, и лишь значительно позже пресвитерианская община и генеральные съезды ввели строгие правила в этом отношении. И опять Дэвид нашел примиряющий выход. Если пастор не должен идти на подобную уступку и если он вступит в свои обязанности не путем захвата должности, а путем гражданского введения в нее — что ж, тогда, пожалуй, по мнению Дэвида Динса, такой священнослужитель имел полное право опекать духовные и мирские интересы обитателей Ноктарлити и пользоваться жалованьем, домом, землей и всеми прочими благами, отсюда вытекающими.

Взгляды самых лучших и прямолинейных людей так сильно зависят от внешних обстоятельств, что, может быть, с нашей стороны было бы слишком жестоко пытаться уяснить, насколько родительские чувства Дэвида повинны в изворотливости этих суждений. Давайте трезво оценим положение Дэвида Динса. Он только что лишился одной дочери, а внезапное решение Дамбидайкса отняло у его другой дочери, которой он был стольким обязан, всякую надежду стать когда-либо хозяйкой богатого поместья. И как раз в тот момент, когда это разочарование так довлело над ним, в воображении его встал Батлер, не голодный и нищий учитель, а сытый, гладкий и преуспевающий пастор прихода Ноктарлити, любимый всей общиной, примерного образа жизни, стойкий защитник веры, выполняющий обязанности духовного пастыря с таким рвением, какого не проявлял до сих пор ни один священник Верхней Шотландии, обращающий грешников на путь истины с такой же легкостью, с какой шотландская овчарка возвращает в стадо отбившихся овец, любимец герцога Аргайла, получающий восемьдесят шотландских фунтов жалованья и четыре чолдера съестных припасов. Это была партия, вполне возмещающая разочарование, причиненное женитьбой Дамбидайкса, ибо, по понятиям почтенного Дэвида, облеченный властью пастор стоял гораздо выше обычного земельного собственника. Ему и в голову не приходило, что в пользу этого брака говорят и чувства самой Джини, которых честный Дэвид совсем не принимал во внимание: он не допускал даже мысли, что склонности Джини могут не совпадать с его собственными.