Сады кончились — он пересек поле, покрытое темно-малиновой ботвой йомоха, оглянулся. Оправдались худшие опасения: ахульфы уже появились из-за деревьев.

Ищейки еще не заметили его — опустив глаза, они двигались короткими перебежками, обшаривая землю обонятельными органами ступней. Этцвейн пустился наутек, перескочил изгородь и выбежал на проезжую дорогу, тянувшуюся вдоль берега реки. Сердце бешено стучало, воздуха не хватало, ноги деревенели.

Приближался экипаж на высоких колесах, запряженный породистым волом-быстроходцем — стройным животным, после девяти тысяч лет селекции мало напоминавшим грузных предков. Одиноко сидевший на козлах возница не торопился — способный при случае пуститься галопом, быстроходец семенил легкой экономной трусцой. Этцвейн подтянул старый жилет к подбородку, чтобы спрятать голую шею, побежал рядом с экипажем и позвал проезжего: «Уважаемый господин, можно мне с вами немного проехаться?»

Натянув вожжи, одинокий странник остановил быстроходна и смерил Этцвейна хмурым взглядом. Этцвейн столь же внимательно разглядывал кучера — сухопарого мужчину неопределенного возраста, бледного, высоколобого, с тонким, чуть горбатым носом и аккуратно подстриженной копной мягких седых или выбеленных волос, в костюме из дорогого серого сукна. На эмблеме его ошейника лиловые и серые вертикальные полоски перекрещивались черными и белыми горизонтальными — код, Этцвейну ничего не говоривший. Проезжий производил впечатление человека знающего, умудренного опытом, даже утонченного, но с возрастом выходила неувязка — он казался то ли молодящимся стариком, то ли преждевременно постаревшим юношей. Незнакомец вежливо произнес, без малейшего намека на дружелюбие или неприязнь: «Залезай, садись. Тебе куда?»

«Не знаю — как можно дальше, — сказал Этцвейн. — Честно говоря, за мной гонятся ахульфы».

«Ага! Ты совершил преступление?»

«Ничего я не сделал, ничего особенного! Просто сыновья фермера решили, что я бродяга, а значит, на меня можно поохотиться».

«Строго говоря, я не вправе содействовать беженцам, — сказал человек в сером костюме. — Но не будет ничего страшного, если ты немного прокатишься».

«Спасибо».

Двуколка мелко тряслась по дороге — Этцвейн постоянно оглядывался. Незнакомец невыразительно спросил: «Откуда ты, где живешь?»

Этцвейн не мог доверять опасные секреты первому встречному: «Сейчас я нигде не живу».

«Куда направляешься?»

«В Гарвий. Хочу подать жалобу Человеку Без Лица, чтобы он помог моей матери».

«Чем он поможет?»

Этцвейн еще раз оглянулся — ахульфов не было.

«Моя мать в несправедливом крепостном долгу, а теперь должна работать в сыромятне. Человек Без Лица может приказать, чтобы ее освободили. Долг она давно уже выплатила и переплатила, только никто не ведет правильный счет!»

«Как правило, Человек Без Лица не вмешивается во внутренние кантональные тяжбы».

«Я знаю, мне говорили. Но ко мне он, может быть, прислушается».

Незнакомец едва заметно улыбнулся: «Человеку Без Лица достаточно того, что кантональные законы соблюдаются буквально и неукоснительно. Почему ты думаешь, что, получив твою жалобу, он нарушит древние обычаи и все перевернет вверх дном, даже если хилиты в Башоне этого заслуживают?»

Этцвейн удивленно подскочил: «Как вы догадались?»

«Ты в рясе. У тебя башонский акцент. И ты упомянул сыромятню».

Этцвейну нечего было сказать. Он снова обернулся, мысленно умоляя быстроходца пуститься вскачь.

Как раз в этот момент ахульфы выпрыгнули на дорогу. Пригнувшись и вспотев от страха, Этцвейн смотрел через плечо как завороженный. В связи с какой-то особенностью мышления, не чувствуя запаха, ахульфы приходили в замешательство. Никакие объяснения и наказания не могли заставить их вести визуальный поиск. Этцвейн повернулся к человеку в сером костюме. Тот напустил на себя самый отстраненный, безразличный вид и сказал: «У меня нет возможности тебя защищать. Помогай себе сам».

Этцвейн снова взглянул назад, на дорогу. Через живую изгородь перебрались шалопаи с фермы. Ахульфы скалили зубы, кланяясь и оправдываясь, метались из стороны в сторону, демонстрируя готовность броситься в любом направлении по первому приказанию. Обозленные бесполезностью ищеек, крестьянские дети ругались и кричали. Один заметил удаляющийся экипаж, показал другим. Вся свора — пацаны и ахульфы — пустилась в погоню с удвоенным усердием.

Этцвейн испуганно спросил: «Мы не могли бы ехать быстрее? Меня догонят и убьют!»

Незнакомец смотрел вперед с каменным лицом, будто не слышал. Этцвейн отчаянно озирался — преследователи настигали экипаж, жизнь висела на волоске. Ахульфам обещали редкую возможность растерзать человека — что они не преминули бы сделать, огрызаясь и тявкая. Аккуратно перевязав бечевкой куски человечины, поделенные после продолжительной свары, ахульфы отнесли бы их в стойбище, чтобы прокоптить на костре.

Этцвейн спрыгнул на ходу и упал, кувыркаясь в дорожной пыли. Не чувствуя ни синяков, ни ссадин, он бросился вниз по крутому берегу, продрался сквозь заросли ольхи и погрузился по шею в журчащие желтоватые воды Лерне.

Куда теперь? Он никогда даже не пробовал плавать. Этцвейн держался за плакучие ветви, свисавшие к самой воде, разрываемый между боязнью утонуть и желанием спрятаться, окунувшись в реку с головой. Затрещали кусты: ахульфы спрыгнули с обочины в ольховник и просунули рычащие морды через сплетение ветвей. Этцвейн отпустил ветку, взялся за следующую, но потерял дно под ногами и поплыл, захлебываясь, цепляясь за камни, корни, ветви — течение несло его вдоль берега. Пропитавшийся водой шерстяной жилет мешал, тянул вниз. Схватившись за торчащий из берега воздушный корень, Этцвейн сбросил жилет, перевел дыхание. Частично сохранивший плавучесть благодаря оставшемуся пузырю воздуха, плотный зеленый жилет поплыл вниз по течению и привлек внимание пацанов, пытавшихся разглядеть что-нибудь через прибрежные заросли. С криками они помчались дальше вдоль реки.

Этцвейн ждал. Пробежав метров двадцать, преследователи обнаружили ошибку, остановились и стали спорить: куда делся воришка? Одному из ахульфов приказали переплыть реку и проверить, не выбрался ли беглец на другой берег. Ахульф залился скулящим воем, наотрез отказываясь соваться в воду. Пацаны решили вернуться туда, где впервые заметили жилет. Этцвейн отпустил корень и снова двинулся вниз по течению, наполовину плывя, наполовину карабкаясь вдоль берега. Он надеялся незаметно миновать своих мучителей.

На берегу наступила тишина: зловещее отсутствие звуков. Ноги Этцвейна начинали неметь — он осторожно подтянулся, взявшись за корень в основании куста. Движение не осталось незамеченным. Один из юных следопытов испустил торжествующий вопль. Этцвейн соскочил в воду, не успел ухватиться за ветку и стал тонуть, отнесенный течением от берега. Стараясь во что бы то ни стало держать голову над водой, панически молотя руками и дрыгая ногами, Этцвейн оказался посреди сужавшейся быстрины. Хватая ртом воздух пополам с водой, он чувствовал, что задыхается, захлебывается, идет ко дну. Другой берег был недалеко. Предприняв отчаянное последнее усилие, Этцвейн коснулся ногой скользкого дна. Сначала отталкиваясь пальцами ног и загребая руками, потом частыми прыжками, глубоко увязая в тине, он добрался до противоположного берега. Упав на колени в прибрежную грязь и вцепившись в спасительную ольху, он согнулся, сотрясаясь гулким булькающим кашлем.

С другого берега неслось улюлюканье — ахульфы уже пробирались к воде через ольховник. Этцвейн устало попытался подтянуться и пробраться через кусты, но берег оказался слишком высок и крут. Он побрел по мелководью вниз по течению. Один ахульф решился прыгнуть в реку, но поплыл, часто перебирая лапами, без упреждения, прямо к Этцвейну, и течение стало относить его в сторону. Этцвейн поднял со дна утонувший, отяжелевший от воды кусок дерева и изо всех сил швырнул его в ахульфа, угодив точно по мохнатой собачье-паучьей голове. Ахульф взвыл тонким голосом, тявкнул и вернулся к своим сородичам. Этцвейн шел вброд у самой кромки воды, часто перепрыгивая через висящие корни.