Глава 11

В Шахфе прибытие толпы людей, тащивших сокровища, вызвало беспорядки и излишества. Одни перепились до бесчувствия медовухой из погреба Быббы, другие азартно торговались с кащами из клана Синих Червей, все еще рыскавшими по окрестностям. Всю ночь продолжались шумные перепалки — угрозы и проклятия перемежались пьяными рыданиями и возгласами боли. Наутро нашли не меньше дюжины трупов. Как только начало рассветать, группы земляков отправились в родные края — кто на север, кто на восток, на юг и на запад. Не попрощавшись с Этцвейном, алулы уходили к берегам озера Ниор. Руна Ивовая Прядь бросила взгляд через плечо — Этцвейн встретился с ней глазами, но так и не понял, что она хотела передать загадочным взглядом. Когда отряд кочевников исчез в пыльном зареве солончаковой пустоши, Этцвейн отыскал на постоялом дворе трактирщика Быббу.

«У меня к вам два вопроса, — сказал Этцвейн. — Во-первых, где Фабраш?»

Быбба отвечал уклончиво и неопределенно: «Кто следит за каждым бродягой? С работорговлей покончено. Старые рынки пустуют, Хозман Хриплый пропал без вести. Все разорились, обнищали. Как Фабраш соизволит появиться, так вы его и найдете. Никогда не знаешь, куда он запропастился и когда вернется».

«Я не могу ждать, — возразил Этцвейн, — в связи с чем должен перейти ко второму вопросу. Где мой быстроходец? Я хочу, чтобы его немедленно оседлали и приготовили в дорогу».

Быбба изумленно выпучил глаза: «Ваш быстроходен? Что вы мне сказки рассказываете! Слыхом не слыхивал ни про каких ваших быстроходцев!»

«Ошибаетесь! — резко сказал Этцвейн. — Мой друг Ифнесс и я привели в ваше заведение быстроходцев и оставили их на ваше попечение. Будьте добры вернуть, по меньшей мере мне, не принадлежащее вам имущество».

Трактирщик недоуменно покачал головой и поднял глаза к небу, всем своим видом выражая целомудренное неведение: «В ваших краях, может быть, какие-то свои обычаи. У нас в Шахфе все руководствуются практическими соображениями. Дарованное добро возвращению не подлежит».

«Дарованное добро, говорите? — Этцвейн заметно помрачнел. — Видать, вы не прислушивались к тем, кто вчера вечером платил за выпивку металлом? Вам не рассказывали об отчаянных храбрецах, захвативших звездолет, чтобы вернуться на Дердейн? Вы что думаете, я потерплю мелкое воровство? Приведите быстроходна, или я вам устрою такую взбучку, что вас мать родная не узнает!»

Седовласый Быбба невозмутимо достал из-за стойки дубинку: «Взбучку, значит, устраивать вознамерился? Я тебя проучу, птенец желторотый! Не таких еще колачивал на своем веку! Вон из трактира и проваливай из Шахфе!»

Этцвейн извлек из поясной сумки небольшой лучевой пистолет, давным-давно полученный от Ифнесса — на Кхахеи никто не отобрал у него это оружие, хотя случая воспользоваться им так и не представилось. Направив разрядник на окованный железом кассовый сундук трактирщика, Этцвейн прикоснулся к спусковой кнопке. Вспышка, взрыв, крик ужаса! Оцепеневший Быбба уставился на большое пятно почерневшей, обожженной глины — туда, где в углу только что стоял сундук, полный наторгованного металла. Этцвейн протянул руку, отнял у трактирщика дубинку и огрел его по спине: «Быстроходна, живо!»

Оплывшее лицо Быббы заострилось от злобы и страха: «Ты уже лишил меня всего накопленного многолетним трудом! А теперь хочешь отнять последнее?»

«Никогда не обманывай честного человека! — заявил Этцвейн. — Такой же вор, как ты, посочувствовал бы твоей потере. Мне до нее нет дела. Верни мое имущество!»

Сдавленным, дрожащим от ярости голосом Быбба приказал вертевшемуся поблизости пареньку-служке привести оседланного быстроходна. Тем временем Этцвейн вышел на задний двор, где обнаружил сидевшую на скамье старуху Кретцель. «Что ты тут делаешь? — спросил Этцвейн. — Я думал, ты уже на пути к Элыпукайским прудам!»

«Путь далек, — прошепелявила старуха, натягивая на плечи рваную накидку. — Я припрятала кусочек-другой металла, на пропитание хватит до поры до времени. Кончится металл — потащусь на юг. Только я не дойду. Не приведется мне повидать зеленые луга за чистыми прудами. А если даже дойду, кто вспомнит девчонку, украденную Мольском?»

«А Великая Песнь? Кто в Шахфе поймет, о чем ты играешь на своих свирелях?»

Кретцель пригнулась, чтобы солнечные лучи падали на костлявые плечи: «Великая Песнь! История далекого мира. Наверное, забуду я ее. А может быть и нет. Как-нибудь посижу на солнышке, согреюсь... да сыграю на свирели про славные дела минувших дней — и ни одна душа не разберет, чего это я играю? Хе-хе».

Привели быстроходна — тщедушное животное, ничем не напоминавшее статного породистого вола, на котором Этцвейн приехал в Шахфе. Изношенная сбруя и потертое седло тоже не радовали глаз. Этцвейн указал на эти очевидные недостатки, и паренек принес ему в качестве возмещения пару мешков муки и мех с медовухой.

Этцвейн заметил знакомое лицо — поодаль у стены кабака стоял Гульше, хмуро и внимательно наблюдавший за приготовлениями в дорогу. «Сорух послужил бы хорошим проводником, — подумал Этцвейн, — но как только я засну, он препроводит меня на тот свет». Такая перспектива заставила Этцвейна невольно вздрогнуть. Он попрощался с Гульше галантным взмахом руки и вскочил в седло. Несколько секунд он сидел и смотрел вниз, на Кретцель. Сколько драгоценных познаний хранила ее дряхлая голова! Он никогда ее больше не увидит, а вместе с Кретцель умрет история целого мира... Старуха подняла глаза, их взгляды встретились. Этцвейн отвернулся, чтобы скрыть накатившиеся слезы жалости. Так он уезжал из Шахфе — в спину ему смотрели разбойник Гулыпе и переводчица Кретцель, один с упрямой ненавистью, другая с прощальным сожалением.

Через четыре дня быстроходец взобрался на выступающий из равнины гребень песчаника, и Этцвейн увидел внизу струящееся полотно Кебы. Шиллинск, по его приблизительным расчетам, находился где-то южнее, так как он потерял дорогу, пересекая равнину Лазурных Цветов. И действительно, километрах в восьми выше по течению Этцвейн заметил выступающий из-за мыса портовый причал Шиллинска. Подбодрив быстроходца стременами, он спустился по склону и повернул на юг.

Постоялый двор в Шиллинске не изменился с тех пор, как он его покинул. У причала не было ни грузовых судов, ни барж, но Этцвейн не слишком торопился — в Шиллинске было тихо и спокойно, а он ничего так не хотел, как покоя и тишины.

Когда Этцвейн вошел в трактир, хозяин наводил лоск на свою стойку мешочком трепела и маслянистым лоскутком чумповой кожи. Он не узнал Этцвейна, и Этцвейн этому не удивился. В лохмотьях кхахейского раба он ничем не напоминал нарядного щеголя, приехавшего с Ифнессом в Шиллинск.

«Вы меня, наверное, не помните, — обратился к трактирщику Этцвейн. — Несколько месяцев тому назад я наведывался сюда с кудесником Ифнессом на волшебной лодке. Если не ошибаюсь, вам тогда пришлось пережить неприятный инцидент».

Хозяин поморщился: «Не стоит об этом напоминать. С кудесником Ифнессом шутки плохи. Кстати, когда он заберет свою лодку? Она все еще у причала».

Этцвейн широко открыл глаза: «Ифнесс не уехал на лодке?»

«Дверь открыта, смотрите сами — лодка там, где вы ее оставили», — подтвердил хромой трактирщик и с достоинством добавил: «В целости и сохранности, согласно полученным указаниям».

«Превосходно!» — Этцвейн был чрезвычайно доволен. В свое время он внимательно наблюдал за тем, как Ифнесс пользовался приборами управления, и представлял себе, как взойти на борт, не опасаясь удара электрическим током. Он указал на двор: «На привязи стоит быстроходен. Будьте добры, примите его в качестве вознаграждения за труды, вместе с седлом. Мне нужно только перекусить и переночевать. Завтра я отправлюсь дальше в лодке».

«Вы вернете ее Ифнессу?»

«По правде говоря, не имею ни малейшего представления о том, что с ним случилось. Он должен был давным-давно вернуться в Шиллинск и отплыть вниз по течению. Не знаю, жив ли он... Если Ифнесс все же здесь появится и спросит обо мне или о лодке, он будет знать, где меня найти».