– Идите к нему на доклад, вроде вы меня не застали, а вам надо сегодня уезжать. Но если он вас выгонит – пеняйте на себя!
На том мы и порешили.
Я пришел в приемную Жукова и попросил адъютанта доложить командующему, что как представитель Генштаба хотел бы доложить об итогах моей работы.
Адъютант сказал, показав на сидевшего в приемной полковника:
– Вот товарищ полковник тоже представитель из Москвы, из Управления ГСМ (горюче-смазочных материалов), заходите вместе.
Поскольку у меня были специальные вопросы, да и потому, что полковник пришел раньше меня, я попросил его:
– Вы будете докладывать первым, а я после вас, когда вы уйдете.
Адъютант вернулся из кабинета и открыл перед нами дверь. Мы вошли. Жуков сидел за письменным столом, читал бумаги. Пополнел за последние годы, но, даже сидя, был величественно монументален. Он коротко взглянул на нас, из-за стола не вышел, не поздоровался, кивнул на кресло у столика, приставленного к его письменному столу.
– Прошу… Слушаю.
Мы представились. Полковник стал быстро докладывать о состоянии складов горючего, о заправочных установках, и, как мне показалось, желая блеснуть перед маршалом знанием тонкостей своего дела, заговорил о мелочах не на уровне командующего:
– Понимаете, товарищ Маршал Советского Союза, на многих заправочных горючее утекает. И даже здесь, на окружной заправочной, товарищ Маршал Советского Союза (он так несколько раз полностью повторял звание Жукова, и я заметил, как у Георгия Константиновича дернулась щека), присел я, гляжу, а из-под машины – кап-кап, течет бензин. Так ведь и до ЧП недалеко, товарищ Маршал Советского Союза. Вспыхнуть может, какой-нибудь разгильдяй с окурком или кто-то металлом клацнет, искра может получиться…
– Как ваша фамилия, вы сказали? – очень тихо и явно стараясь быть спокойным, спросил Жуков.
– Пилипенко… Полковник Пилипенко, товарищ Маршал Советского Союза. (Точно фамилию полковника не помню, но она была вроде этой.)
Жуков снял трубку телефона ВЧ и набрал номер (видимо, начальника управления, в котором работал полковник).
– Алексей Николаевич, здравствуй, Жуков говорит. У тебя работает полковник Пилипенко? Да? Так вот прошу тебя больше не присылать ко мне таких дураков… Да-да, отправлю. Будь здоров. (И полковнику: «Идите и уезжайте».)
Полковник побледнел и вышел почему-то на цыпочках, стараясь ступать бесшумно.
Следующая очередь была за мной. Признаюсь, сердце у меня взволнованно запрыгало при виде происшедшего. Жуков посмотрел на меня, перевел взор на Золотую Звезду на моей груди и спросил:
– За что Звезду получил?
– За «языками» лазил… – И едва не сорвалось, как у того полковника – товарищ маршал, но вовремя сдержался.
Лицо Жукова явно посветлело, он всегда радушно относился к разведчикам.
– А где ты у меня служил, подполковник?
К несчастью, я служил на Калининском, 1-м Прибалтийском и 3-м Белорусском фронтах, которыми Жуков в те годы не командовал. Но разве можно об этом сказать?! Выгонит он меня, как того полковника. И, мне кажется, я нашелся – быстро ответил:
– Все мы у вас служили, товарищ маршал.
И тут же подумал, что не вру, ведь Жуков был заместителем Верховного главнокомандующего, и все мы действительно были его подчиненными. Не знаю, понял ли он мое затруднение и хитрость. В глазах его мелькнула лукавинка. Он сказал:
– Давай докладывай, что у тебя там…
Я коротко, очень коротко (учел печальный опыт предшественника) изложил результаты своей проверки.
Жуков слушал внимательно. Когда я закончил и встал, маршал тоже поднялся, вышел из-за стола, протянул мне крупную, но уже мягкую руку и сказал:
– Будь здоров, разведчик, – и очень хорошо, по-доброму, улыбнулся. Я вышел окрыленный. На всю жизнь мне запомнилась эта встреча.
В коротком разговоре за несколько минут, мне кажется, очень ярко проявились особенности его характера: и грубоватость, и прямота, и нетерпимость к болтовне, и серьезное отношение к делу, и уважение к боевому офицеру, и, наконец, добрейшая улыбка, свидетельствующая о его человечности».
Рассказывали, что Жуков постоянно находил время, чтобы бывать в театрах и на концертах. И хотя особой любви к искусству за маршалом, казалось бы, не водилось, но он обратил внимание на то, сколь блестяще курсант Свердловской спецшколы ВВС Штоколов исполнил «Грустные ивы» М. Блантера и «Эх, дороги» О. Новикова. И не только похвалил: «Таких, как ты, в авиации много, а тебе надо петь», но и издал приказ: «Курсанта Штоколова Б. Т. направить на дневное отделение консерватории».
С легкой руки Жукова несостоявшийся авиатор Штоколов стал знаменитым певцом.
Но судьбоносным событием того времени стала для Жукова встреча с Галиной Семеновой, его будущей второй женой.
Младшая дочь маршала – Мария – вспоминала: «Отец писал в своем дневнике, что при первой встрече не обратил на маму никакого внимания (он болел, и мама лечила его на дому). Когда ему стало лучше, он заинтересовался ее жизнью, семьей, увлечениями. Ему понравилась ее скромность, но особенно, как он сам признавался, красивые, теплые, зеленые глаза. В них всегда таилась какая-то неповторимая грусть…
Мама была хороша собой, в ней все было гармонично: богатый внутренний мир, необыкновенная доброта, красивое лицо, стройная фигура, легкая походка, особая манера говорить. Отец тогда выглядел моложаво, лицо свежее, живое, блестящие глаза, статность. Поначалу маму смутило его внимание. Она, как могла, избегала встреч, но отец был настойчив…»
Владимир Карпов пишет об этой love story с еще особым романтизмом: «Холодная Сибирь подарила Жукову горячую любовь. Будто сжалившись над опальным маршалом, который так много перенес обид и невзгод, судьба свела его с замечательной женщиной. Звали ее Галина Александровна Семенова, она была военным врачом.
Тысячи лет во многих романах и поэмах писали о любви. Казалось бы, ничего нового о ней сказать невозможно. И все же у каждого человека любовь бывает своя, особенная. И встречает он ту единственную, которая может вызвать это состояние – окрыляющее, делающее человека счастливым. Бывает любовь с первого взгляда (как удар молнии), случается, нарастает быстро, как снежный обвал, а порой затеплится от малой искры, разгорается медленно – годами и, наконец, полыхает великим пламенем.
У Жукова все слилось в одно чувство, оно охватило его при первой встрече и не отпускало до последнего вздоха на смертном одре. Да, было именно так: он полюбил Галину Александровну с первого взгляда, и дальше все понеслось, как снежный обвал. Георгий Константинович не считался с общественным мнением – ухаживал открыто, встречал Галину, когда она заканчивала работу, провожал домой, приглашал в театр, дарил цветы. Начальству об этом стало известно. Оно не одобряло поведения маршала: женатый человек, взрослые дети, самому за 50. Что это – седина в голову, а бес в ребро? Ну, поступал бы, как многие, – встречался бы тайно, и все было бы шито-крыто. Но Жуков и в любви был прямолинейный и несгибаемый. Он, позднее, развелся с первой женой, не опасаясь мнения начальства (разводы тогда очень не одобрялись), не посчитался с тем, как отнесутся к этому дочери, друзья, сослуживцы. Он решительно ломал все, расчищая себе путь к счастью, которое он отныне видел только в жизни рядом с этой женщиной. И, преодолев все преграды, он прожил последние свои 20 лет счастливо с Галиной Александровной, несмотря на все унижения и преследования».
В 1957 году Галина родила Жукову дочь Машу. Впоследствии Мария Георгиевна рассказывала Карпову о том, насколько непростым был путь ее родителей к счастью: «Да, им обоим пришлось повоевать за свою любовь. Георгия Константиновича вызывал Хрущев, отношения отца с мамой обсуждались на Президиуме ЦК. А маму, бедную, и с работы грозились уволить, и из партии выгнать, если она «не одумается». Мама была талантливым врачом, ее очень любили больные, работала она в госпитале имени Бурденко. И вот ее как военнообязанную вызывает на ковер начальник Главпура. Она уже была в то время в положении (родителям удалось оформить брак лишь после моего рождения). Представляю, что она должна была чувствовать, идя к начальнику на проработку… Но, знаете, в ней всегда было чувство собственного достоинства… Дословно помню фразу, которую она сказала: «Я шла с гордо поднятой головой». В этом – моя мама»…