По словам Белова, Жуков на следующий день предложил ему два варианта – либо пробиваться на север навстречу главным силам Калининского фронта, либо на восток в сторону Мосальска. Там действовала 50-я армия, но там же сосредоточили мощные силы и немцы. Собрав военный совет, Белов обсудил со своими людьми оба варианта. Идею прорыва на восток отбросили сразу – слишком много войск противника на пути. Идя на север, пришлось бы форсировать Днепр. Вдобавок в этом направлении были две транспортные артерии – Минское шоссе и Белорусская железная дорога, что позволило бы немцам быстро подвозить войска.

Высказывалась даже мысль уходить в Белоруссию на соединение с тамошними партизанами, благо на западе особых германских сил не наблюдалось.

Выслушав всех, Белов предложил двигаться на юго-запад, к Ельне. Немецких сил там было немного, но действовал партизанский полк. Дальше предполагалось «пересечь Варшавское шоссе, прорвать линию фронта и соединиться с войсками 10-й армии, действовавшей близ Кирова». То есть идти по пути, который в апреле Жуков указывал для выхода Ефремову… И который сам Белов называл наиболее подходящим в своем донесении. Откуда взялись два безнадежных варианта, теперь уже не выяснить.

Впрочем, память иногда способна сыграть и с добросовестным мемуаристом удивительные для стороннего наблюдателя шутки. При сравнении соответствующих фрагментов мемуаров Жукова и сопровождавших его в сентябре 1941 года в Ленинград генералов оказалось, что все они вылетели из Москвы в разные дни и с различных аэродромов. Хотя в действительности летели на одном самолете, о чем, собственно, и пишут…

Но мемуары мемуарами, а выход группы Белова был обставлен по всем правилам военного искусства, включая дезинформацию. Белов подготовил фальшивый приказ о прорыве (не отсюда ли возникли потом слова о странных направлениях движения?), который якобы случайно попал к немцам: «Из леса выскочили два всадника, «не знавшие», что находятся на «ничьей» земле. Наше прикрытие сразу открыло сильный огонь по немцам. Гитлеровцы ответили тем же. Головной всадник пришпорил коня, галопом помчался к лесу и скрылся среди деревьев. Второй кавалерист бросился за ним, но лошадь его, убитая пулей нашего снайпера, рухнула на землю. Кавалерист притворился тяжелораненым. К нему подбежали красноармейцы и под огнем врага «спасли» своего товарища – утащили в укрытие… На лошади, убитой на «ничьей» земле, было хорошее седло, а в переметной сумке лежал планшет с ложным приказом».

Белов ушел в рейд с семью тысячами бойцов, а вывел обратно десять с лишним тысяч, собрав немало окруженцев, оставшихся за линией фронта при летнем отступлении Красной Армии. Еще три тысячи, преимущественно раненых, которых до того спасали и укрывали местные жители и партизаны, вывезли авиацией. Под руководством Белова были созданы две партизанские дивизии, оставшиеся в тылу у немцев, а это еще семь тысяч бойцов…

Жуков – «жестокий и бездушный»?

В опубликованных мемуарах Жукова трагедия 33-й армии описывается так: «Генерал-лейтенант М. Г. Ефремов, считая, что путь на Киров слишком длинен для его утомленной группы, обратился по радио непосредственно в Генштаб с просьбой разрешить ему прорваться по кратчайшему пути – через реку Угра. Мне тут же позвонил И. В. Сталин и спросил, согласен ли я с предложением Ефремова. Я ответил категорическим отказом. Но Верховный сказал, что Ефремов опытный командарм и что надо согласиться с ним. Ставка приказала организовать встречный удар силами фронта. Такой удар был подготовлен и осуществлен 43-й армией, однако действий со стороны группы генерала М. Г. Ефремова не последовало. Как выяснилось позже, немцы обнаружили отряд при движении к реке Угра и разбили его. Командарм М. Г. Ефремов, дравшийся как настоящий герой, был тяжело ранен и, не желая попасть в руки врага, застрелился. Так закончилась жизнь талантливого и храбрейшего военачальника, вместе с которым погибла и значительная часть героических воинов его группы».

А вот нередактированная авторская версия того же фрагмента, выдающая куда более эмоциональное отношение Жукова к тогдашним событиям: «Михаил Григорьевич Ефремов, считая, что этот путь слишком длинен для его утомленной группы, обратился через голову фронта по радио в Генштаб с просьбой разрешить ему прорваться по кратчайшему пути – через реку Угра. Мне позвонил Сталин и спросил мое мнение. Я категорически отверг эту просьбу. Но Верховный сказал, что Ефремов опытный командарм, надо согласиться с ним и приказал организовать встречный удар силами фронта. Такой удар был подготовлен силами 43-й армии и осуществлен, точно не помню, кажется 17–18 апреля; но удара со стороны группы генерала М. Г. Ефремова не последовало. Как выяснилось, немцы, обнаружив движение отряда, разбили его. Командарм М. Г. Ефремов, дравшийся как настоящий герой, был тяжело ранен и, не желая попасть в руки врага, пустил себе пулю в лоб. Так катастрофически закончилась жизнь талантливого и храбрейшего генерала, а вместе с ним и значительной части героических воинов 33-й армии».

Вывод Жуков делает недвусмысленный в обоих вариантах текста: «Критически оценивая сейчас эти события 1942 года, считаю, что нами в то время была допущена ошибка в оценке обстановки в районе Вязьмы. Мы переоценили возможности своих войск и недооценили противника. «Орешек» там оказался более крепким, чем мы предполагали…»

Существует также опубликованная в 1988 году в 14-м номере журнала «Коммунист» запись беседы Жукова с членами редколлегии «Военно-исторического журнала». Согласно этой стенограмме Жуков рассказывал о рейде Белова и Ефремова в таком ключе: «Они прорвались через имевшиеся промежутки в обороне противника и затем действовали вместе с партизанами в его тылу. Попытки их наступать на Вязьму успеха не имели, потому что у них не было тяжелых артиллерийских средств и ощущался острый недостаток боеприпасов. Поэтому войска фронта, действовавшие в районе Вязьмы, перешли на положение партизанских отрядов… Полоса действий войск фронта зимой 1942 года простиралась на 600 километров, и, конечно, очень трудно было уследить за действиями тактического порядка… Ефремов с частью сил армии прошел в свободную «дырку». Сзади у него остались главные силы армии. Я не мог уследить, что он для обеспечения флангов на Угре оставил, а он, к вашему сведению, оставил отряд в составе 90 человек – без танков, без пушек, с легкими средствами. Разделяю ли я ответственность за Ефремова? Ну, конечно, я за все войска отвечаю, но не за такие действия, которые я не организую. Что должен был сделать Ефремов? Он должен был за счет главных сил армии, которые задержались у Шанского Завода, пару дивизий поставить, как распорки, для того чтобы у него тыл был бы обеспечен. Он этого не сделал. Ну, шапки были набекрень у всех тогда, – и я недооценил состояние вяземской группировки противника…»

Вот как описаны эти события в воспоминаниях полковника В. Т. Лобашевского (из книги Ф. Д. Свердлова «Ошибки Г. К. Жукова»): «Я был комиссаром штаба Группы войск Белова с начала февраля месяца… Через мои руки проходили все документы штаба фронта. По долгу службы мне поневоле приходилось все их читать и докладывать. Я не собираюсь вникать в их оперативный смысл или ошибочность, дело, пожалуй, не в этом. Все важные документы, как правило, подписывались Жуковым и Булганиным.

Честно скажу, что почти во всех документах красной нитью проходило беспощадие Жукова, оно было направлено, в первую очередь, на ограничение прав и инициативы Белова. Именно сковывание инициативы Белова, жестокость, грубость Жукова, доходящая до оскорбления личности, вот в чем его главная ошибка. Ошибка, которая не могла не отразиться на боевых действиях нашей Группы, хотя даже в таких случаях Белов находил в себе силы, терпение, мужество и умение вести дело так, чтобы приказ был выполнен. Так было по поводу Семлево, по вопросам взаимодействия с Ефремовым, по поводу смены КП, по делу Андрусенко и Сизова и т. д.