Людям приходилось очень тяжко, иной раз они «буквально валились с ног, часто оставаясь без сна и нормального питания несколько суток подряд. Но какая радость охватывала бойцов и командиров, когда их часть, выполнив труднейшую задачу, достигала поставленной цели!»

Попутно с боевой учебой удалось решить и ряд бытовых проблем: построить нормальные дома и казармы, привести в порядок конюшни. В 1935 году 4-я дивизия продемонстрировала блестящие успехи на инспекторских смотрах и была награждена тогда орденом Ленина.

Тогда же представили к наградам и лично командиров и бойцов. Орденом Ленина был награжден и сам Жуков.

«Для вручения ордена Ленина дивизия была собрана в конном строю на одном из плацев города. Весь личный состав в приподнятом настроении, на флангах каждой части развевались боевые знамена, под которыми ветераны дивизии ходили в бой с белогвардейцами и белополяками.

В торжественной тишине после встречного марша и рапорта С. М. Буденный поднялся на трибуну. По его знаку подъезжаю с ассистентами, держа боевое знамя дивизии. С. М. Буденный прикрепляет к нему орден Ленина, и мы со знаменем скачем полевым галопом перед строем».

В 1935 году 4-я кавалерийская дивизия была передана из 3-го кавалерийского корпуса в 6-й казачий корпус, командиром которого назначили Е. И. Горячева. С апреля 1936 года 4-ю кавалерийскую дивизию переименовали в 4-ю Донскую казачью дивизию и для нее была установлена казачья форма.

Еще Жуков особо вспоминал большие маневры в 1936 году, когда среди прочего пришлось форсировать реку Березина, погубившую окончательно армию Наполеона.

«Нам было известно, что на маневры прибыли нарком обороны К. Е. Ворошилов и другие военачальники. Естественно, что каждая часть, каждое соединение ожидали приезда К. Е. Ворошилова. Ну, а мы, командиры 4-й казачьей дивизии, считали в порядке вещей, что нарком обязательно будет у нас. Но когда! Хотелось, чтобы это произошло в хорошую погоду, когда все мы будем выглядеть веселее, красочнее. К сожалению, как это чаще всего бывает осенью, зарядили дожди.

Закончив сосредоточение частей дивизии в районе переправы, хорошо замаскировав их в лесных массивах в 4–5 километрах от реки, мы вызвали на командный пункт командиров, чтобы дать им устное указание о тактическом взаимодействии с соседними частями после форсирования. Не успели еще развернуть карты, как к командному пункту подъехала вереница машин. Из первой машины вышли К. Е. Ворошилов, А. И. Егоров и И. П. Уборевич. Я представился наркому обороны и кратко доложил о том, что 4-я дивизия подготовилась к форсированию реки, а командиры частей собраны на местности для получения последних указаний.

– Хорошо, – сказал нарком, – послушаем ваши указания.

Климент Ефремович очень подробно интересовался техникой форсирования реки танками своим ходом при глубине, превышающей высоту танка БТ-5. После детального доклада командира механизированного полка нарком обратился к знакомым по Конной армии командирам и комиссарам частей.

– Как изменилась наша конница! – сказал он. – В гражданскую войну мы с Буденным на всю Конную армию имели несколько примитивных броневиков, а теперь в каждой кавалерийской дивизии – целый полк замечательных танков, способных своим ходом преодолевать сложные речные преграды. Ну, что ты, старый дружище, думаешь насчет танков, – обратился нарком к Федору Яковлевичу Костенко, – не подведут они нас? Может быть, конь вернее, а?

– Нет, Климент Ефремович, – ответил Ф. Я. Костенко. – Коня, шашку и пику мы пока не забываем – думается, рано еще хоронить конницу, она еще послужит Родине, но танкам мы уделяем серьезное внимание, это новый подвижной род войск.

– Ну, а как думает комиссар? – спросил нарком А. С. Зинченко, которого также знал по Первой конной.

– Я считаю, что Федор Яковлевич прав, – ответил он и добавил: – Я был бы плохим, вернее, никуда не годным комиссаром мехполка, если бы сомневался в большом будущем бронетанковой техники. Мое мнение: надо смелее развертывать механизированные войска, особенно танковые соединения, которых у нас маловато.

– Ну что ж, Александр Ильич, – обратился к начальнику Генерального штаба К. Е. Ворошилов, – не будем мешать командованию дивизии. Желаю всем вам удачи, мы еще увидимся и потолкуем.

Мы поняли, что нарком будет лично наблюдать форсирование реки, так как вся колонна машин направилась в район предстоящих действий нашей дивизии. После 30-минутной артиллерийской подготовки передовые отряды частей дивизии на широком фронте подошли к реке. Низко пролетевшее вдоль реки звено самолетов поставило дымовую завесу, удачно прикрыв от “противника” действия первого десантного эшелона. Когда дым начал рассеиваться, передовые подразделения уже зацепились за противоположный берег. Кое-где были слышны крики “ура”, частая стрельба и пушечные выстрелы. А когда дым окончательно растаял, стало хорошо видно, как 15 танков мехполка, с ревом выбравшись на берег “противника” и, стреляя на ходу, быстро подходили к подразделениям, наступавшим на захваченном плацдарме. Скоро вся дивизия была на другом берегу и, опрокинув “противника”, успешно продвигалась вперед.

…Утром следующего дня состоялся большой парад. Погода была чудесная, солнышко как-то особенно согревало наши сердца. Войска, участвовавшие в окружных маневрах, закончив построение, ждали команды “смирно”, чтобы встретить наркома обороны.

Обычно конница на парадах шла рысью, но на этот раз мы уговорили командующего разрешить пройти манежным галопом. Но как-то так получилось, что манежный галоп при подходе к трибуне наркома перерос в полевой галоп, а когда подошла колонна пулеметных тачанок, то их аллюр усилился до карьера».

Жуков и комкор Тимошенко с опаской смотрели друг на друга. У обоих мелькнула одна и та же мысль: лишь бы у какой-то тачанки не отвалилось колесо – подобные несчастья иногда происходили даже во время парада на Красной площади. Но потом Жуков глянул на Ворошилова и успокоился: очень уж довольным выглядел нарком обороны – с сияющей улыбкой он махал рукой лихо мчащимся бойцам на тачанках.

Семейная жизнь будущего маршала была в это время спокойной и ровной. О страстях, бушевавших еще несколько лет назад, ничто не напоминало. В 1937 году в Слуцке у Георгия Константиновича и Александры Диевны родилась вторая дочь, получившая имя Элла. Сохранился текст записки, которую Жуков передал жене в родильный дом: «Милый Шурик! Поздравляю тебя и крепко целую – тебя и красавицу дочку. Передаю сахар-рафинад. Скажи, что еще нужно…»

Но в масштабах страны и ее армии 1937 год запомнился людям другими событиями…

IV. В кровавой мясорубке репрессий. Победный Халхин-Гол

Заговор маршалов и не только. Дело Тухачевского

Блестящая карьера Жукова могла рухнуть, когда в середине 1937 года в Красной Армии начались массовые репрессии против комсостава.

11 июня 1937 года состоялось заседание Специального судебного присутствия Верховного Суда СССР по делу «антисоветской троцкистской военной организации» или «делу Тухачевского», согласно которому ряд высокопоставленных офицеров Красной Армии обвинялись в заговоре с намерением захватить власть в стране. Среди обвиняемых были маршал Тухачевский, командармы Якир, Уборевич и Корк, а также председатель Центрального совета Осоавиахима Эйдеман, военный атташе при полпредстве СССР в Великобритании Путна и другие.

Судебное заседание заняло всего один день, обвинение было признано доказанным. В числе преступлений значилась связь с изгнанным из страны Львом Троцким, подготовка захвата Кремля силой оружия, терроризм, военный саботаж, шпионаж в пользу Германии. Все обвиняемые были приговорены к смертной казни и расстреляны в ночь на 12 июня.

Немногим ранее, 31 мая 1937 года, в Москве в своей квартире застрелился видный советский военный деятель, армейский комиссар 1-го ранга Ян Гамарник. Причиной самоубийства стало принятое накануне решение Политбюро ЦК ВКП(б) об отстранении Гамарника от работы в Наркомате обороны и исключении его из состава Военного совета. Кроме этого приказом народного комиссара обороны Гамарник был уволен из РККА. А поводом для столь суровых оргвыводов стало его заступничество за Тухачевского.