– Ради бога, ближе к делу, сэр, все это я уже знаю наизусть, – сказал полковник.

– Козмо Комину Брэдуордину, эсквайру, – продолжал управляющий, – его вотчинам и наследникам в полное и не подлежащее выкупу владение, осуществляемое a me vel de me note 494…

– Пожалуйста, покороче, сэр.

– Клянусь совестью честного человека, полковник, я читаю так коротко, как только возможно, не нарушая слога… С обязательством и непременным условием всегда…

– Мистер Мак-Уибл, это будет длиннее русской зимы, позвольте уж мне… Короче говоря, мистер Брэдуордин, ваше родовое имение снова в ваших руках в полной и безраздельной собственности, обремененное лишь той суммой, которая пошла на его выкуп, каковая, насколько мне известно, абсолютно не соответствует его действительной стоимости.

– Совершенный пустяк… совершенный пустяк, позвольте сказать, – воскликнул управляющий, потирая руки, – взгляните на приходные книги.

– Каковая сумма, будучи выплачена мистером Уэверли главным образом за счет продажи имения его отца, которое я у него приобрел, закреплена за вашей дочерью и ее семьей по брачному договору.

– Это – всеобъемлющее пожизненное обеспечение, – уже почти кричал приказчик, – Розе Комин Брэдуордин, alias note 495 Уэверли, наследуемое детьми ее от упомянутого брака без каких-либо ограничений. Кроме того, я составил касательно этого небольшой документец до вступления супругов в брак, intuitu matrimonii, так что впоследствии оно не подлежит сокращению, как может быть, когда передача происходит уже между супругами, inter virum et uxorem note 496…

Трудно сказать, что более восхитило достойного барона – возвращение ли ему фамильной собственности или деликатность и великодушие, с которыми ему была предоставлена полная свобода завещать ее кому угодно после своей смерти, не налагая на него даже видимости денежных обязательств. Когда прошли первые минуты изумления и радости, его мысли обратились прежде всего к недостойному «наследнику мужского пола», который, как он выразился, подобно Исаву продал свои права первородства за чечевичную похлебку note 497.

– А знаете, кто сварил ему эту похлебку? – воскликнул приказчик. – Хотел бы я знать, кто бы это сделал, кроме нижайшего слуги вашей милости – Дункана Мак-Уибла. Его милость молодой сквайр Уэверли поручил мне все это дело с самого что ни на есть начала: с первого же вызова в суд, если так можно выразиться, я обвел его вокруг пальца – и припугнул кое-чем и умасливал… Да, здоровую штуку я сыграл с Инч-Грэббитом и Джейми Хоуи, будьте уверены! Они вам скажут. Что он понимает в составлении бумаг! Я не напустил на них с бухты-барахты нашего славного молодого жениха, чтобы они, чего доброго, цены не набавили… Н-нет, мы не из таковских! Я всего только настращал их нашими зверскими арендаторами и Мэк-Иворами, которые до сих пор еще не успокоились, так что они не решались и нос высовывать за порог после захода солнца, из боязни, как бы Джон Хедерблаттер или какой-нибудь другой головорез их не пристукнул. А с другой – я морочил им голову полковником Толботом: неужто они будут запрашивать с друга самого герцога? Разве они не знают, кто сейчас заправляет? Разве не видят того, что случилось с иной несчастной заблудшей душой?

– Которая, например, отправилась в Дарби, мистер Мэк-Уибл? – шепнул ему полковник.

– Тише, полковник, ради бога! Кто прошлое помянет… Мало ли было добрых людей в Дарби? Да и в доме повешенного негоже говорить о веревке, – сказал Мак-Уибл, бросив хитрый взгляд в сторону барона, погруженного в глубокую задумчивость.

Но, очнувшись от своих мыслей, старик схватил Мак-Уибла за пуговицу и увлек его в одну из глубоких оконных ниш, откуда до остального общества доносились лишь обрывки их разговора. Речь, несомненно, шла о гербовой бумаге и пергаменте, ибо никакой другой предмет, даже исходящий из уст его патрона, не мог так глубоко захватить почтительного и напряженного внимания приказчика.

– Я вполне понимаю вашу милость; это так же легко сделать, как составить заочное решение за неявкой.

– Ей и ему после моей смерти, а также их наследникам мужского пола, – говорил барон, – но с оказанием предпочтения второму сыну, если господь благословит их двумя, с тем чтобы он носил имя и принял герб Брэдуординов из Брэдуордина, без каких-либо добавлений к имени или гербу.

– Все ясно, ваша милость! – прошептал управляющий. – Я утром набросаю предварительную запись, за это с вас возьмут как за дарственную грамоту in favorem note 498, не больше; я заготовлю ее к следующей сессии казначейства.

По окончании этого разговора барона позвали встречать новых гостей. Это были майор Мелвил нз Кернврекана и достопочтенный мистер Мортон с несколькими знакомыми барона, узнавшими, что к нему вернулось его родовое имение. Во дворе между тем раздавались радостные крики селян; ибо Сондерс Сондерсон, с похвальным благоразумием в течение нескольких дней свято соблюдавший тайну, развязал свой язык, как только увидел приближающиеся кареты.

Но в то время как Эдуард принимал майора Мелвила с учтивостью, а священнику выражал свою самую горячую любовь и признательность, его тесть начал выказывать растущие признаки беспокойства, не зная, как ему достойным образом выполнить свой долг хозяина по отношению к гостям и отблагодарить крестьян, пришедших его поздравить. Леди Эмили успокоила его, сообщив, что, хотя она и не считает себя достойной заменить миссис Эдуард Уэверли во многих отношениях, но все же она надеется, что барон одобрит угощение, которое она заказала в предвидении множества гостей, и что им будут предоставлены все необходимые удобства, так что былая слава о гостеприимстве Тулли-Веолана будет в какой-то мере поддержана. Радость, которую испытал барон при этом известии, не поддается описанию. С галантным видом, в котором чопорность шотландского лэрда сочеталась с любезностью офицера на французской службе, он подал руку своей прелестной собеседнице и не то церемониальным маршем, не то каким-то па менуэта повел ее в обширную столовую, куда за ними последовало и все уважаемое общество.

Благодаря указаниям и усилиям Сондерсона все здесь, равно как и в других помещениях, было по мере возможности обставлено и расположено по-прежнему, а там, где понадобилась новая мебель, ее подобрали под стиль старой. Впрочем, в этом замечательном старинном зале было некоторое нововведение, вызвавшее слезы на глазах у барона. Это была большая, мастерски выполненная картина, представлявшая Фергюса Мак-Ивора и Уэверли в гайлэндских костюмах; фон изображал дикое скалистое ущелье между высоких гор, по которому на заднем плане спускался клан. Картина была написана с рисунка, сделанного в Эдинбурге одним необыкновенно одаренным молодым художником, и выполнена в человеческий рост видным лондонским живописцем. Сам Рэйберн note 499 (его гайлэндские вожди, кажется, вот-вот сойдут с полотна) не мог бы лучше справиться с этим сюжетом. Гордый, пламенный и неистовый характер несчастного вождя из Гленнакуойха был прекрасно противопоставлен мечтательному и восторженному выражению его счастливого друга. Рядом с картиной было развешено оружие, которое Уэверли носил во время злополучной междоусобной войны. На все это гости смотрели с восхищением, а некоторые и с более глубоким чувством.

Но людям, как бы чувствительны и восприимчивы к искусствам они ни были, все же приходится есть и пить. Итак, барон занял нижний конец стола, настояв на том, чтобы леди Эмили взяла на себя роль хозяйки и показала таким образом должный пример молодежи. После небольшой паузы, посвященной обдумыванию вопроса, кому отдать предпочтение, пресвитерианскому ли пастору или представителю епископальной шотландской церкви, барон предложил мистеру Мортону в качестве гостя испросить у всевышнего благословения на трапезу, добавив, что мистер Рубрик, который здесь свой человек, вознесет, в свою очередь, благодарственную молитву за все великие милости, выпавшие на долю хозяина дома. Обед был превосходный. Сондерсон прислуживал в полной парадной форме со всеми прежними слугами, которых удалось собрать, за исключением одного или двух, пропавших без вести после битвы при Каллодене. Погреба были наполнены винами, которые все признали превосходными. А для услаждения низших сословий фонтан с медведем, расположенный во дворе, бил (только этот вечер) превосходным пуншем на водке.