Генерал продвигался вперед. Добраться! Застрелиться никогда не поздно. Надо будет — он пустит пулю в лоб у самого люка. Вот именно, только у самого люка, не раньше.

Он снова ткнулся лбом об асфальт. Голова чуть не раскололась от боли. Ледяные иглы вонзились в живот... И вдруг он почуял свежее дуновение ветра. В ликующем порыве радости он вскинул вверх руку... Пальцы больно ткнулись в скалистое тело подземелья.

Все. Невозможно больше. Ему не в чем себя упрекнуть, достаточно было только сил перевернуться на спину, лицом туда, где должно быть небо. Но и это удалось лишь наполовину, и теперь он неловко лежал на боку.

Совершенно отчетливо прямо над головой громыхнули гусеницы. Он машинально скосил глаза в сторону раздражающих своим правдоподобием звуков.

Люк был открыт. Гиппопотам зевнул, демонстрируя темную, звездно мерцающую пасть.

Толстяк животом прижался к камням, с трепетом ощущая, как они отдают ему свою силу. И тогда он медленно стал подниматься. Асфальт разом вздыбился к небу, и дыра выхода заплясала перед глазами, и его самого бросило от стены к стене. Но он всем телом ринулся вверх, к каменному зеву. Ему удалось лишь едва ухватиться за самый край стальной челюсти.

...Они сидели на замшелых балках, молча поглядывая друг на друга из-под свинцовых от бессонницы век. Толстяк на мгновение прикрыл глаза, ущипнул себя за руку. И услышал свой собственный хриплый смех, а взгляд уже плыл в блаженстве по чудесному неоштукатуренному потолку, по прелестной стене со следами обоев.

— Время уходит,— бесстрастно заметил лейтенант.

— Господи, радость-то какая! — невпопад выпалил, легко поднимаясь, толстяк. Его распирало от удовольствия двигаться, смеяться, говорить, и, как никогда, был он весел и оживлен.

Отряхивая брюки от налипшего мусора, он счастливо и спокойно подумал, что нередко мучившие его ночные кошмары стали для него вроде хорошей приметы: они всегда сулили удачу даже в самых рискованных предприятиях.

Лейтенант двинулся вперед — дорога была ему известна.

— Здесь,— сказал он, останавливаясь у заросшей ежевикой стены.

Толстяк насторожился.

Раздался скрежет, и край ежевичной стены грозно и неотвратимо ринулся прямо на них.

Он мертвенно побледнел.

Открылся черный край зева. Они спустились в провал. Ступени спиральной лестницы, похоже, вели в саму преисподнюю... Очень похоже! Мучительно захотелось, не разбирая дороги... Но колени вдруг подогнулись, он едва успел схватиться за перила, ища глазами выход. Дверь за спиной с лязгом закрылась.

Будто зарница полыхнула в мозгу. Страшная боль вернула сознание. Пальцы медленно плющила входившая в пазы крышка тюремного люка. Ледяной ужас стиснул и остановил сердце. Дрогнуло свисшее в горловину туннеля тело. Оторвалось черное время. Черное время крыс.

Перевел с испанского Николай Лопатенко

Свет старого дома

Три дороги, бегущие с разных концов острова Сааремаа, сходятся перед ратушей. Здесь они образуют треугольную площадь, типичную для эстонских городков, выросших из рыбацких деревень. Площадь окружают наиболее богатые и представительные дома, с реставрации которых началась реконструкция Кингисеппа, одного из шести заповедных малых городов Эстонии.

Вхожу в двухэтажное здание ратуши, построенной в XVII веке. Над пышным порталом — старинный, тесанный из камня герб «столицы острова» и латинская надпись: «Всегда он выполняет свой долг на пользу людям и на благо обществу». Девиз и сегодня соответствует назначению здания — в нем размещается Кингисеппский райисполком.

Из просторного вестибюля, выложенного плитами, наверх ведет лестница с крутобокими балясинами. На стенах — гравюры и акварели, которые переносят в далекое прошлое городка.

...Площадь перед ратушей забита телегами, толкутся крестьяне, съехавшиеся со всех концов острова. Продают хлеб, рыбу, поросят; тут же расположились местные ремесленники и заморские купцы. Жены сааремааских рыбаков в длинных серых юбках и белых передниках прицениваются, придирчиво рассматривая товары.

Таких привычных когда-то сценок в Кингисеппе теперь не увидишь. Изредка пересекут ратушную площадь «Жигули» или перебегут стайкой беловолосые школьницы в клетчатых платьях. Да на углу стоят несколько человек, поджидают идущий в аэропорт автобус.

Рынок перебрался во двор стоящего торцом к площади здания с восстановленным недавно высоким узорным фронтоном. Это «важня», бывшая весовая. Как только взойдет солнце, усаживаются здесь за длинные лавки под навесами благообразные старушки и суровые старики со шкиперскими бородами и терпеливо ждут покупателя. Коли такой находится, продавец, заворачивая покупку, непременно благодарит его и оба расстаются довольные.

Кажется, здесь все знают друг друга. Потомственные рыбаки, они и сегодня выходят в море на своих баркасах... И снова, уже нарядно одетые, встречаются на уютных и чистых улочках городка, в магазинах и барах. Современный быт с его привычным ныне комфортом не нарушил цельности неторопливого старого центра, он удивительным образом ужился с высокими черепичными крышами, вычурными фронтонами и дымоходами, с ветряной мельницей, стоящей неподалеку от ратуши.

Над тихой площадью несется короткий перезвон курантов соборной колокольни. И словно по сигналу, из густых туч, проплывающих над островом, начинает моросить дождь. Он загоняет редких прохожих за стеклянные витрины магазинов и кафе, наполняющих главную улицу, ведущую к замку Курессааре.

В средневековых хрониках впервые упоминается замок на Сааремаа под 1381 годом, но историки считают, что монастырь с укрепленной башней существовал здесь еще раньше. В период владычества крестоносцев замок, который они называли Аренсбургом, служил резиденцией Эзель-Викского епископа, власть которого распространялась на острова Сааремаа и Хийумаа и на западную часть средневековой Эстонии — Ляанемаа. В этих равнинных местах, усыпанных ветряками, завоеватели окопались валами и рвами.

В Кингисеппе я остановился в небольшом деревянном особняке под вывеской «Отель «Лосси». Он стоял в старом парке, рядом с замком. По крутой скрипучей лестнице я поднимался в отведенную мне просторную и светлую комнату. Здесь было хорошо слышно, как по островерхой крыше, шелестя, сбегает дождь и скрипят могучие деревья. На мокрую траву из большого решетчатого окна падали клетки электрического света...

По утрам я шел по сырой аллее к деревянному мостику, переброшенному через опушенный осокой крепостной ров, и видел, как на подернутой ряской воде плавно покачиваются белые лилии.

На земляных укреплениях, возвышающихся надо рвом, сохранилась лишь одна Орудийная башня. К ней каждый день приходили плотники-реставраторы Арво Вахер и Пауль Саар, и стук их топоров нарушал тягучую тишину парка. Плотники тесали балки для новых перекрытий башни, и от них я узнал, что остальные реставраторы работали в городе. Они заканчивали ремонт дома-музея Виктора Кингисеппа — эстонского революционера, имя которого с 1952 года носит город.

Низкий сводчатый ход, косо прорезающий крепостной вал, выводит на мощеную площадь. Серая громада курессаарской цитадели, будто вытесанная из одного куска камня, неожиданно открывается из темной арки. Стены, кое-где прорезанные маленькими окошками со свинцовыми рамами, завершаются прямыми зубцами. Именно такими и представлялись мне с детства замки крестоносцев — суровыми, мрачными. Внутри цитадели скрыт маленький дворик, куда ведет единственная низкая стрельчатая арка, которую в любую минуту может закрыть висящая наготове решетка-герса.

Теперь в замке этнографический музей Сааремаа. Можно бесконечно бродить по его этажам и галереям, опоясывающим крохотный внутренний дворик, рассматривать тесаный готический декор торжественных залов, слушать гулкое эхо шагов под сводами капеллы...