Когда они вошли в приемную — по описанию Ричи: «плохо убранную комнату», — провожатый сделал Ричи знак подождать, а сам скрылся в кабинете. Совещание продолжалось недолго, и когда Максуэл отворил дверь, чтобы выйти, Ричи услышал конец разговора:

— Ты уверен, что он нам не опасен? Я уже раз попался на удочку. Будь неподалеку, но не подходи к дверям ближе, чем на три локтя. Если я возвышу голос, кидайся ко мне на помощь, как сокол, но когда я буду говорить тихо, держи свои длинные уши подальше. А теперь впусти его.

По знаку Максуэла Ричи вошел и очутился перед лицом короля. Всякий человек такого происхождения и воспитания, как Ричи, да многие и познатнее, растерялись бы, оказавшись наедине со своим государем. Но Ричи Мониплайз был о себе слишком высокого мнения, чтобы почувствовать замешательство. Церемонно поклонившись, он снова выпрямился во весь рост и застыл как столб.

— Они у тебя, любезный, у тебя? — возбужденно спросил король, суетясь как в лихорадке и разрываясь между надеждой, нетерпением, страхом и недоверчивостью. — Давай их сюда, давай и не говори ни слова, я повелеваю тебе как нашему подданному.

Ричи вынул из-за пазухи шкатулку и, опустившись на одно колено, подал ее королю; тот торопливо открыл ее и, увидав рубиновое ожерелье, уже знакомое читателю, впал в какой-то экстаз, принялся целовать драгоценные камни, словно одушевленные существа, и без конца повторять с ребяческим восторгом: Onyx cum prole, silexque. Onyx cum prole! note 151 Ах вы мои славные, любезные искорки, мое сердце трепещет, как птичка, от радости, что я снова вижу вас.

Тут он повернулся и, заметив, что поведение его вызвало угрюмое подобие улыбки на обычно неподвижной физиономии Ричи, мгновенно перешел от веселья к неудовольствию и сказал:

— Остерегитесь, сэр, не вздумайте смеяться над нами, вашим венценосным государем.

— Избави бог, чтоб я стал смеяться, — ответил Ричи, придавая своему лицу его обычную суровость. — Я улыбнулся только для того, чтобы привести черты моего лица в соответствие с веселым лицом вашего величества.

— Ты говоришь как почтительный подданный и честный человек, — сказал король. — Но кто ты такой, черт возьми?

— Я Ричи Мониплайз, сын старого Манго Мониплайза, жившего у Западных ворот в Эдинбурге, что в свое время имел честь поставлять для стола вашего величества и матушки вашего величества говядину и другие съестные припасы.

— Ах вот что! — сказал со смехом король, который обладал весьма полезным в его положении свойством — цепкой памятью, позволявшей ему помнить любого, с кем ему доводилось сталкиваться хотя бы на миг. — Ты тот самый изменник, по чьей милости мы чуть не растянулись посреди двора? Но мы все-таки удержались в седле. Aequam memento rebus in arduis servare. note 152 Ну, ну, не огорчайся, Ричи. Столько раз честные люди оказывались изменниками, что справедливости ради изменник хоть изредка должен contra expectanda note 153 обернуться честным человеком. А как попали к тебе наши драгоценности, любезный? Ты пришел от Джорджа Гериота?

— Вовсе нет, государь. С позволения вашего величества, я пришел так, как сражался Гарри Уинд — сам по себе, а не по чьему-либо поручению, ибо надо мной нет других хозяев, кроме того, кто меня создал, вашего всемилостивейшего величества, который мною управляет, и благородного Найджела Олифанта, лорда Гленварлоха, который кормил меня, бедняга, до тех пор, пока мог прокормить себя.

— Опять этот Гленварлохид! — воскликнул король. — Клянусь честью, он подстерегает нас на каждом шагу! Тсс, Максуэл стучится в дверь. Верно, пришел Джордж Гериот сообщить, что он не может отыскать драгоценности. Спрячься за драпировку, Ричи, стой тихо, любезный, не чихай, не кашляй, не дыши! Звонкий Джорди так любит показывать свой блестящий ум, но так чертовски неохотно расстается со своими блестящими монетами, что, клянусь нашей королевской честью, я с радостью его проучу.

Ричи, повинуясь приказанию добродушного короля, спрятался за драпировку, а монарх, никогда не позволявший своему королевскому достоинству становиться поперек дороги хорошей шутке, собственноручно поправил драпировку, чтобы никто не заподозрил засады, и спросил у Максуэла, в чем дело. Максуэл ответил так тихо, что Ричи не расслышал его слов, а между тем необычность положения ни в коей мере не уменьшила присущего ему любопытства и желания утолить его елико возможно.

— Пусть Джорди Гериот войдет, — сказал король.

Насколько Ричи мог видеть в щелку, честный горожанин если и не был обуреваем волнением, то, во всяком случае, казался смущенным. Страсть короля к забавной и остроумной шутке поистине должна была быть удовлетворена последующей сценой. Он холодно принял своего верноподданного и заговорил с ним вежливо и с достоинством, что резко отличалось от его обычной бесцеремонной и живой манеры.

— Мейстер Гериот, — начал он, — если память нам не изменяет, мы заложили у вас некие королевские драгоценности за некоторую сумму денег. Было это или не было?

— Мой милостивейший государь, — ответил Гериот, — вашему величеству, бесспорно, угодно было так поступить.

— Право собственности на сии драгоценности и cimelia note 154 сохранялось за нами, — продолжал король тем же важным тоном, — вам же принадлежит лишь право взыскать выданную под них сумму. С выплатой таковой означенные вещи, отданные вам в залог, в заклад или в обеспечение сделанного займа, должны быть возвращены нам. Воэтиус, Винниус, Грэнвигенеус, Пагенстехерус, — словом, все, кто изучал «De contracta opignerationis», consentiunt in eundem, note 155 то есть согласны в этом пункте. Римское право, английское обычное право и общинное право нашего древнего шотландского королевства, расходясь в большем количестве частностей, чем желательно, в этом вопросе объединяются так же тесно, как три скрученные пряди веревки.

— С позволения вашего величества, — заметил Гериот, — нет надобности ссылаться на такое множество ученых авторитетов, чтобы доказать честному человеку, что его права на заложенную вещь кончаются, когда долг возвращен.

— Итак, сэр, я предлагаю вам обратно занятую у вас сумму и требую, чтобы мне были возвращены отданные в заклад драгоценности. Не так давно я уже мельком упоминал, что они мне понадобятся; надвигающиеся события, вероятно, потребуют, чтобы мы явились перед нашими подданными, и покажется странным, если на нас не будет этого украшения, наших наследственных драгоценностей — отсутствие их может навлечь на нас презрение и нарекания наших вассалов.

Слова короля, казалось, сильно задели мейстера Гериота, и он с приметным волнением ответил:

— Призываю небо в свидетели, что я совершенно непричастен к пропаже. Я лучше согласился бы потерять выданные в залог деньги, только б возвратить вам драгоценности, об отсутствии которых ваше величество изволит справедливо горевать. Если б ожерелье оставалось у меня, так и думать было бы не о чем, но ваше величество должны отдать мне справедливость и вспомнить, что по вашему строгому приказу перед самым моим отъездом в Париж я передал ожерелье другому лицу, которое предоставило взаймы большую сумму. Деньги требовались срочно, а иного способа достать их я не мог найти. Я предупредил ваше величество, когда принес требуемую сумму, что она получена от человека с дурной славой, а вы изволили, понюхав золото, ответить истинно по-королевски: «Non olet», note 156 то есть что оно не пахнет теми средствами, какими приобретено.

— Пусть так, любезный, — возразил король, — но к чему вся эта болтовня? Если уж ты отдал в заклад мои драгоценности какому-то прощелыге, то изволь как наш честный верноподданный позаботиться о том, чтобы мы всегда могли их выкупить. Почему мы должны из-за твоей нерадивости терять наши cimelia, да еще служить предметом насмешек наших вассалов и иностранных послов?