Поэтому он, прежде чем ответить советнику, глядел на Палечково лицо. Палечек так презирал ложь, что не только сам не лгал, но стыдился, когда лгали другие.

Ян умел вовремя замолвить слово за притесняемых, направить внимание короля на притеснителя.

Ондржей рассказывает о том, как король Иржи однажды катался с рыцарем Палечком верхом в окрестностях Праги. Они заехали далеко за гору Витков, очутились среди лесов и пастбищ, увидели деревню с лугами и прудами. Она называлась Глоубетин. Палечек спросил, кому принадлежит это богатое село; король ответил, что это собственность больных, находящихся на излечении в больнице Святого духа. Вскоре после этого Палечек навестил больных и обедал с ними. Обед этих бедняг ему не понравился. Потом он пошел к начальнику больницы и пообедал у него. И что же? Здесь его накормили и напоили по-королевски.

В тот же вечер он сказал королю Иржи:

— Удивительная наша страна, а еще удивительней время, в которое мы живем. Ел я с хозяевами и встал из-за стола голодный, ел с их слугой и был накормлен до отвала, потому что он тоже ест до отвала. Бранит хозяев, а они голодают, жалеют слуг, а они сыты!

Король не понял. Палечек объяснил ему:

— Брат мой король, ты назвал хозяевами деревни Глоубетин больных, которые — в больнице Святого духа, сказал, что эта деревня с прудами, полевыми угодьями и пастбищами принадлежит им. Я навестил этих хозяев деревни Глоубетин в их местожительстве — больнице Святого духа. И встал у них из-за стола голодный. Пошел пообедал у начальника больницы, который ведь им слуга. И там наелся досыта: у него стол ломился от яств!

Король, не откладывая, послал своего гофмейстера с приказанием от имени короля, чтобы управляющий больницей улучшил питание больных. С тех пор они стали получать в постные дни два раза в день рыбу…

Но Ондржей передает также забавную историю из жизни самого королевского двора. Однажды в пятницу король Иржи обедал в большой зале с королевой Йоганкой, детьми и гофмейстером. Королевские пажи и слуги, в тот момент не прислуживавшие, сидели за столом у двери. Им подали жареную плотву — мелкую рыбешку, полную острых костей. Палечек сидел тогда с прислугой, хотя в другие дни едал и за королевским столом. Теперь он ел, беря с улыбкой одну рыбку за другой, подносил ее к своему уху и громко спрашивал:

— Рыбка, милая рыбка, скажи мне: знаешь ты что-нибудь о рыбаке Шимоне, который несколько лет тому назад утонул возле Каменного моста?

Пажи смеялись, и король, которого этот смех отвлек от еды, послал гофмейстера узнать, какую еще там шутку выдумал Палечек. Ему тоже захотелось посмеяться.

Палечек встал и произнес — так, чтоб все слышали:

— Ваше королевское величество, я еще тебе не говорил, что хорошо знал рыбака Шимона, который некоторое время тому назад утонул во Влтаве. Вот я и спрашиваю этих рыб, не знают ли они чего о нем. А они отвечают мне, что я напрасно их спрашиваю, потому что они еще совсем маленькие. Говорят, что вон те большие рыбы, постарше, который на твой стол подают, конечно, больше о нем знают!..

Один раз Палечек пришел в больницу святого Павла. Видит, в углу на дворе — больной в лохмотьях, грязный, покрытый чирьями. Он объяснил, что в больницу его не приняли, так как даже врачи им брезгуют. Палечек пошел прямо к тынскому приходскому священнику, архиепископу Яну Рокицане. Тот в это время как раз обедал. Съел суп и, поглаживая бороду, ждал жаркое. Палечек, остановившись у двери, крикнул:

— Ваше преосвященство, ваше преосвященство! Я сейчас видел тело Христово в пыли и грязи.

Рокицана вскочил и спросил испуганно:

— Где, где?

— Во дворе больницы святого Павла!

Архиепископ велел позвать четырех учеников, приказал им надеть стихари и взять с собой колокольчик, чтобы при возвращении с телом господним привлекать внимание народа, призывая его к коленопреклонению.

Но Палечек сказал:

— Ваше преосвященство, тут понадобятся не стихарики и колокольчики, а прочные носилки. Я сам пойду за телом Христовым…

Архиепископ хоть и не понял, но, зная мудрость шута, сделал, как тот просил.

А Палечек велел поднять лежавшего во дворе больницы святого Павла больного и перенес его, с помощью четырех учеников, в приходский дом, к архиепископу.

Магистр Рокицана поблагодарил Палечка, прибавив:

— Ты принес сюда драгоценное тело Христово, и я окажу ему почет.

Он велел омыть и одеть больного и отослал его в больницу с предупреждением, чтобы этого там больше не допускалось…

Однажды осенью — это было в то время, когда папа Пий II пошел в наступление против короля Иржи устным словом и посланиями, — Палечек роздал бедным все свои одежды, так что у него осталась одна, последняя. Пошел к королю и говорит:

— Брат-король, подари мне одежду. Я свою предпоследнюю только что господу нашему Христу отдал, а голый ходить боюсь: как бы стражники в тюрьму не забрали!

Иржик улыбнулся.

— Скажи, — говорит, — в каком же это сновидении ты с господом Христом встретился?

— Это было не в сновидении, а на самом деле… Я встретил одного из меньших братьев господа, а что мы сделаем одному из них, то сделали господу…

Паж Ондржей происходил из рода тех братьев, что сопровождали когда-то магистра Яна из Гусинца в Констанц. Так что он был набожной закваски и запомнил наиболее важные случаи, свидетельствующие о хорошем знании братом Палечком Священного писания. Но, разумеется, Палечек делал и говорил много такого, в чем не заключалось особой набожности. Он был обыкновенный человек, и за это король Иржи так любил его.

Однако паж Ондржей ничего этого не записал. И в других документах, сохранившихся от того времени, тоже не найти.

Нет у Ондржея никаких записей о великой борьбе, которую вел король, ни о советах, которые его верный шут подавал ему. Нет у него ничего относительно споров Палечка с королевскими советниками, ни о приготовлениях к будущей войне, которые шли в Праге, ни о помощи, оказанной в этом деле королевским советником Антуаном Марини. Ни о том, как Палечек спорил с последним о задачах, стоящих перед чешским королем.

Ондржей был еще молод, и место его было у дверей, тогда как Палечек сидел за королевским столом. Так что извиним его и будем ему благодарны за те немногие сообщения, которые он четкой вязью, похожей на мелкие жемчужинки, — изукрасив их многочисленными миниатюрами в тексте и на полях, — записал на листах пергамента, пожелтевших под действием дождя и снега, что проникали на чердак сквозь дырявую крышу, и теперь совсем утраченных…

VIII

Над Палечком раздался могучий голос:

— Я тебя целую неделю среди гудцов и фокусников, лучников и женщин с шелковыми бантами на шляпах ищу, а он — вот он где: сидит прямо в воротах Кралова двора, оглядывает прохожих, которые сюда в канцелярию с просьбами да жалобами приходят… Ах, дорогой мой сударь! Как я соскучился по тебе, а главное — по той пражской водице, которой крещен!

Так гремел Матей Брадырж у калитки в воротах Кралова двора и уже тянул рыцаря Палечка за рукав: выйди, мол, взгляни на божий мир еще разок, — не пражским, не рыцарским, а другим взглядом…

— Больно тошно нам на все на это смотреть… — продолжал Матей. — Нам всем, кто видит, как Табор и чашу псу под хвост посылают, как под носом у короля-чашника, первого, которого наша страна породила, паписты нахально расселись и мы помаленьку опять священной империей становимся.

— Скажи, ты что-нибудь знаешь о докторе Майере?

— Как не знать? Наше дело такое — все знать, чтоб вокруг пальца не обвели. А только я в толк не возьму: чтобы такой человек, как Иржи, давал себя дурачить… Ну ладно, стал чешским королем. Нам с тобой, пан Ян, этакое не под силу. Чешский король — он и есть чешский король, хоть нужно потрудиться, чтоб другие это поняли. А тут вдруг чешский король начинает это самое пониманье как нищий какой выклянчивать…

— Подумай, Матей, что ты говоришь? Ведь за такие слова бьют по физиономии!