– А кто отвезёт такое письмо? – сказал Фрон де Беф. – Они устроят засады на каждой тропинке, поймают гонца и вытащат у него из-за пазухи письмо… Вот что я надумал, – прибавил он, помолчав немного. – Сэр храмовник, ты умеешь не только читать, но и писать… Лишь бы нам отыскать письменные принадлежности моего капеллана, умершего в прошлом году, в разгар святочного веселья.

– Осмелюсь доложить, – вмешался оруженосец, всё ещё стоявший перед хозяином, – старая Урфрида, кажется, хранит их у себя, на память о своём духовнике. Я слышал, как она говорила, будто он был последним человеком, от которого она слыхала такие речи, какие прилично слушать женщинам…

– Так ступай и принеси что нужно, Энгельред, – сказал Фрон де Беф, – а ты, сэр храмовник, напиши ответ на их дерзкий вызов.

– Я бы предпочёл отвечать им мечом, а не пером, – сказал Буагильбер, – но как хотите, будь по-вашему.

Он сел к столу и на французском языке сочинил письмо такого содержания:

Сложив это письмо, Фрон де Беф отдал его слуге для вручения гонцу, дожидавшемуся у ворот ответа на принесённое им послание.

Иомен, исполнивший это поручение, возвратился в главную квартиру союзников, расположенную под старым, развесистым дубом, на расстоянии трех выстрелов из лука от замка. Здесь Вамба, Гурт, Чёрный Рыцарь и Локсли, а также весёлый отшельник с нетерпением ожидали ответа на свой вызов. Немного дальше виднелось немало отважных иоменов, зелёная одежда и загорелые лица которых показывали, какого рода ремеслом они промышляли. Их собралось уже более двухсот человек, к ним непрестанно присоединялись всё новые и новые отряды. Их вожди только тем и отличались от своих подчинённых, что на шапке у них было по одному перу; во всём остальном они были одеты и вооружены совершенно одинаково с прочими.

Помимо этих ватаг на подмогу сходились саксы из ближайших местечек, а также крепостные люди и слуги из обширных поместий Седрика, явившиеся выручать своего хозяина. Они были вооружены по преимуществу вилами, косами, цепами и другими хозяйственными орудиями. Норманны, придерживаясь обычной политики завоевателей, не позволяли побеждённым саксам владеть мечами и копьями. По этой причине саксы были далеко не так страшны для осаждённых, как могли бы оказаться, если принять в расчёт их крепкое телосложение, их многочисленность, а также воодушевление, с которым они взялись постоять за правое дело. Предводителям этого пёстрого войска и было вручено письмо храмовника.

Прежде всего отдали его отшельнику, прося прочесть, что там написано.

– Клянусь посохом святого Дунстана, – сказал этот почтенный монах, – а этим посохом он собрал такую паству, как ни один святой в раю… Клянусь, что не только не могу прочитать вам то, о чём тут сказано, но не скажу даже, по-французски оно написано или поарабски.

С этими словами он передал письмо Гурту, который угрюмо мотнул головой и отдал его Вамбе. Ухмыляясь с таким хитрым видом, какой мог бы быть у обезьяны при подобных обстоятельствах, шут осмотрел все четыре угла бумаги, потом подпрыгнул и отдал письмо Роберту Локсли.

– Кабы длинные буквы были луки, а короткие – стрелы, я бы что-нибудь разобрал, – сказал честный иомен. – А теперь я так же не могу понять смысл этих знаков, как подстрелить оленя, который гуляет за двенадцать миль отсюда.

– Придётся уж мне послужить вам чтецом, – сказал Чёрный Рыцарь и, взяв письмо из рук Локсли, прочёл его сначала про себя, а потом по-саксонски изложил его содержание своим союзникам.

– Казнить благородного Седрика! – воскликнул Вамба. – Клянусь крестом, ты, должно быть, ошибся, сэр рыцарь.

– Нет, мой почтенный друг, – отвечал рыцарь, – я вам в точности передал то, что тут написано.

– В таком случае, – сказал Гурт, – клянусь святым Фомой, надо взять замок, хотя бы пришлось голыми руками разобрать его по камешку.

– Нам с тобой больше и нечем орудовать, – сказал Вамба, – только мои руки вряд ли годятся на это.

– Это они так говорят, чтобы выиграть время, – сказал Локсли. – Они не решатся на дело, за которое им придётся отвечать своей головой.

– Было бы хорошо, – сказал Чёрный Рыцарь, – если бы кто-нибудь из нас ухитрился проникнуть в замок, чтобы разузнать, как там обстоят дела. Они просят прислать священника для принятия исповеди; по-моему, наш святой отшельник мог бы исполнить эту благочестивую обязанность; заодно он доставил бы нам нужные сведения.

– А, чёрт бы тебя побрал с твоими советами! – воскликнул святой пустынник. – Я же тебе говорил, сэр Лентяй, что когда я сбрасываю рясу, вместе с ней снимаю и мой духовный сан, так что вся моя святость и даже латынь пропадают. В зелёном кафтане я скорее способен подстрелить двадцать оленей, чем исповедать одного христианина.

– Боюсь, – сказал Чёрный Рыцарь, – что здесь никого не найдётся, кто бы годился на роль отца-исповедника.

Все переглядывались между собой и молчали.

– Ну, я вижу, – сказал Вамба после короткой паузы, – что дураку на роду написано оставаться в дураках и совать шею в такое ярмо, от которого умные люди шарахаются. Да будет вам известно, дорогие братья и земляки, что до шутовского колпака я носил рясу и до тех пор готовился в монахи, пока не началось у меня воспаление мозгов и осталось у меня ума не больше чем на дурака. Вот я и думаю, что с помощью той святости, благочестия и латинской учёности, которые зашиты в капюшоне доброго отшельника, я сумею доставить как мирское, так и духовное утешение нашему хозяину, благородному Седрику, а также и его товарищам по несчастью.

– Как ты думаешь, годится он на это? – спросил у Гурта Чёрный Рыцарь.

– Уж право не знаю, – отвечал Гурт. – Если окажется негодным, то это будет первый случай, когда его ум не подоспеет на выручку его глупости.

– Так надевай рясу, добрый человек, – сказал Чёрный Рыцарь, – и пускай твой хозяин через тебя пришлёт нам весть о том, как обстоят дела у них в замке. Там, должно быть, мало народу, так что внезапное и смелое нападение может увенчаться полным успехом. Однако время не терпит, иди скорее.

– А мы между тем, – сказал Локсли, – так обложим все стены кругом, что ни одна муха оттуда не вылетит без нашего ведома. Ты скажи этим злодеям, друг мой, – продолжал он, обращаясь к Вамбе, – что за всякое насилие, учинённое над пленниками, мы с них самих взыщем вдесятеро.

– Pax vobiscum![18] – сказал Вамба, успевший напялить на себя полное монашеское облачение.

Произнося эти слова, он принял степенную и торжественную осанку и чинной поступью отправился выполнять свою миссию.