— Нет, сударыня, я сейчас избавлю вас от своего присутствия, — ответила леди Лохливен. — А пока что пусть лучше еще немного потерпят мои старые ноги, чем моя душа унизится, приняв вынужденную любезность.

— Но, леди Лохливен, если это вас так обижает, — воскликнула королева, вставая и указывая на освободившееся кресло, — я готова предложить вам свой собственный стул; вы будете не первым членом вашей семьи, который занимает мое место.

Леди Лохливен с поклоном отказалась; ей, видимо, стоило большого труда подавить в себе гневный ответ, уже готовый сорваться с уст.

Во время этой словесной дуэли внимание пажа было отвлечено появлением Кэтрин Ситон, которая вышла из внутренних покоев в той одежде, в какой она обычно прислуживала королеве, и ничто в ее поведении не указывало на спешку или небрежность, обычную при торопливом переодевании, или на боязнь, что ее опасные приключения будут раскрыты. Роланд Грейм отважился поклониться ей, когда она вошла, но она ответила ему с видом полного равнодушия, что, по его мнению, никак не соответствовало сложившимся между ними отношениям.

«Теперь уж, — подумал он, — ей не удастся одурачить меня, заставив усомниться в том, что я видел собственными глазами, как было тогда, на подворье святого Михаила. Я дам ей понять, что она напрасно теряет время и что всего умнее и надежнее для нее будет полностью довериться мне».

В то время как все эти мысли проносились в его сознании, королева, закончив свои пререкания с владелицей замка, снова обратилась к нему:

— Ну, как праздник в Кинросе, Роланд Грейм? Вероятно, там было очень весело, судя по тем звукам музыки и крикам ликования, которые доносились даже до наших решетчатых окон и замирали здесь, как замирает всякое веселье, приближаясь к этим мрачным стенам. Однако у тебя такой унылый вид, как будто ты прибыл из гугенотской молельни.

— Вполне возможно, что так оно и было, сударыня, — заметила леди Лохливен, в которую метил этот выпад. — Я надеюсь, что среди праздных игрищ не было недостатка и в благочестивых поучениях, склоняющих людей к чему-то более возвышенному, чем эти суетные увеселения, которые вспыхивают и угасают, как сгорающий с треском сухой терновник, не оставляющий после себя ничего, кроме праха и пепла.

— Мэри Флеминг, — сказала королева, обращаясь к фрейлине и плотнее запахнув мантилью, — вот было бы славно, если бы мы могли подбросить в камин вязанку-другую того самого терновника, который так хорошо описала леди Лохливен. Я думаю, что это влажный воздух озера, застаиваясь в сводчатых залах, создает здесь такой адский холод.

— Желание вашего величества будет исполнено, — сказала леди Лохливен. — Я, однако, возьму на себя смелость напомнить вам, что сейчас лето.

— Как я вам благодарна за эту новость, дорогая леди, — ответила королева. — Ведь узники лучше узнают об изменениях в природе из уст тюремщика, чем по своим собственным ощущениям. Итак, Роланд Грейм, что же было на празднике?

— Люди развлекались, сударыня, — ответил паж, — как они развлекаются обычно. Там не было ничего интересного для вашего величества.

— Ах, вы не знаете, — воскликнула королева, — как снисходителен стал мой слух ко всему, что говорит о свободе и радостях свободных людей. Я бы сейчас охотнее, пожалуй, смотрела на веселящихся поселян, пляшущих в майском хороводе, чем на чопорные маски в залах королевского дворца. Отсутствие каменных стен, ощущение под ногами зеленой травы, по которой можно вольно и невозбранно бродить, дороже всего того, чем искусство и роскошь могут обогатить лучшее дворцовое празднество.

— Надеюсь на этих игрищах, — спросила, в свою очередь обращаясь к пажу, леди Лохливен, — не произошло какого-либо буйства или беспорядка, какие с такой легкостью возникают из подобных забав?

Роланд взглянул мельком на Кэтрин Ситон, словно пытаясь привлечь ее внимание, и ответил:

— При мне не случилось никакого серьезного нарушения порядка, сударыня; ничего такого я не заметил, если не считать того, что одна смелая девушка дала оплеуху актеру, за что рисковала быть выкупанной в озере.

Произнеся эти слова, он снова бросил взгляд на Кэтрин Ситон; но она с безмятежным лицом выслушала намек, который, по его мнению, не мог не вызвать у нее испуга и смущения.

— Я не буду больше обременять ваше величество своим присутствием, — сказала леди Лохливен, — если только у вас нет каких-либо распоряжений.

— Никаких, наша добрейшая хозяйка, — ответила королева, — за исключением просьбы в дальнейшем не считать необходимым откладывать все другие занятия, требующие вашей заботы, ради столь длительного пребывания с нами.

— Нельзя ли попросить вас, — продолжала леди Лохливен, — приказать этому юному джентльмену пойти со мной, чтобы выяснить некоторые подробности относительно груза, прибывшего для вашего величества?

— Разве мы можем отказать в том, что вам угодно требовать, миледи, — ответила королева. — Ступай с этой дамой, Роланд, если только для этого действительно необходимо наше приказание. Мы завтра послушаем о развлечениях в Кинросе. На сегодняшний вечер мы освобождаем тебя от твоих обязанностей.

Роланд Грейм пошел с леди Лохливен, которая не упустила случая подробно расспросить его обо всем, что происходило на празднике. При этом молодой паж старался отвечать так, чтобы по возможности усыпить ее подозрения, касавшиеся его приверженности к королеве Марии, и прежде всего избежать малейшего намека на появление в Кинросе Мэгделин Грейм и аббата Амвросия. Наконец, после долгого и тщательного допроса, его отпустили с такими напутствиями, которые в устах сдержанной и суровой леди Лохливен могли означать известную степень благосклонности и расположения.

Теперь Роланду прежде всего необходимо было подкрепиться, что было легче сделать с помощью добродушного буфетчика, чем сурового Драйфсдейла, который в подобных случаях следовал обычаям Пудинг-берн-хауза, где руководствовались правилом:

Кто к обеду не выходит,

Тот обеда не находит.

Покончив с ужином, Роланд, который был отпущен королевой на весь вечер и не искал общества других обитателей замка, прокрался в сад, где ему разрешалось проводить свой досуг в тех случаях, когда у него возникало такое желание. Это было место, где строители и садоводы самих себя превзошли в изобретательности и выдумке, постаравшись на весьма ограниченном пространстве создать максимум разнообразия; и, пользуясь живой изгородью и перегородками из камня с незатейливой скульптурой, им действительно удалось добиться весьма искусного расположения дорожек и пестроты пейзажа.

Юноша бродил здесь, печально размышляя о событиях минувшего дня и сравнивая то, что ему удалось узнать от аббата, с тем, что он и сам замечал в поведении Джорджа Дугласа.

«Иначе и быть не могло! — сделал он мучительный, но неизбежный вывод. — Только при его помощи может она, словно привидение, переноситься с места на место и по своему желанию появляться то на острове, то в селении. Иначе и быть не могло, — повторил он снова. — Между нею и Дугласом существуют какие-то таинственные и интимные отношения, совершенно несовместимые с теми благосклонными взорами, какие она порой дарит мне, и в корне пресекающие всякую надежду, которую, как это ей хорошо известно, внушают подобные взоры».

Тем не менее, поскольку любовь не теряет веры даже там, где разум отчаивается, в сознании Роланда все еще теплилась мысль, что, быть может, Кэтрин поддерживает страсть Дугласа лишь в той мере, в какой это соответствует интересам ее госпожи, и что она по своему характеру слишком открыта, прямо-душна и благородна, чтобы внушать надежды, которые сана считает неосуществимыми.

Запутавшись в столь противоречивых размышлениях, паж уселся на дерновую скамью, с которой было видно озеро и та часть замка, где находились покои королевы.

Солнце только что зашло, и майские сумерки как-то внезапно перешли в ясную ночь. На озере прибывала вода, колыхаясь под легчайшим дуновением нежного южного ветерка, вызывавшего едва заметную рябь на ее поверхности. Вдали виднелись очертания острова Сент-Серф, куда некогда стекались благочестивые паломники с посохами и в сандалиях, искавшие благословения жившего здесь святого подвижника; после его смерти остров был заброшен и осквернен, став убежищем ленивых монахов, ныне справедливо изгнанных и уступивших место овцам и коровам протестантского барона.