— Однако, мой юный друг, — сказал он, видя, как проворно управляется Роланд с принесенной едой, — клянусь обедней, лучше пользоваться тем, что сейчас есть, нежели сожалеть о том, что было когда-то, или, того гляди, кругом останешься в накладе.

Произнеся это, Адам Вудкок придвинул стул поближе к столу, вытащил свой нож (ибо в те времена каждый носил при себе это орудие распределения пиршественных яств) и последовал примеру своего юного товарища, который в эти минуты совсем перестал тревожиться о будущем и был всецело занят утолением своего голода, причем, надо сказать, по молодости лет, а также вследствие долгого воздержания, аппетит у него был поистине волчий.

Откровенно говоря, хотя пища была довольно простая, они недурно закусили за счет королевской казны; и Адам Вудкок, несмотря на разнос, учиненный им элю из дворцовой пивоварни, четырежды крепко приложился к кувшину, прежде чем вспомнил, что высказывался неодобрительно о его содержимом. Непринужденно и с удобством откинувшись в старом Датском кресле, скрестив вытянутые ноги, он посмотрел на Роланда беззаботно-веселым взглядом и напомнил своему юному товарищу, что тот еще не слышал баллады, сочиненной им для игры в аббата Глупости. И он тут же затянул:

— Нас в темноте отец святой

Хотел держать до гроба…

Роланд Грейм, которому, как легко можно догадаться, сатира сокольничего, ввиду ее темы, не доставляла большого удовольствия, схватил свой плащ и стал надевать его, чем сразу прервал песню Адама Вудкока.

— Куда, скажи на милость, ты снова собрался? — спросил тот. — Экий же ты непоседа! У тебя, наверно, ртуть в жилах: тебе так же трудно провести немного времени за мирной, рассудительной беседой, как соколу без колпачка усидеть у меня на запястье.

— Что ж, Адам, — ответил паж, — если уж ты так хочешь знать, я скажу тебе: иду прогуляться и посмотреть этот красивый город. Стоило ли покидать старый замок на озере, где мы насиделись взаперти, как соколы в клетке, чтобы убивать вечер, сидя здесь в четырех стенах и слушая старинные баллады!

— Но это новая баллада, побойся бога! — воскликнул Адам. — И одна из лучших, какие когда-либо были сочинены, с развеселым припевом.

— Пусть будет так, — сказал паж. — Я послушаю ее как-нибудь в другой раз, когда дождь будет стучать в окно и ни топот копыт, ни звон шпор, ни колыхание перьев на шлемах не будут отвлекать меня и мешать по достоинству оценить ее. А сейчас я хочу побыть среди людей и посмотреть, что делается кругом.

— Ну нет, без меня ты и шагу не ступишь, — заявил сокольничий, — до тех пор, пока я окончательно не сдам тебя целехоньким и невредимым с рук на руки регенту. Так что, если хочешь, мы можем пойти вместе в подворье святого Михаила: там ты увидишь достаточно народу, но только через окно — слышишь? Потому что я не допущу, чтобы ты шатался по улицам в поисках разных Ситонов и Лесли и чтобы тебе понаделали в новой куртке дюжину дырок рапирами да кинжалами.

— Ну что ж, в подворье так в подворье, это мне по душе, — сказал паж, и без дальнейшего промедления они покинули дворец. После того как у ворот они пали точные ответы сменившимся на ночь часовым, допросившим их, кто они такие и куда идут, их пропустили через маленькую калитку рядом с запертым на засов главным входом, и вскоре они добрались до гостиницы, или подворья святого Михаила, расположенного в глубине за домами, выходящими на улицу, почти у самого подножия Келтонского холма. Здание было обширным, но запущенным внутри и неуютным; оно напоминало скорее караван-сарай на Востоке, где люди получают кров над головой, но об остальном должны заботиться сами, нежели одну из наших современных гостиниц,

Где будет гость ухожен, пьян и сыт,

Когда он за ценой не постоит.

Но все же на Роланда Грейма, не привыкшего к подобным зрелищам, движение и суета, происходившие в этом общественном месте, произвели сильнейшее впечатление; они возбуждали и увлекали его. В просторной общей комнате, куда сокольничий с пажом должны были найти дорогу сами, так как трактирщик их туда не проводил, жизнь била ключом: то и дело входили и выходили путешественники и местные жители, люди встречались здесь, приветствовали друг друга, играли в карты или кости, собирались вместе и пили.

Все это было так непохоже на жизнь в чинном и благопристойном доме рыцаря Звенела, где царили постоянное спокойствие и строгий, ничем не нарушаемый порядок! Здесь же то и дело внутри отдельных компаний вспыхивали препирательства всякого рода — от шуточных споров до серьезных перепалок.

Но гул голосов и шум, видимо, не беспокоили никого из присутствующих, и если кто начинал разглагольствовать громче других, то его слушали разве что ближайшие соседи по столу.

Сокольничий прошел через залу к решетчатому окну, расположенному в углублении стены, которое образовывало уголок, где можно было устроиться отдельно от прочих. Расположившись здесь со своим спутником, он крикнул, чтобы принесли еды и питья, но ему пришлось повторить то же самое раз двадцать, прежде чем слуга подал им остатки холодного каплуна, говяжий язык и пузатую флягу с легким французским вином.

— Принеси-ка лучше полгаллона бренди, милейший, — сказал сокольничий, и когда слуга выполнил его требование, заявил Роланду: — Будем сегодня веселиться, а завтра хоть трава не расти.

Но Роланд, который только что основательно подкрепился, не мог снова предаться чревоугодию. Испытывая сейчас большую потребность в удовлетворении своего любопытства, нежели аппетита, он предпочел смотреть сквозь решетку окна, из которого открывался вид на просторный двор, ограниченный с трех сторон принадлежавшими гостинице конюшнями. Пока он жадно впитывал глазами открывшееся ему яркое зрелище, Адам Вудкок, сравнив его с «гусями лэрда Мак-Фарлена, которые больше любили резвиться, чем кормиться», не стал терять времени зря и занялся содержимым тарелок и фляги, в промежутках мурлыча себе под нос припев своей задушенной в колыбели баллады и отбивая пальцами ее ритм по доске маленького круглого столика, за которым он сидел. Однако от этого занятия его все время отрывали восклицания Роланда, которые тот издавал всякий раз, как замечал во дворе что-нибудь новое, привлекавшее его внимание и возбуждавшее интерес.

Там, внизу, было очень оживленно, потому что в это время в городе все гостиницы были забиты ратниками понаехавших сюда средних дворян и знатных вельмож, а все конюшни — их лошадьми. Десятка два йоменов чистили своих или господских коней и при этом свистели, пели, смеялись и поддевали друг друга такими шуточками, которые звучали дико для ушей Роланда, привыкшего к благопристойным нравам замка Эвенелов. Другие были заняты починкой своих доспехов или начищали до блеска латы хозяев. В одном углу двора сидел ратник со связкой двух десятков копий, только что купленных им; он перекрашивал их из белого в желтый и красный цвета. Несколько слуг прогуливали породистых гончих и волкодавов, на которых для безопасности окружающих предусмотрительно были надеты намордники. Все было здесь в движении: одни уходили, другие приходили, люди собирались группами, перемешивались, расходились в разные стороны. Роланд смотрел как завороженный; ему никогда и во сне не снилось столь пестрое, разнообразное зрелище, содержащее как раз такие вещи, какие видеть ему было всего приятнее. Поэтому он то и дело нарушал покой мечтательно настроенного Вудкока, повторявшего про себя все туже песенку, возгласами вроде следующих:

— Погляди, Адам, погляди, какой славный гнедой! Ох, и хорош же он спереди! А как хорош вон тот серый, которого чистит парень в байковой куртке, да так неумело, словно он привык иметь дело не с конями, а с коровами! Хотелось бы мне быть рядом с ним и поучить его, как это делается! Глянь-ка, глянь, какие блестящие миланские латы начищает вон тот йомен, они сплошь из стали и серебра, как парадные доспехи нашего рыцаря, над которыми так трясется старый Уингейт! Эге, смотри, какая пригожая девица с подойником в руках пробирается там, среди ратников и лошадей! Наверно, ей пришлось прошагать немало, чтобы дойти сюда оттуда, где пасется ее корова. На ней точно такой же красный жакет, как на твоей милой Сисили Сандерленд, мейстер Адам!