После короткого отдыха в Барбизанелло в начале сентября я решила перебраться в Милан, который постепенно вновь становился оперным центром Италии. Здесь были лучшие возможности для выступлений. В артистических и театральных кругах меня приняли с восторгом.

Театр «Ла Скала», увы, все еще был закрыт, но его восстановление уже началось.

Неожиданно я получила предложение спеть в «Травиате» в бергамском театре «Доницетти». В Милане я опять встретилась с мужем, который выразил желание быть вместе со мной и Мари. Я, конечно, согласилась, будучи уверена, что этого хочет и моя дочь, которая теперь повсюду ездила со мной. Я поставила одно-единственное условие: Энцо должен порвать все свои связи.

В ожидании, пока положение выяснится, я подписала контракт на двадцать выступлений в неаполитанском театре «Сан Карло». Вместе с мужем мы решили поехать в Неаполь в его машине. С нами была Мари, моя золовка Рина и мой секретарь Лонгоне.

Это было утомительное, но в общем приятное путешествие.

В пути я смогла воочию убедиться в том, какой ущерб, глубокие потрясения и разруху оставила нам в наследство война.

В Неаполе я остановилась неподалеку от улицы Кьяйа в доме старых и добрых друзей Де Муро — Грилли. Я опять почувствовала себя как в собственном доме: мы с Мари оказались в центре внимания и забот. Но после нашего последнего, довольно бурного объяснения Де Муро уехал в Милан.

Несомненно, мой муж искренне желал примирения, прежде всего из-за дочери. Но, с другой стороны, было ясно, что он не в силах принять твердое и окончательное решение. Мари больше не заговаривала со мной о возможном примирении.

В «Сан Карло» меня принимали удивительно тепло; я поняла, что Неаполь, с которым были связаны воспоминания о замечательных успехах, не забыл меня. Я пела в «Чио-Чио-Сан», «Богеме», «Травиате» и без преувеличения могу сказать, что это был триумф. Все три оперы по хорошей неаполитанской традиции шли в замечательном оформлении.

Единственным моим огорчением за все эти месяцы была долгая болезнь Мари. Мы обе заболели острым тонзиллитом, но я поправилась через несколько дней, а дочь словно никак не хотела выздороветь. В конце концов я обратилась к знаменитому профессору Амато, который нашел у дочки опасную инфекцию паратифа. С помощью профессора Амато и благодаря моим молитвам Мари понемножку восстановила свои силы.

Однажды ко мне неожиданно нагрянул типичный неаполитанец, одетый весьма претенциозно, полный, важный, с часами на толстой золотой цепочке и с двумя перстнями на пальце.

— Синьора, я пришел предложить вам несколько концертов и выступлений в «Чио-Чио-Сан». Вас ждут в Салеро, Сорренто, Санта-Мария-Капуа-Ветере и в других городах. Не раздумывайте долго. Вы сами подберете труппу из молодежи, а об оркестре я позабочусь. У меня шикарная машина, после каждого концерта я вас буду привозить в Неаполь.

Этот человек мне понравился, а так как мне нечего было делать да и дочка выздоравливала, я согласилась, меня волновала лишь мысль о том, чтобы были хорошие партнеры, а пианист знал бы репертуар.

Поездки я совершала в славной допотопной машине, черной снаружи как погребальный катафалк и обитой внутри ярко-красным бархатом. Развевавшиеся занавески были из небесно-голубого шелка, но верх изящества являли собой вазочки для цветов, увы, искусственных.

Мне приятно было нести радость жителям провинции, которые совсем меня не знали, но встречали на площадях, словно королеву.

Но вот закончился и этот забавный ангажемент. Я подумывала о возвращении в Милан, когда в один прекрасный день явился веселый и шумный, как всегда, импрессарио, но на этот раз с любопытнейшим спутником. Наряд «джентльмена» составляли пиджак в обтяжку в черную и белую клетку и старомодный галстук с торчащей огромной булавкой, его дополняли желтые перчатки и тросточка, напомаженные очень длинные волосы ниспадали на высокий накрахмаленный воротничок.

— Синьора, на этот раз вы должны украсить своим выступлением открытие крупного театра. Люди приедут со всех окрестных селений, аншлаг обеспечен.

Мне стало смешно. Я спросила, где же находится этот театр.

— В Оттавиано, синьора.

При этих словах слышавшая наш разговор хозяйка дома закричала:

— Да ты с ума сошла! Знаешь, кто подвизается в этом Оттавиано? Ла Марка со своей бандой!

Сознаюсь, что в этот момент я поступила безрассудно, иначе бы не сказала в простоте душевной напомаженному джентльмену:

— Пожалуй, я не прочь познакомиться с этим Ла Марка. Интересно, как он себя поведет с певицей.

Забыв о всякой осторожности, он воскликнул:

— Синьора! Ла Марка прекрасный парень, он тайком кормит бедняков, выдает замуж согрешивших девиц, любит музыку и в лунные ночи играет на губной гармонике.

Красочные описания импрессарио и его «изысканного» спутника развеселили меня, и я с радостью согласилась выступить в Оттавиано, не обращая внимания на ошеломленные лица Мари и синьоры Грилли.

— Но уж ночевать в Оттавиано я не останусь, — решительно заявила я. — После спектакля вы отвезете меня на машине в Милан.

— Как вам будет угодно, мы все к вашим услугам, синьора.

В машину были погружены все чемоданы со знаменитыми костюмами Кабуки. Примерно через два часа мы прибыли в Оттавиано и остановились перед зданием театра. Вокруг машины мгновенно собралась толпа. Раздавались крики:

— А вот и Тоти! Тоти приехала!

Из окружения нас вызволил какой-то весьма вежливый синьор; он подошел и тихо сказал:

— Не хотите ли кофе, синьора?

Незнакомец провел меня в небольшую комнату, уселся напротив и торжественно объявил:

— Он долго тут вас дожидался, но, знаете, перед спектаклем на площади собралось больно уж много народу, ну, и ему пришлось уйти.

Я онемела от изумления, а незнакомец продолжал:

— Если бы синьора согласилась дать ему свою фотографию, это было бы чудесным подарком.

Я открыла сумочку, достала фотографию, подписала ее и с улыбкой протянула посланцу Ла Марки. Затем отправилась посмотреть театр. Громадное помещение, типа «Политеамы». В общем, ничего страшного. Я видывала залы и похуже. Артисты знали свое дело; словом, это был вполне «приличный» спектакль.

Я переодевалась в артистической уборной, когда в дверях показался симпатичный молодой человек. Тенор-неудачник, он был на седьмом небе от счастья, что может побыть рядом с Тоти. Он добровольно взялся исполнять все мои поручения и время от времени стучался ко мне, принося последние новости.

На спектакле присутствовали все местные власти, первые люди городка, барон, коммендаторе, местные львицы в невероятных туалетах. Исполняя сцену из первого действия, я, любопытства ради, выглянула в зал и заметила среди зрителей немало подозрительных типов. В антракте я попросила юношу посмотреть в щель занавеса и сказать, кто это такие.

Он же с типично неаполитанской мимикой, вытаращив глаза, немногословно ответил:

— О, синьора!..

Меня поразил какой-то важный, закутанный в черный плащ мужчина с большой сигарой в зубах; он чувствовал себя здесь хозяином и целовал ручки направо и налево.

— Это Килло, — сказал мой гид, — адвокат бандитов.

Спектакль шел под бурные аплодисменты, публика была в восторге; те, кто не мог попасть в зал, шумели в коридорах. После второго действия импрессарио, как обычно, принес мой незыблемый гонорар.

Он торопился уйти, но я напомнила ему про обещание достать машину и отвезти меня домой. Мне показалось, что на этот раз он даже вытаращил глаза, но с обычной приторной вежливостью, приложив руку к сердцу, воскликнул:

— Не волнуйтесь, синьора! Пойте себе спокойно третий акт, а я тут обо всем позабочусь.

Едва кончился спектакль, как мне захотелось поскорее очутиться в машине. Костюмерша говорила только на неаполитанском диалекте; она, бедняжка, совершенно потерялась среди множества вещей и не знала, как их уложить. Мне стало ее жаль, и я все сделала сама.