Помню, в тот момент я буквально собрала в кулак всю волю и с невероятным напряжением пела ноту за нотой, ни на миг не теряя, однако, самообладания. Первую часть анданте я исполняла сидя, а затем подошла к рампе. Когда настал момент каденции, которую я обычно пела очень уверенно, заканчивая ее долгим и крепким «до», господь сжалился надо мной, и на этот раз мне удалось с блеском взять трудную ноту.

Совершенно обессилев от напряжения, я обернулась и увидела сидящих за кулисами Кастельмонте, его жену и мою сестру. Они отчаянно жестикулировали и посылали мне воздушные поцелуи, словно желая сказать: вот видишь! А ты еще не хотела петь! Эта эгоистичная троица не понимала, чего мне стоили эти минуты. Я еле держалась на ногах и боялась, что вот-вот упаду в обморок прямо на сцене.

В таком плачевном состоянии я вернулась в артистическую уборную.

Ценой нечеловеческих усилий я добралась до последнего действия. Но самые тяжкие испытания ждали меня впереди.

Четвертое действие. Я лежу на постели, портниха поправляет мне прическу, а заодно и простыню. И тут я обнаружила, что забыла спрятать под подушку носовой платок. Без носового платка мне явно не обойтись. Чувствую, нос заложило так, что невозможно дышать. Все же я кое-как спела дуэт с доктором. Потом встала с постели, села за туалетный столик и начала петь речитатив «Прощай, о прошлое». Нос словно пробкой закупорило. Я с ужасом думала о долгой ноте в конце речитатива. Что делать? Как быть? Решение пришло в последнюю секунду. Обычно я проводила всю эту сцену, полулежа в кресле. А тут я опустилась на колени, разразилась горькими рыданиями и, низко склонив голову, взяла резкую финальную ноту. Зрители ничего не заметили. Но я-то понимала, что долго мне не продержаться. Если не высморкаюсь, будет катастрофа.

Выручил меня карнавал. Спотыкаясь о кресла, я подошла к окну, завешенному двумя прелестными шторками. Недолго думая, левой рукой я облокотилась о подоконник, а правой схватила шторку и энергично высморкалась в нее, не обращая внимания на служанку, которая дважды испуганно повторила, что пришел Альфред.

Прочистив наконец бедный нос, я повернулась к тенору и запела: «О Альфред! Любимый мой! О счастье!..» И тут я заметила, что тенор смотрит на меня с ужасом. Он еле слышно пробормотал:

— Что случилось? У тебя все лицо черное!

Ох уж эти шторки! Насквозь пропитанные пылью, они оставили на моем лице заметные черные полосы. Но стоило ли отчаиваться из-за такого пустяка? Ведь самая страшная опасность уже миновала. Со всей нежностью и чувством я пела дуэт с Альфредом «Покинем край, где так страдали», причем старательно терлась лицом о плечо тенора, вконец испачкав ему великолепный фрак.

Положение было спасено, сцена закончилась с блеском, публика устроила громовую овацию, а комический эпизод лишь поднял мое настроение.

В бурные годы войны мне довелось петь «Травиату» и в Удине.

Город жил под страхом воздушных налетов, но огромный зал театра «Пуччини» был полон, и спектакль прошел с большим успехом. Выйдя из театра, мы с Монтесанто поспешили в гостиницу «Италия», владелец которой, остроумный и веселый Бенедетто, приготовил в нашу честь замечательный ужин.

— Если дадут сигнал воздушной тревоги, — предупредил он, — сразу же бегите в городское бомбоубежище. Оно находится рядом, на другой стороне площади.

Лучше бы он этого не говорил! Не успели мы поужинать, как завыла сирена. Мы выбежали из гостиницы и в два счета очутились в огромном бомбоубежище, где стояло множество скамей и стульев.

В то самое время, как я поручила душу богу, с ужасом прислушиваясь к громовым взрывам, сидевшая рядом пожилая синьора шепотом сказала:

— Вы Тоти Даль Монте?

Получив утвердительный ответ, она протянула мне листок бумаги, карандаш и попросила:

— Не откажите в любезности подарить ваш автограф.

В первую минуту я хотела ей ответить, что момент для раздачи автографов совершенно неподходящий, но сдержалась и покорно исполнила просьбу синьоры. На мое горе, остальные заметили маневр моей соседки, и вскоре пришлось раздавать автографы налево и направо. Любители подобных «сувениров» примчались даже из боковых коридоров, и сразу в бомбоубежище поднялась суета. Шум и беспорядок крайне возмутили сторожа убежища, в обычное время курьера местного муниципалитета, о чем свидетельствовал его форменный берет. Блюститель порядка, принимавший очень близко к сердцу свои новые обязанности, не разобравшись, в чем дело, стал ворчать на все лады, что надо покончить с подобным безобразием и пора уже итальянцам перестать паясничать. Многих это так разозлило, что они с грубой бранью набросились на ревностного служаку. От слов спорщики быстро перешли к рукоприкладству, и ссора не обошлась без потасовки.

К счастью, раздался сигнал отбоя, и «битва» тут же прекратилась.

В Генуе исполнение «Травиаты» тоже не раз прерывалось сигналом воздушной тревоги. Столь памятный мне театр «Карло Феличе» был превращен бомбежками в груду развалин, и теперь все спектакли шли в «Аугустусе». А так как воздушные налеты происходили почти всегда вечером, начало спектаклей было перенесено на пять часов дня.

Премьера прошла великолепно, несмотря на все трудности, вызванные войной. После спектакля я вместе с сестрой Леной вышла из театра и направилась к конечной остановке трамвая, курсировавшего от площади Феррари до станции Порто Принчипе. Мы жили в гостинице «Колумбия». О том, чтобы найти такси, в те дни нечего было и мечтать. С трудом нам удалось втиснуться в трамвай, и нас сразу же сдавили так, что нельзя было рукой пошевельнуть. Но и в этой невероятной давке ко мне умудрились пробиться неизменные… охотники за автографами.

Наконец я сошла с трамвая, но спастись от «искателей» автографов не было никакой возможности. Буквально осажденная моими недавними попутчиками, я укрылась в холле гостиницы, но и здесь, к великому изумлению портье и швейцара, они не оставляли меня в покое. Последним ко мне подошел элегантно одетый господин и сказал:

— Синьора, я ехал в одном с вами вагоне и просто восхищаюсь вашим терпением и выдержкой. Совершенно недопустимо, что такая актриса, как вы, выступавшая в спектакле, не щадя своих сил, должна не только трястись в битком набитом трамвае, но и выдерживать осаду этих бесноватых фанатиков. С завтрашнего вечера вас будет ждать у дверей театра мой автомобиль.

К сожалению, я забыла фамилию моего спасителя. Все время, пока я гастролировала в Генуе, меня ждала у театра комфортабельная машина.

Однажды в антракте оперы «Чио-Чио-Сан» ко мне в артистическую уборную постучал неумолимый Кастельмонте. И хотя в римском оперном театре еще не кончились мои гастроли, настойчивый импрессарио уговорил меня выступить вне программы в падуанском театре «Верди». У меня было несколько свободных дней, и мне не хотелось огорчать отказом моего честного импрессарио, скрупулезно соблюдавшего все условия контрактов. Происходило это зимой, и я выехала из Рима ночным экспрессом в удобном спальном купе. Но в купе было, видимо, слишком жарко, и, прибыв в Падую, я обнаружила, что голос у меня не звучит. Добравшись до гостиницы, я заперлась в номере и легла отдохнуть, надеясь к утру быть в полной «боевой готовности».

Все билеты были проданы заранее, и публика с огромным нетерпением ждала начала спектакля.

Ночь я провела скверно, долго не могла уснуть. Утром попыталась спеть вокализы — полнейшая неудача! Я окончательно потеряла голос. Тогда я вызвала Кастельмонте и сказала ему о случившемся. Бедняга очень расстроился: отмена спектакля ставила его в затруднительное положение, и я от души его жалела. Но, увы, ничего не поделаешь, и я посоветовала моему импрессарио заменить меня другой певицей, сопрано Марией Джентиле, женой дирижера Ротондо, которая в это время была свободна. А так как Джентиле отличалась невысоким ростом, я изъявила готовность одолжить ей мои театральные костюмы.

У бедняги Кастельмонте не было иного выхода, и он скрепя сердце последовал моему совету. Мария Джентиле охотно согласилась меня заменить. Администрация позаботилась немедленно напечатать объявления о моем вынужденном отказе от выступления и о том, что недовольным заменой театр возвратит деньги за билеты.