— Так раньше ж давали…
— То раньше, а то теперь…
— Ничего не теперь… Войну никто не отменил. Слышь, старшина, я тебе говорю: крупу давай. И комбижир не жми.
— Нету, — повторил старшина.
— Выполняй приказ, сверхсрочник. Точка!
— Нет. — Старшина мотнул седым ежиком.
— Невыполнение?! Пристрелю, сверхсволочь!
— Катись-ка ты, капитан, к едрене-фене. Навидался я нервных…
«У, зараза… — думал капитан, выходя на станционный двор. — Попался бы ты мне за Днепром. Так таких ведь в тылу сберегают. Нечего тебе, Гаврилов, тут глотку драть. Был ты человек, а теперь бабий придаток…»
— Где отовариться можно — не знаешь? — спросил молодого водителя и закашлялся, потому что в кабине вдруг пахнуло гарью. Видно, где-то что-то жгли — по улице навстречу полуторке летело густое серое облако, похожее не то на снег, не то на тополиный пух.
— Разузнаем, — ответил боец.
Голос у него был уверенный, а лицо чистое и тонкое, городское. Но продсклад искать не пришлось.
На узкой булыжной, летящей под уклон улочке наперерез их «газику» выскочил пожилой еврей и, вздымая руки, запричитал:
— Товарищи военные! Товарищи военные! Спасите!.. Грабят!
— Тьфу ты… — Водитель отчаянно затормозил и крутанул на тротуар.
— Грабят, товарищ командир! — крикнул еврей, разглядев в кабине капитана. — Больше полмагазина вынесли!
…В маленький продмаг, как в бесплацкартный вагон, натолкался всяческий народ. Единственная витрина была напрочь выбита, и через нее совали мешки с крупой и сахаром. Гул стоял невообразимый, вполне вокзальный.
Неловко припадая на простреленную ногу, капитан, не раздумывая, опустил рукоятку ТТ на затылок какому-то старику в зимнем пальто, принимавшему через витрину заколоченный ящик.
«Хорошо, не женщина!» — успел подумать и жахнул в воздух.
— Прекратить! Застрелю! — Он затрясся, как контуженый.
Все в ларьке и снаружи разом отвалили от витрины, замерев, как перед фотоаппаратом. Только старик в зимнем пальто шарил на тротуаре — искал кепку. Она валялась рядом.
«Не насмерть, — подумал капитан, — хотя вообще такого не жалко…»
— Как допустил? — накинулся на завмага. — Чего милицию не звал? Или заодно с ними?
— Да что вы, товарищ командир?! Зачем обижаете? Я же не бежал, не бросил, как другие…
— Еще чего!.. Милицию звать надо.
— Так нет ее, милиции. Сегодня прямо как под землю…
— Звонил бы.
— Так не заслужили телефона. У нас мелкая точка…
— Интересное кино выходит, — вздохнул капитан. — А ну назад! Я тебе убегу… — Пригрозил он пистолетом парнишке. Тот норовил выскочить через витрину. — В другие двери не уйдет?
— Нет. Там замки на петлях.
— Ну, беги, торгаш. Звони мильтонам. Только раз-раз — одна нога здесь, другая — напротив. Две минуты отпускаю.
— Ой, спасибо! Спасибо, что сразу остановили безобразие! — крикнул завмаг, уже на бегу.
— Телефон испорчен! — закричал он из будки.
— И этот тоже… — чуть не рыдал из соседней.
— Ё-ка-лэ-мэ-нэ! — выругался капитан. — Не могу я с тобой загорать. Женщины у меня не кормлены. Случаем, не знаешь, где армейский продсклад?
— Не уезжайте, товарищ командир! — взмолился завмаг. — Побудьте еще минуточку. Без вас опять начнется. Или езжайте! Езжайте на здоровье. Только стрельните меня сначала!
— Что, опсихел?! Где тут у вас продбаза военная?
— Зачем база, товарищ военный? Вам продукты нужны? Берите. Сахар? Берите! Масло? Ящик? Пожалуйста! Крупа? Забирайте! Разве я для себя держу? Я для победы стараюсь. А они тащат! Берите все, товарищ командир! Пусть лучше ваши жены и дочери будут сыты, чем это хулиганье.
— Да ты что? Какие жены? Жена моя и пацаны у немцев. Свихнулся, папаша. Хотя, стоп. Требование у меня по форме. Отпустишь? Три сотни женщин жратвой не обеспечены.
— Конечно, что за вопрос! — Завмаг засуетился. — А ты лежи, лежи, — цыкнул на старика в зимнем пальто; тот наконец отыскал свою кепку. — Не стыдно тебе, Прохор Степанович. Ты же пожилой человек!
— Знакомый? — удивился капитан. — Или они тут все друзья-знакомые? А ты вот что, товарищ заведующий, организуй-ка их, пусть грузят. Правильно, боец? — Он повернулся к водителю, который с независимым видом курил, привалясь к борту полуторки.
— Точно, товарищ капитан. Пусть потрудятся.
— А ну, выходи-носи. На первый раз прощаю, хотя трибунал по вас плачет…
— А что, немцам оставлять лучше? — злобно спросил старик, поднявшись с тротуара.
— Каким немцам? Пули захотел?
— Каким-каким? Обыкновенным! Радио слушать надо.
— Ты мне не верещи. Бери мешок и в кузов, не то передумаю и не так вдарю! — рассердился капитан. — Ишь паникер. Носите, носите… А ты, отец, — кивнул завмагу, — бумаги давай. Подпишу, где надо… Тоже вздумали — немцам!.. Из-за таких гавриков и отходим. Стрелять вас надо.
— Вот бы на фронте и стрелял, — буркнула какая-то тетка из-под мешка, который тащила втроем с девками, возможно, дочерьми. — Все вы с женщинами герои. Снизу заносите, — прикрикнула на девок. — Не мы вздумали грабить. Приказ был не оставлять ничего.
— Ну и пораженцы у вас! — Капитан поглядел на завмага. — Сердце, можно сказать, родины, а такой, прости за выражение, бардак. Нигде похожего не видел. — «Это потому, что бегал быстро», — подумал про себя. — Что они несут про сообщение? — спросил завмага.
— Передавали: «Ждите важное…», а какое — не сказали… — ответил завмаг. — Вчера им расчет на фабрике произвели, а зарплату задержали. А тут еще это сообщение… Видимо, волнуются… Говорят, Москву будут…
— Враки, — перебил капитан, боясь, что завмаг назовет вслух то страшное слово. — Фашистское вранье, — добавил, успокаивая самого себя. — И ты веришь? — строго поглядел он на завмага. Но строгость была напускная.
«Черт его разберет!.. — подумал он. — Важное сообщение. А у меня там триста душ женского полу. Вот порезвятся фрицы».
— Конечно, не верю, — твердо сказал завмаг. — Товарищ Сталин не допустит.
— Правильно, папаша. Спасибо, продуктами выручил. Теперь прямо на окопы махну.
— Вам спасибо! Тут вот подпишите и тут. Все, как в требованиях. Два ящика — масло, лапша. Восемь мешков — пшено, песок, гречка.
— Ладно, верю. Прощай, отец! — крикнул капитан из кабины. — Теперь дуй сюда! — Он повернулся к шоферу, вытягивая из-под шинели планшетку с картой. — Вот, где крестом черкну-то — разберешь?
«Триста женщин, — не шло у него из головы. — У меня одна — и то спать не могу, а тут целых триста!» И он опять увидел перед собой так близко, что того и гляди дотронешься, свою Серафиму, солидную женщину, вдвое шириной и весом против него, суховатого и легкого. «Давала она мне политдрозда», — улыбнулся он. Как все, несколько забитые семьей люди, бывший политрук любил иногда промочить горло. «Знал бы второй батальон, какие кувалды у Серафимы Сергеевны! А может, и знал. Красноармейцы народ дотошный, все поразведают… А ведь ходок ты был, политрук, — сказал он себе. — То есть не политрук, а тогда еще в помкомвзводах ходил. А политруком — уже мало: разок на маневрах и два раза в санатории. А больше не было. Заливаешь, парень? — подмигнул самому себе. — Да нет. Правда. Раиску ведь не принял… — Раиска, Раиса Васильевна, была сестрой-хозяйкой госпиталя. Очень самостоятельный товарищ, не замужем. — Можно сказать, на самом краю удержался, — улыбнулся капитан, вспомнив, как в бельевой он в шутку ее обнял, когда менял госпитальное белье на армейское, а она укусила его в грудь. — Показался я ей. Это точно. Все искали, где поприжать, а я с ней вежливо, по имени-отчеству, как, мол, живете, самочувствие и настроение. Вот она и глаз положила. Только что ж мне в закутке напоследок? Симка небось сейчас морду сажей мажет. Господи, хорошо хоть не первой юности (и красоты, согласись, политрук!..). И красоты, — не стал спорить он. — А на кой? Красота — не миска. С нее не позавтракаешь. Зато пацанов — первый сорт! — народила… Нет, незачем и пустое… — подумал он. — Тут чужую прижмешь, там немцы твою. У них тоже голодуха на это дело. Хотя, говорят, походные бардаки за собой возят. Но бардак, он, может, как кухня… Когда подвезут, когда нет… Да чего это с тобой?! — оборвал он себя. — Чего про похабель мусолишь? Симки, может, в живых нет. Жена командира. А до прошлого года — политрука. Бей жида-политрука, морда просит кирпича, — криво улыбнулся он, вспомнив принесенную ему бойцами листовку. — Еще спасибо, что сам я русак и Серафима — природная кацапка…»