Но разве могла быть в такой глухой провинции настоящая архитектура? Ведь дом строился без всякого проекта. Одна часть добавлялась к другой, потом как-то они соединялись, лепились друг к другу. Но когда дом побелили, все это разнообразие стало более-менее цельным.

А если посмотреть на него снизу вверх от подножия холма — впечатляло.

И Джеральд, воздев к небу руки, благодарил Бога за то, что тот послал ему такую удачу.

— Я настоящий плантатор, самый настоящий из всех О’Хара!

Джеральд пришпоривал лошадь, и она радостно мчалась на холм, потому что знала, что там ее ждет корм, вода. А ездок от распиравших его чувств что-то выкрикивал, распевал, свистел, улюлюкал. Он чувствовал себя маленьким ребенком, которому родители сделали подарок, именно тот, о котором он страстно мечтал.

Едва Джеральд О’Хара подъезжал к дому, как с крыльца сбегал его преданный лакей Порк. Он помогал хозяину снять сапоги, отстегнуть шпоры, брал лошадь под уздцы и вел ее в низкую конюшню, где стояло еще несколько лошадей.

Но это были рабочие лошади. У Джеральда пока был только один верховой конь — вороной жеребец.

Потом Порк возвращался к хозяину.

— Вы будете обедать, сэр? — обращался он к Джеральду.

— Конечно же, Порк.

— Тогда я иду накрывать на стол.

И от этих слов Джеральд О’Хара чувствовал себя вообще на верху блаженства. Он потягивался в кресле, заложив руки за голову, закрывал глаза.

И его воображение продолжало рисовать радостные картины будущего.

Он видел запряженные лошадьми огромные фургоны, которые длинными караванами везут в Савану большие тюки хлопка, выращенного и собранного на его плантации.

А подвяленный табак источал такой пронзительный аромат, что Джеральд О’Хара радостно вдыхал его, чувствуя, что пьянеет.

«Это все мое — хлопок, табак, поля. Наконец-то я понемногу становлюсь настоящим плантатором, настоящим рабовладельцем».

И радости Джеральда не было предела.

Потом в дверях появлялся Порк, широко улыбался, показывая крепкие белые зубы.

Но Джеральд даже не обращал внимания на улыбки своего лакея. Он пребывал в эйфории.

Все у него спорилось и складывалось как нельзя лучше, да и погода благоприятствовала хорошему урожаю.

Рабы работали на плантациях не покладая рук. Джеральд обращался со своими рабами вполне сносно и чернокожие работники платили ему преданностью. По вечерам, собравшись у своих костров, они благодарили Бога за то, что он послал им такого хозяина.

А Порк очень любил рассказывать хозяину о том, что говорили о нем рабы, когда тот по вечерам, уставший, сидел у камина со стаканом виски в руках.

Джеральд слушал рассказы своего лакея, самодовольно ухмылялся.

И даже иногда позволял своему лакею выпить вместе с ним. Ведь он не был чопорным и не отличался великосветским воспитанием.

Он разделял людей не на родовитых и безродных, а на работящих и бездельников, на честных и мошенников. А Порк был работящим и честным, и поэтому Джеральд О’Хара никогда не чувствовал ни малейшего угрызения совести, разрешив своему рабу Порку пропустить с ним рюмку-другую виски.

Конечно при соседях он никогда бы подобного не допустил. Но по вечерам, когда в доме было тихо и они оставались вдвоем, Джеральд позволял своему лакею кое-какие вольности, за что тот платил ему исключительной преданностью.

— Завтра утром я поеду на дальнюю плантацию, хочу посмотреть, может удастся прикупить еще акров десять земли.

— Возьмите и меня с собой, — предлагал Порк.

— Как это взят тебя? А кто будет следить за моим домом? Ведь не дай Бог здесь что-нибудь случится…

Порк пристыженно опускал глаза.

— Да, сэр, я лучше останусь дома, здесь действительно от меня будет больше проку.

— И вообще, Порк, я хочу, чтобы у меня в доме было чисто. А то мое жилище напоминает приют старого холостяка.

Порк причмокивал толстыми губами и соглашался.

— Да, сэр, так оно и есть.

— Что ты хочешь сказать?

— Ведь у вас, сэр, нет хозяйки, а об этом пора бы уже подумать.

— Что ты себе позволяешь? Упрекать меня? Разве плохо я тебя кормлю?

— Да нет, сэр, у вас слишком большой дом и уже много рабов, поэтому вам просто необходимо завести хозяйку.

— Порк, ты об этом так говоришь, — смеялся Джеральд О’Хара, — как будто мне необходимо поехать на ярмарку и купить новую верховую лошадь.

— Что ж, сэр, это довольно схоже, ведь и то и другое надо тщательно выбирать, чтобы не ошибиться и чтобы потом не раскаиваться.

— И вообще, Порк, ты в последнее время слишком много себе позволяешь.

— Извините, сэр, — тут же вскакивал на ноги раб.

— А кофе-то у меня холодный!

— Сейчас-сейчас все исправлю, сэр, — Порк хватал кофейник и убегал на кухню, откуда слышался его раздраженный голос.

Порк отчитывал кухарку. Он старался это делать так, чтобы хозяин слышал. Он кричал таким гневным и страшным голосом, что даже сам пугался, а в это время подмигивал толстой кухарке, скаля свои белые зубы.

Женщина хлопала руками, начинала извиняться. Но на ее лице тоже в это время была улыбка.

А Джеральд О’Хара прекрасно представлял, что сейчас делается у него на кухне. Ведь он пару раз видел эту сцену.

«Эти черномазые такие хитрющие, но меня, ирландца, им не обмануть, — и Джеральд самодовольно скалился, потягиваясь у камина. — А насчет хозяйки… — глядя в белый потолок думал Джеральд, — наверное, надо еще немного подождать. Ведь я мужчина еще не старый и довольно крепкий, так что время у меня есть».

Со всеми соседями у Джеральда сразу установились теплые и дружественные отношения. Исключение составляли только Макинтоши, чья земля примыкала к его плантации слева, и Слэттери, чьи жалкие три акра тянулись справа, вдоль поймы реки, за которой находились владения Джона Уилкса.

Макинтоши были полукровками, смешанного шотландско-ирландского происхождения, а вдобавок еще оранжистами. И последнее обстоятельство, будь они даже причислены церковью к лику святых, наложило на них в глазах Джеральда каинову печать.

Правда они переселились в Джорджию семьдесят лет назад, а до этого их предки жили в Каролине. Но тем не менее глава их клана, первым ступившего на американскую землю, прибыл сюда из Ольстера и для Джеральда этого было достаточно.

Это была молчаливая угрюмая семейка, державшаяся особняком. Браки они заключали только со своими родственниками из Каролины.

И Джеральд оказался не единственным человеком в округе, кому Макинтоши пришлись не по душе, ибо здешние поселенцы, народ общительный и дружелюбный, не отличались терпимостью по отношению к тем, кому этик качеств не хватало. А слухи об аболиционистских симпатиях Макинтошей никак не способствовали их популярности.

Правда старик Энгус не отпустил на волю еще ни одного раба и совершил неслыханное нарушение приличий, продав часть своих негров заезжим работорговцам, направляющимся на сахарные плантации в Луизиану. Но слухи, тем не менее, продолжали держаться.

— Он аболиционист, это точно, — сказал Джеральд Джону Уилксу. — Но у оранжиста шотландская скупость всегда возьмет верх над убеждениями.

Несколько иначе обстояло дело со Слэттери. Будучи бедняками, они не могли рассчитывать даже на ту крупицу невольного уважения, которая досталась на долю угрюмых и независимых Макинтошей.

Старик Слэттери, упрямо державшийся за свой клочок земли, несмотря на неоднократные предложения о продаже со стороны Джеральда О’Хара и Джона Уилкса, был жалким и вечно плачущим неудачником.

Жена его, блеклая, неопрятная, болезненного вида женщина, произвела на свет кучу угрюмых, пугливых как кролики ребятишек и продолжала регулярно, из года в год увеличивать их число.

Том Слэттери не имел рабов и вместе с двумя старшими сыновьями судорожно пытался обработать свой хлопковый участок, в то время, как его жена с остальными ребятишками возилась в некоем подобии огорода.

Но хлопок почему-то никак не желал уродиться, а овощей с огорода, благодаря плодовитости миссис Слэттери никогда не хватало, чтобы накормить все рты.