Это, собственно, было символом всей конференции - и даже почти всех конференций вообще.

Великий герцог Веймарский пригласил главных участников съезда к себе в Веймар «на обед». В частном порядке он обратился к французскому обергофмаршалу герцогу Фриульскому с просьбой прислать к нему императорских поваров. Но Наполеон выразил желание ознакомиться с немецкой кухней и попросил подавать только немецкие блюда. Немцы были очень польщены. За этим обедом или за другим зашел разговор о средневековой истории. Принц-примат отнес одну конституционную буллу к 1409 году. Наполеон тотчас его поправил: она была издана в 1336 году. Принц изумился: верно, я ошибся, но какая память у вашего величества! Император тотчас начал рассказывать, как в ранней юности, будучи чрезвычайно беден, живя на маленькое жалованье подпоручика, упросил одного книгопродавца ссужать его книгами с отдачей назад. «Я тогда прочел все, что у него было в магазине». Короли и принцы изумленно слушали. После обеда Александр I открыл бал. Наполеон не танцевал, - написал Жозефине, что в сорок лет уже танцевать не годится, - но восхищался, как хорошо танцует царь.

В первые дни, собственно, только и были праздники. «Это не политический съезд, а пикник (парти де плезир)», - говорил Талейран. Одно дело, впрочем, уже велось, но закулисное… Даже очень закулисное.

V

Для Талейрана поездка в Эрфурт была «необходимостью». Это был именно тот случай когда надо поговорить: писать совершенно невозможно. Он хотел продаться России. Сам он, хоть человек был не застенчивый, определил свои действия иначе. Впоследствии неоднократно говорил, что изменял только правителям Франции, ей же самой не изменял никогда: руководился только ее интересами. В этом утверждении была некоторая доля правды. Все же он очень преувеличивал. Без выгоды ничего не делал. Мог бы сказать о себе то, что сам говорил о другом цинике: «Семонвилль заболел лихорадкой? А для чего это ему нужно?»

Он был уже очень богат. Нажился и на биржевых спекуляциях, пользуясь тем, что знал, как государственный деятель, много тайн. Нажился и просто на взятках. Иностранные правительства обычно платили ему охотно. Отказались заплатить Соединенные Штаты, тогда еще страна бедная. Американская делегация, ездившая в Париж для разрешения одного мирного денежного спора, не только не дала взятки французскому министру иностранных дел, но, вернувшись после неудачных переговоров, неожиданно опубликовала в газетах сообщение о том, что этот министр потребовал взятки.

От царя Талейран решил потребовать большую сумму. Сколько именно он получил, неизвестно. Позднее торговался: надо бы дать еще. Кроме денег, желал получить и другую взятку. Он очень любил своего племянника-наследника, 20-летнего графа Эдмонда де Перигора. В России тогда была богатейшая невеста, дочь последнего владетельного герцога Курляндского (впоследствии столь известная герцогиня Дино). Ей шел шестнадцатый год: как говорили, она была влюблена в князя Адама Чарторийского. Талейран упросил царя способствовать браку барышни с его племянником, повлияв на мать невесты. Брак действительно состоялся вопреки желанию молодых людей. Юная невеста сказала своему жениху, что не любит его, но уступает желанию своей матери. Жених ответил, что и он ее не любит, но уступает желанию своего дяди.

Император Александр, вероятно, не очень уважал Талейрана и не имел основания его любить: после казни герцога Энгиенского Россия заявила протест французскому правительству. Талейран ядовито ответил, что французское правительство не заявляло протеста против убийства императора Павла, хотя, насколько ему известно, убийцы кары не понесли. Но, как все, царь считал Талейрана умнейшим человеком и вдобавок влиятельнейшим из государственных людей Франции.

В этом он заблуждался - по крайней мере, в тот момент. Талейран знал или чувствовал, что его роль при Наполеоне кончается. Незадолго до свидания в Эрфурте он был смещен с должности министра иностранных дел и назначен заместителем великого электора (vice grand électeur). С формальной стороны это было как будто повышение, и жалованье по новой должности было больше. Но в действительности это означало, что император хочет уменьшить его влияние. Талейран пошел на очень опасное дело при таком человеке, как Наполеон, несомненно, рисковал расстрелом. Как бы то ни было, при первом же своем разговоре в Эрфурте с царем наедине он сказал ему следующее: «Государь, зачем вы сюда приехали? Вы должны спасти Европу, и вы можете это сделать, только если будете сопротивляться Наполеону. Французский народ цивилизован, а его император не цивилизован. Русский царь цивилизован, а его народ не цивилизован. Поэтому русский царь должен быть союзником французского народа».

С этого дня (4 октября) и начался деловой разговор. Соглашение состоялось. Оставаясь приближенным Наполеона, Талейран, по существу, перешел на русскую службу. Подписываясь «Кузен Анри», он стал сообщать царю разные полезные сведения и давал ему советы, как надо действовать.

Некоторые биографы Талейрана если не оправдывают его, то находят «смягчающие обстоятельства»: он считал завоевания, территориальные приобретения никому не нужным и даже вредным делом. В этом смысле он действительно был культурным человеком будущего. Но никакой другой общей идеи у него не было. Кажется, все биографы сходятся на том, что он оказался проницательней, чем Наполеон. Конечно, он кончил свои дни не на острове Св. Елены. Впрочем, наверное, не пострадал бы, если б и не пошел на государственную измену. Талейран способствовал возвращению Бурбонов. О том, что будет дальше, о том, чем кончится их царствование, он, по-видимому, и не думал. Быть может, его огромный жизненный опыт научил его тому, что слишком далеко, то есть лет на двадцать, заглядывать в будущее невозможно. С этим спорить было бы нелегко. Скорее же всего он просто исходил из мысли, что на его век Бурбонов хватит, а «после меня хоть потоп». Людовика XVIII и Карла X даже на его век не хватило. Он дожил до маленького потопа 1830 года. До следующих больших потопов не дожил.

Наполеоновская идея все же была. Она Талейрана не соблазняла и, главное, ему лично была совершенно не нужна. Он и без всяких «западных империй», «федераций», «объединений» чувствовал себя отлично. Но никакой талейрановской идеи в истории не существует.

VI

На каком-то второстепенном приеме в Эрфурте государственный секретарь Маре познакомился с одним третьестепенным немецким сановником. Маре был очень образованный человек, литератор и член французской Академии. Быть может, он знал немецкий язык, так как в пору революций два с половиной года провел в австрийском плену, был выпущен в обмен на дочь Людовика XVI. Он счел нужным доложить императору: в свите великого герцога Веймарского находится известный писатель тайный советник Гете. «Гет!» - Император велел пригласить его на следующее же утро.

Это одна из наименее понятных психологических особенностей столь сложной психологической биографии Наполеона: в молодости он необычайно увлекался «Страданиями молодого Вертера». За много лет до того роман имел огромный успех в мире. Госпожа де Сталь говорила, что он «вызвал больше самоубийств, чем самая красивая из женщин!». Но именно Наполеону, казалось бы, этот роман о молодом человеке, кончающем с собой из-за любви, должен был бы быть довольно чужд. Как бы то ни было, он принял Гёте чрезвычайно любезно. Когда тайного советника ввели в его кабинет, император молча долго на него смотрел, затем сказал: «Вы человек!» (Гете дает две версии - по другой: «Вот человек!») Вопросы вначале были неинтересные: «Сколько вам лет?», «Вы женаты?», «Ведь вы первый драматург Германии?» На этот последний вопрос Гёте скромно ответил, что есть Лессинг, Шиллер. Наполеон сказал, что из книг Шиллера читал только «Историю тридцатилетней войны» и что она ему не нравится. «Вашего "Вертера" я прочел семь раз и взял его с собой в Египет». Выразил сожаление, что Гете сделал Вертера честолюбивым (этого из романа не видно), ему следовало бы быть воплощением одной любви. В устах Наполеона замечание неожиданное. Аудиенция продолжалась более часа. Правда, входили другие люди, и император отрывался от разговора с Гете. Дарю, очевидно, желая придать веса приглашенному немецкому писателю, сказал, что мосье «Гет» перевел кое-что с французского. На это ценное замечание Наполеон внимания не обратил. Пригласил Гёте в театр: вы увидите, как там спят принц-примат и король Вюртембергский. Посоветовал написать что-либо в честь императора Александра. Гете - не совсем точно - ответил, что никогда этого не делает: можно ведь потом и пожалеть. «Однако наши великие поэты писали в честь Людовика XIV». - «Да, может быть, они потом и сожалели, государь». И сам Гёте, и его ответы очень понравились императору. Он предложил ему переехать в Париж: «Напишите "Смерть Цезаря". Вы можете написать это лучше, чем Вольтер. Надо показать, что Цезарь мог бы осчастливить человечество, если б ему дали на то время...»