не лучше ли вернуть на престол Бурбонов и стать при них первым человеком: герцогом, коннетаблем-главнокомандующим, богачом. Когда Бонапарт все-таки стал «королем», Жозефина беспрестанно ходатайствовала перед ним об одолжениях и милостях разным людям: никому ни в чем не могла отказать. Нередко она своего и добивалась, хоть Наполеон говорил при случае: «Стоит моей жене о чем-либо меня попросить, чтобы я немедленно сделал противоположное».

*

Будущая французская императрица родилась 23 июня 1763 года на острове Мартинике, где ее отец, французский дворянин Жозеф-Гаспар Ташер де ла Пажери, занимал военно-административную должность. На склоне дней, после развода с Наполеоном, Жозефина от скуки стала заниматься своей генеалогией и обратилась за справками к специалисту. Разумеется, специалист представил Жозефине самую лучшую родословную, возводящую ее род к XII столетию. Так ли это или нет, — и по отцу, и по матери она принадлежала к старым, захудалым дворянским семьям.

Родители Жозефины были бедны. Образование она получила скудное даже по тем временам. О детских годах ее нам известно немного. На пятнадцатом году она была повенчана с виконтом Александром де Богарне. История этого брака не слишком интересна и во всех подробностях изучена лучшими биографами Жозефины, Обена и Массоном. Это был обычный брак по расчету — денежному со стороны родителей невесты, более путаному со стороны родных жениха. 17-летний виконт увидел свою будущую жену лишь по ее приезде во Францию.

Если считать, что сходство характеров между мужем и женой — благоприятное условие для брака, этот брак должен был бы оказаться счастливым. Александр де Богарне по складу души очень походил на Жозефину. Он был недурной человек, неглупый, незлой, больше всего желавший прожить свой век спокойно, в свое удовольствие, не мешая и другим. Ничто из этого ему не удалось: другим сделал без умысла немало зла, жизнь прожил бурную и погиб в конце концов трагическою смертью. Настроен он был либерально, и притом (что не лишено значения) был так настроен еще до революции. Правые историки высмеивали либерализм Александра де Богарне и объясняли его взгляды тем, что, вследствие недостаточной родовитости, он не сделал придворной карьеры. Могло быть и это — сходные случаи были и в истории русской революции. Думаю, что революционность, проявленная виконтом в пору Конвента, и в самом деле особой искренностью не отличалась. В одном историческом романе одно мрачно настроенное действующее лицо говорит: «Есть честные генералы, есть честные революционеры, но честных генералов-революционеров в природе не существует». Возможны, однако, и исключения. Богарне в пору революции тоже плыл по течению — и приплыл к гильотине.

Надо ли говорить, что Жозефина родилась «с клочком волос на голове, очень напоминавшим корону»; что в детстве, на Мартинике, вещая старуха негритянка предсказала ей вступление на французский престол и, предсказав, поспешно скрылась; что в ту минуту, когда юная Жозефина взошла на корабль, отвозивший ее во Францию, «над большой мачтой корабля взвился яркий сноп света» и т.д. Всякий, кто занимался биографией людей, достигших очень высокого положения, знает, что подобные предсказания, относящиеся к детским годам героя, составляют обязательное и неминуемое бедствие. Большинство этих рассказов исходило от самой Жозефины: она ужасно любила все таинственное.

Брак супругов Богарне оказался несчастным. Родились дети: сын Евгений, дочь Гортензия, люди в истории достаточно известные. Затем произошла катастрофа. Муж «вдруг все узнал». На Мартинике ему «все» рассказали рабы. О Жозефине всю жизнь передавали гадкие сплетни, — но о ком сплетен не ходит? Что именно узнал ее муж, с точностью сказать нельзя, да это и неважно. Как бы то ни было, виконт, сам человек отнюдь не святой жизни, внезапно пришел в ярость и написал жене письмо, составленное в самых грубых выражениях. Супруги расстались, имущественные отношения запутались. Все по-своему распутала приближавшаяся революция. Жену отправила на трон, мужа — на эшафот.

II

В самом начале революции в Париж прибыла из провинции молоденькая женщина, жизнь которой довольно тесно сплелась с жизнью Жозефины. Теперь о ней забыли, но в свое время она пользовалась большой известностью и знала всех великих людей мира. В ранней юности, у себя в Алансоне, она занимала положение скромное: была не то модисткой, не то белошвейкой. Звали ее Марией Ленорман. Жить в глуши ей не хотелось. Революция, как все говорили, начинала новую жизнь, но в провинции это было, особенно вначале, мало заметно: богачи оставались богачами, белошвейки — белошвейками. Мадемуазель Ленорман переехала в Париж. Она решила стать ворожеей.

Предсказывала она по картам, по звездам, по линиям руки, на яичном белке, на кофейной гуще, на расплавленном свинце. Предсказывала, за исключением особых случаев, о которых будет речь дальше, весьма неудачно; что ни скажет, то соврет. Но это была очень ловкая женщина. Очутившись в Париже девятнадцати лет от роду, не имея ни денег, ни связей, ничего не зная в политических делах, эта провинциальная девица сразу сообразила, как можно в городе-светоче быстро приобрести и почет, и славу, и особенно деньги (деньги она любила с нежностью). Газеты в один голос твердили, что во Франции началась новая эпоха: «человечество вступило в эру разума», — все объяснено энциклопедистами, теперь остается лишь воплотить разум в жизнь. В первые месяцы революции парижане были от эры разума в восторге. Но эрой разума их кормили каждый день... Госпожа Ленорман поняла: надо открыть в городе-светоче каббалистический кабинет.

Идея была тонкая. Я уверен, что в нынешней Москве, которая, по словам советского писателя, «дышит чистым воздухом материализма», имел бы бешеный успех кабинет черной и белой магии. Пропагандисты не без наивности расценивают только прямое действие своей пропаганды: действия обратного («ну вас к черту, надоели!») они никогда не учитывают. Госпожа Ленорман в самый разгар эры разума объявила, что предсказывает любому человеку бу- дущее по известным ей методам: хиромантическому, картомантическому, лампадомантическому, некромантическому, рабдомантическому и орнитомантическому{78}, — к ней повалил народ. Не простой народ, — он предсказательницу не интересовал. Кабинет ее все расширялся и несколько раз перекочевывал. Окончательно он обосновался на rue de Tournon, дом №5, и был отделан очень роскошно, — госпожа Ленорман отлично понимала, что «простота нравов» тоже несколько надоела. Реклама у нее была поставлена так, что Грета Гарбо могла бы удавиться от тоски и зависти. На обложке ее книг печатались адреса, по которым книги эти можно было покупать в любом европейском городе, в том числе в Москве и Петербурге: в России Ленорманша в свое время была весьма популярна. Называла она себя по-древнему, «Сибиллой» (т.е. вдохновленной Богом), — и это тоже было тонко рассчитано: на древность мода сохранялась в пору революции очень долго, и если все консьержи стали Брутами, а все лавочники Гракхами, то никак нельзя было обойтись и без Сибилл.

Да, своеобразна психология революционных эпох: у Ленорманши бывали принцесса Ламбаль, Мирабо, Камиль Демулен, Дантон, Гош, Барер, Тальен. Ее собственное свидетельство об их посещениях, конечно, ничего не стоило бы. Однако о некоторых посетителях ее кабинета мы знаем и из других, более надежных источников. Весной 1794 года к мадемуазель Ленорман, по ее словам, зашел с Сен-Жюстом и сам Робеспьер. Разумеется, ему выпала девятка пик, и он смертельно побледнел. «Чудовище задрожало», — рассказывала впоследствии Ленорманша. Может быть, она Робеспьера никогда в глаза не видела: других свидетельств о его визите, насколько мне известно, нет. Позволительно, кроме того, предполагать, что особенно влиятельным чудовищам Сибилла не так уж откровенно предсказывала гибель. Однако кому-то из высокопоставленных лиц она, очевидно, предсказанием не угодила: неожиданно ее арестовали и посадили в тюрьму, пользовавшуюся особенно зловещей славой. Сама она приписывала свой арест именно пиковой девятке Робеспьера.