Перезарядив ружье, я ринулся вперед. Было темно, и я знал, что увижу огоньки глав тигра сравнительно издалека.

Я продвигался вперед шаг за шагом. Когда, казалось, прошла целая вечность, — а в действительности я не сделал и пяти-десяти шагов, — я снова увидел эти горящие глаза. Луч фонарика осветил тигра — хищник готовился к прыжку. На сей раз я прицелился тщательно; и когда выстрел прогремел, зеленый свет погас и полосатая голова безжизненно упала. Я снова перезарядил ружье, но стрелять больше не пришлось. Тигр не шевелился.

Облегченно вздохнув, я направился к нему. Но, не пройдя и двух шагов, замер в суеверном страхе. Под полосатым брюхом светились два новых огонька. Я уже вскинул ружье, когда слабое повизгивание объяснило мне все: и кому принадлежит эта пэра глаз, и почему тигрица — то, что это была тигрица, я уже не сомневался, — лишь угрожающе ревела, но не делала прыжка, и почему, уже раненная, отползла назад, а не бросилась на меня. Она защищала своего детеныша.

Я посмотрел на тигренка. Он был совсем маленький. Если бы я бросил его в джунглях, он бы погиб от голода или нашел бы еще более страшную смерть в пасти какого-нибудь врага. Я знал, что будет очень трудно найти лагерь, неся на руках этого злого малыша.

Нужно было дождаться рассвета. За это время я решил «обезвредить» тигренка. К счастью для нас обоих, у меня был припасен кусок брезента. Мне удалось завернуть в него тигренка. Когда лапы его были связаны, я высвободил из-под брезента его голову, и скоро он перестал барахтаться и утих. Я болтал с ним в течение долгой ночи и иногда даже гладил его, пытаясь искупить свою вину перед ним.

В течение этой ночи, прислушиваясь к голосу джунглей, я сделал для себя два вывода. Первый заключался в том, что я уже не боялся больше этого диковинного леса. И затем поклялся, что никогда в жизни не буду убивать просто так, ради «спортивного интереса».

Я сдержал клятву, которую дал себе в ту ночь. С тех пор моим единственным оружием на охоте был фотоаппарат.

Кейф Оран Рисунки Н. Недбайло / Перевод А. ЖигаревА и В. Рамзеса

Артур Лундквист. Вулканический континент

Чили — страна прекрасная, суровая, любимая

Чили — самая длинная и самая узкая страна в мире. На четыре с половиной тысячи километров протянулась она от перуанской границы до мыса Горн, а расстояние от гор до океана редко превышает полтораста километров.

Чили напоминает огромный меч с чуть изогнутым острием: Анды образуют тыльную часть меча, а тихоокеанский пенистый прибой — его лезвие.

Чили — это страна вулканов, и она содрогается от землетрясений на всем своем протяжении с севера на юг.

Кроме того, Чили — это страна резких контрастов: искрящаяся селитрой пустыня, высокие заснеженные вулканы, зеленые долины, голые обрывистые берега, темные леса, глубокие озера, а на юге — шхеры, врезающиеся в берег меж одетых льдом скал. В одних районах годами не выпадает ни капли дождя, в других почти непрерывно идут проливные дожди, розы вдруг покрываются снегом, а пингвины разгуливают по пляжу, заблудившись среди купающихся. Здесь все совсем рядом: пустыня и ледник, кондоры и колибри, пальмы и березы, соль и виноград.

Чили — это длинный уступ между горами и морем; страна повернулась спиной ко всему остальному миру, а лицом — к Великому океану. Это древняя индейская страна, а ее побережье — старое пиратское гнездо: сами чилийцы являются потомками никем не покоренных индейцев и отважных авантюристов, высадившихся с кораблей на берег. Чилийцев называют островитянами, жителями шхер; море заменяет им шоссейные дороги, а морское хозяйство (рыболовство, судоходство) имеет для них не менее важное значение, чем сельское хозяйство.

Плодородная центральная область занимает лишь третью часть этой вытянутой в длину страны, однако здесь живет шесть миллионов человек из семимиллионного населения Чили. Центральная область — это сердце страны, она славится своей живописной природой и мягким благодатным климатом, своими фруктами и винами; обширными поместьями и зелеными лесами. Здесь чилийцы построили самые крупные города, здесь развивалась самая высокая культура.

Природа крайнего юга слишком сурова даже для чилийца, хотя никогда не было недостатка в трубадурах, воспевающих романтику освоения этого края, его нефтяные богатства и отары овец, его зловещую антарктическую красоту, холодное очарование его скал, нависающих над пропастью, куда низвергаются ревущие водопады.

Шхеры Чоноса и залитые дождем леса на острове Чилоэ имеют своих энтузиастов, приозерный край имеет своих. Однако чилийцы больше всего любят свой Эль Норте, героический Север, где были одержаны великие победы и над неумолимой природой и над вражескими армиями. В этих пустынях, где нет ничего живого, селитра и медь, словно силой волшебства, создали целые города, похожие на гигантский мираж, и нередко эти города исчезали тоже как мираж. Сколько раз Эль Норте навевал людям золотые сны, и сколько раз за этим следовало жестокое пробуждение! Север любят за обманутые надежды, за тяжелые испытания, любят нелепо, с обожанием и тоской.

Селитровая пустыня

Ольягуэ находится высоко в горах возле самой боливийской границы; это небольшое селение, состоящее из маленьких железных домиков. Вокруг десятки вулканов, некоторые все время курятся. Лунный ландшафт, богатый серой и бурой. Все выбелено солью и искрится в солнечных лучах.

Сера лежит ядовито-желтыми пирамидами. Ее привозят сюда сверху, из кратера вулкана Ауканквилча, поднимающегося на шесть тысяч метров над уровнем моря: это высочайший в мире рудник. Вверх по склонам вулканов, к серным рудникам тянутся дороги, сплошь засыпанные желтой серной пылью. На одном из кратеров когда-то образовалась трещина, и теперь по всему вулкану от вершины до подножия бегут разноцветные полоски застывшей лавы: красные, желтые, лиловые.

Наш поезд минует несколько селитровых озер, едет между высоких соляных сугробов. Селитра покрывает воду толстой корой, словно это засыпанный снегом лед. В несколько рядов стоят самосвалы, загружаемые с помощью механических скребков: черные машины на бескрайных белых просторах. Возле берега зияют проруби; вода в них прозрачно-зеленая, мертвая и застывшая как стекло.

Высокими штабелями лежат какие-то странные предметы, по форме они напоминают окаменевшие стволы деревьев: это парета. Она нередко залегает на склонах вулканов в виде огромных колонн. Породу взрывают динамитом и потом используют как топливо; по своим качествам парета напоминает уголь.

Но в железных домиках печи топят высушенным ламьим навозом. Ламы пасутся на пропитанной солью почве, поедая редкую жесткую траву, идут длинными караванами по дорогам с мешками соли на спине.

Там, где еще недавно жили люди, теперь лежат сваленные в кучу железные листы, одиноко стоят столбы электропередач, белые и обглоданные, словно старые скелеты, валяются груды консервных банок и разбитых бутылок.

Мы все чаще видим разбитые и брошенные машины, которые жадно пожирает ржавчина, словно жаркий медленный огонь.

Склоны вулканов покрыты черными лавовыми массами. Ручьи вырыли в них глубокие ущелья. Меж мягких холмов пустыни укромно расположился завод взрывчатых веществ. Ниже находится зеленый оазис Калама; дома здесь стоят под зеленой сенью деревьев, и все заросло клевером.

Здесь берет начало двойной трубопровод, который тянется вдоль железной дороги через всю пустыню к побережью до самой Антофагасты (двести пятьдесят километров). Трубы идут по самой поверхности земли, и через каждые несколько десятков метров на них насыпан маленький земляной холмик; кажется, будто это бесконечная вереница безыменных могил.

От Сьерра-Горда начинается уже настоящая селитровая пустыня. Разграбленная, разоренная, изрытая людьми — пустыня в руинах. Смешанная с солью пыль начинает дымиться при каждом порыве ветра и больно щиплет глаза.