Вхожу в комнату, сняв обувь.

Лестница, пол, двери, потолок — все это из полированного дерева. Пол покрыт циновками. Для обуви отведено специальное место (в больших домах — это пронумерованные ящики). Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь вошел в дом в обуви. Войти в комнаты в обуви — значит жестоко оскорбить хозяина дома. Я как-то слышал, что старые рабочие одного электрозавода в Нагое, которые очень страдали от произвола директора, вымещали свою обиду тем, что, приходя к директору в дом, не снимали гэта. Это было жестоким оскорблением для директора завода.

Вхожу в кеякидо (это жилая часть дома). На полу — 6 циновок. Как правило, толщина их достигает 6 сантиметров, длина 1,5 метра, а ширина — 90 сантиметров. Их плетут из соломы и обшивают по краям черной или коричневой материей.

Кстати, в Японии площадь исчисляют не квадратными метрами, а те. Один те соответствует по площади одной циновке. Если вы заказываете комнату в гостинице, нужно добавить: «Пожалуйста, комнату в 8 тё».

В японском доме вам сразу бросится в глаза естественная красота помещения: деревянная отделка стен, пола, потолка, небольшое количество украшений. Если в дворике нет настоящего сада, то его непременно заменит миниатюрный садик, в котором будут деревья и растения в цветочных горшках.

В японском доме мало мебели (она очень дорого стоит). Небольшой низкий столик, красиво отделанный сундук, несколько подушек для сидения — вот и вся обстановка.

Тонкие бумажные стены разделяют дом на комнаты. Двери в доме раздвижные, и поэтому можно легко менять размеры комнаты. В жаркое время года все стены в доме раздвинуты.

Хозяин дома показывает мне своеобразный камин, который топят в холодное время года. Конструкция его довольно проста. Одна из циновок разрезается пополам, под ней вырывается яма величиной 50X90 сантиметров. Ее выкладывают камнями. В яме лежит древесный уголь, а над ямой возвышается тонкая деревянная подставка с крышкой. С трудом веришь, что такое хрупкое сооружение не сломается от малейшего прикосновения.

Раньше, если кто-нибудь в семье умирал, то все покидали этот дом. Теперь от такого обычая отказались — ведь он обходится слишком дорого.

Ульрих Макош, немецкий журналист (ГДР)

Саянские этюды

По залитым солнцем долинам, по крутым каменистым осыпям, по ледникам и горным рекам проходит наша дорога.

Фыркают лошади, тяжело переступая в болотной жиже. Медленно расступаются старые кедры. Ближе к перевалу нас встречают игрушечные снежники, разбросанные по сине-зеленым склонам, и хмурые тучки, уцепившиеся за острые пики гор. А внизу белой змейкой вьется река.

По этой бурной реке полетят наши плоты. Исчезнут серые скалы в зеленоватых лишайниках и поляны пионов, ирисов; за песчаными косами откроются плавные сливы реки с коварными шиверами и одинокими камнями — «болванами».

***

Прошлым летом наша туристская группа совершила поход по Восточному Саяну. Мы добрались с караваном до верховьев реки Уды и спустились по ней к Нижнеудинску. Это было незабываемое путешествие. Нам дорог каждый километр пути, который мы протопали своими ногами, каждое дерево, срубленное для плота, каждый, даже самый пустяковый, порог. И теперь, просматривая фотографии и рисунки, сделанные во время похода, чувствуешь, как тебя опять тянет туда, в Саяны.

Во время путешествия наши фотоаппараты не знали отдыха. Мы «охотились» за пейзажами, и за жанровыми сценами, и за отдельными деталями.

Одинокий цветок, выросший среди скал, звонкий ручей, прыгающий по камням, — сними их, и они порой расскажут о природе гор больше, чем десятки фотографий, которые пытаются «объять необъятное».

Чтобы не упустить в походе ничего интересного, мы «постановили»: не экономить пленку и не высчитывать перед каждым новым объектом, сколько осталось кадров.

Несколько аппаратов на группу из семи-десяти человек и фотограф, свободный от рюкзака, — еще одна из наших заповедей. Ведь работа фотографа такая же «общественная», как дежурство у костра или установка палаток. Посчитайте, сколько километров набегает он за целый день, выискивая точки, удобные для съемки.

Караван становится на отдых.

Мы точно уверены, что поговорка "Дурная голова ногам покоя не дает" к нам не относится

«Кому облако? Кому свежее облако?» «Продавец — Лиля Смирнова, инженер одного из московских заводов.

С самого начала наши отношения с Удой не клеились...

Вы думаете, что попить чайку в тундре легкое дело? Вот сколько желающих на крошечный котелок.

Нам так и не удалось подружиться с капризной Удой.

Последняя сотня метров перед вершиной.

Снимать везде: и на восхождении, когда задаешь себе извечный вопрос: «Кто тебя сюда гнал?» — ив ледяной воде, когда толкаешь по камням полутонный плот, и у костра после ужина, когда хочется растянуться и заснуть, и даже на кипящих порогах, когда холодная буйная волна грозит смыть тебя с плота.

Да, много хлопот приносит фотоаппарат туристу, но, честное слово, без этого молчаливого друга любое путешествие кажется скучным!

Фотоочерк Б. Жутовского, Ю. Кривоносова

Николас Гэппи. Последние из мавайянов

«Последние из мавайянов» — так по праву назван рассказ об этом народе, описанном в новой книге английского путешественника Николаса Гэппи «Ваи-Ваи». Не побоявшись проникнуть в глубь джунглей Британской Гвианы, в бассейн малоисследованных притоков Амазонки, Эссекибо, Мапуэры и других рек, молодой ботаник старательно изучал леса, но многое узнал и о жизни людей, населяющих эти заповедные глубины зеленого океана. Со своими помощниками из индейского племени ваи-ваи, по имени которого названа вся книга, Гэппи пробрался в такие места, где до него не ступала нога белого человека, в поселения, обитатели которых еще «е видели белых. Это область, где живут знаменитые, известные только по старым легендам мавайяны — «индейцы-лягушки», «подводные индейцы». Около 130 лет назад сообщал о них Шомбургк, но после того их никто не находил. Николас Гэппи встретил привлекательных людей, увидел простую, слитую с природой жизнь, познакомился со своеобразной древней культурой. Все это не могло не тронуть душу и сердце честного человека, задумывавшегося над изъянами и язвами буржуазной цивилизации. Может быть, отчасти поэтому в нарисованных Гэппи картинах на первый взгляд больше солнца, чем мрака. Спокойно, почти эпическим тоном естествоиспытателя говорит путешественник о своих наблюдениях, и тем чудовищнее выглядит трагедия, которая раскрывается перед читателем. «Несколько лет назад в этих краях вообще не знали, что такое воспаление легких, а сейчас здесь появляются и туберкулез и венерические болезни, столь распространившиеся уже в саваннах. Полное вымирание грозит ваи-ваи, мавайянам и другим племенам южных лесов». «Можно с уверенностью утверждать, что мавайяны вобрали в себя остатки других племен, которые постепенно вымирали и утрачивали способность существовать самостоятельно. А теперь и сами мавайяны вымирают: женщин мало, рождаемость низкая, все племя насчитывает тридцать-сорок человек». «Только коренное преобразование жизни может их спасти» — пишет Гэппи. Книга Гэппи убедительно свидетельствует, что там, где властвует капитал, малые и слабые народы брошены на произвол судьбы, обречены на вымирание. В этом мире расходуются чудовищные средства на вооружение, на удовлетворение прихотей господствующих классов, однако всегда не хватает средств для приобщения к цивилизации отсталых племен и народов, для сохранения их культуры и искусства — этих живых драгоценных памятников истории человечества. За пронизанной солнцем картиной бушующей зелени, расцвеченной яркими красками, наполненной песнями птиц, встает мрачный образ колониализма, без пощады растаптывающего жизни отдельных людей и перемалывающего и уничтожающего целые народы.