— Тише! — предупредил Воробьев. — Возможно. Некоторые наши офицеры и рядовые казаки поступили на курсы, созданные этой организацией. На курсах платят хорошее жалованье. Как вы думаете, откуда я деньги беру и так одет? Оттуда же. Пройду подготовку и буду отправлен в Россию. Меня снабдят всем необходимым.

— А за это что вы должны сделать? — спросил Константин.

— Собрать некоторую информацию. Вот бы вам пройти такую подготовку. Можно было бы договориться, чтобы нас вместе послали.

— Это все очень интересно! — воскликнул Константин. Глаза его загорелись. — С кем же мне поговорить об этом?

— Не беспокойтесь, — заверил Воробьев. — Если есть желание, сведу вас с нужными людьми… Есть тут некий Яковлев…

— Что это за персона?

Воробьев рассказал о Яковлеве.

— О! — улыбнулся Константин. — Так я ж его знаю… С графом Понятовским ко мне в Новочеркасске приходил… Шулер.

— Может быть, — согласился Воробьев. — Но он сейчас влиятельный человек… Так вот, если вам негде спать, пойдемте, я вас пристрою в одном месте…

Белые, перламутровые облака ярко розовели в предвечернем небе. В густых зарослях садов буйно звенели птицы. В станице было тихо и пустынно, словно все в ней вымерло. Ничто не нарушало ее дремотного состояния. Разве лишь потревожит застоявшуюся тишину какой-нибудь пестро раскрашенный задиристый петух, разогнавшийся за раскудахтавшейся курицей, или пройдет по пыльной улице хрюкающая свинья, ведя за собой визжащий выводок поросят, или вдруг ни с того, ни с сего залает увидевший что-то неприятное во сне дремавший в подворотне пес.

Покачиваясь из стороны в сторону, идет по главной станичной улице захмелевший приземистый казачок. Размахивая руками, он весело напевает:

На казаке надеты защитная гимнастерка, синие диагоналевые казачьи шаровары. На макушке лихо сбита фуражка с красным околышем и звездочкой.

Казак старается идти прямо, не качаться. Но ему это не удается. Иной раз его так швырнет в сторону, что он едва не валится в придорожные колючки. Тогда он приостанавливается, мгновение стоит, смотря на носки своих сапог, а потом снова шагает, напевая. Но стоит ему заметить, что навстречу идет кто-то, как он сейчас же придает своему лицу строгое, недоступное выражение, что даже страшно становится… И так важно задирает голову, что с нее чуть ли не валится фуражка. И если кто с ним встречается, то обязательно почтительно здоровается:

— Здорово живете, Сазон Миронович!

— Гм… Гм… — покашливает солидно Сазон и баском отвечает: Здравствуйте!.. Здравствуйте!..

Видя, что встретившиеся станичники уже ушли далеко, казачок подмигивает, словно он кого-то сейчас хитро провел. На веснушчатом лице его расплывается озорная усмешка. Прищелкивая пальцами и приплясывая, он снова затягивает:

Из-под его ног курится взвихренная пыль…

— Доброе здоровьице! — неожиданно слышится насмешливый голос.

Сазон вытаращивает осоловелые глаза на рыжего казака, высунувшего голову из калитки нового, как игрушка, раскрашенного домика.

— А-а, Дубровин, здорово!.. — сказал Сазон. — Тебе что, обязательно приспичило глядеть на улицу именно сейчас, когда я иду?

— А как, по-твоему, Сазон Миронович, у меня глаза есть ай нет? — скаля зубы в усмешке, спросил Дубровин. — Никак и уши есть? А ежели есть, то как же иначе?.. Слышу, кто-то веселый по улице идет, песню ловко поет… Дай, думаю, гляну. Гульнул, что ль, односум?

— Было такое дело, — нехотя согласился Сазон. — Хлебнул самую малость… Бывает же так, как говорят: шел в церкву, а попал в кабак…

Дубровин засмеялся:

— Гутарят и так: ехал к Фоме, а заехал к куме…

— Ну, это ты, Силантий, того, — погрозил пальцем Сазон. — Брось насчет кумы-то. У меня Сидоровна наикраше всех кумушек. От такой, брат, жены не захочешь и красивой кумы.

— Это ты правду гутаришь, — ухмыльнулся Дубровин, теребя свой кудлатый, отливающий медью рыжий чуб. — Но иной раз неплохо и с кумой поиграть… Ха-ха!..

— Ну-ну, не таковский я человек.

— Да это ты, товарищ Меркулов, просто боишься своей Сидоровны.

— А что ж, — согласился тот, — и вправду боюсь. Злой она становится, как собака, ежели чуть что не по ней.

— От злой жены, — сказал Дубровин, — спасают лишь смерть или пострижение в монахи…

— Болтаешь ты пустое, Силантий, — отмахнулся Меркулов. — Сидоровна моя хоть и строгая баба, но рассудительная…

— Она у тебя красивая да молодая, — язвил Силантий. — Только вот горе — муж у нее Григорий, хоть бы был болван, да зато Иван…

— Ну-ну! — нахмурился Сазон. — Я те дам Григорий… болван… Чего это такое?.. Ты вот скажи, что к нам в стансовет не заходишь? Мы про артельные дела ведем разговор. Организовать артель думаем, а ты в стороне стоишь. А тож мне красный партизан… за Советскую власть кровь проливал.

— Покель, односум, подождем, — насмешливо ответил Дубровин. — Нам не к спеху. Вот поглядим, как вы в этой артели будете работать. А тогда могем и мы вступить… Прощевай!.. — и захлопнул калитку.

— Эх ты! — укоризненно покачал головой Меркулов. — Тож мне, красный вояка… Разбогател, в кулаки лезет.

С минуту пошатываясь, он глядел на новые крашеные ворота Дубровина. Потом, махнув безнадежно рукой, побрел дальше.

У дома Ермаковых его окликнул старый казак Василий Петрович:

— Погоди!..

Сазон остановился. Василий Петрович торопливо подошел к нему:

— Здорово был, казак!

— Здравствуй, Василий Петрович! — важно ответил Сазон.

— На парах, что ли? — усмехнулся старик.

— С пару кости не ломят.

— Правильно гутаришь, — согласился Василий Петрович. — Будем пить и гулять, а работу прочь гнать…

— Не, — замотал головой Меркулов. — Не гожа твоя побасенка. Труду весь век, а потехе час…

— Могет быть, и так… Сазон Миронович, — сказал Василий Петрович, дельце есть у меня к тебе.

— Что хотел, гутарь.

— Да, может, в другой раз, — нерешительно проговорил Василий Петрович. — Сейчас навроде ты не в своем порядке…

— Что значит «не в своем порядке»? — строго посмотрел на него Сазон. — Я всегда в своем порядке… Говори, что надобно?

— Да, понимаешь ли, в чем дело, — начал старик. — Зараз, сам знаешь, новая экономическая политика… Ну, стало быть, я так понимаю, все мы должны иметь стремление к богатой жизни… За то, мол, и воевали наши сыновья…

Сазон хоть и был пьян, но слушал Василия Петровича внимательно:

— Ну-ну?

— Я тоже к тому стремление имею, — продолжал старик. — Сам знаешь, хозяйство у меня хорошее, крепкое. Государству польза от него есть. Добрая польза. Налоги сдаем. Зараз мы с Захаром надумали трактор приобрести. Надобно по этому делу в Ростов ехать… Так вот, ты мне напиши ходатайство. Просим выдать, мол, трактор Фордзон. Гражданин, мол, Ермаков является примерным хозяином, а дети его, сын и дочь, — герои гражданской войны, награжденные за свое геройство орденами Красного Знамени… Сын, Прохор, зараз академию военную проходит, учится на красного генерала, а дочь моя, Надежда, сама ученая и замуж за профессора Мушкетова вышла. Напиши, Сазон Миронович, магарыч будет…

Сазон, прищурив глаза, с ног до головы с презрением оглянул Василия Петровича.

— Ты за кого ж меня принимаешь, Василий Петрович? Ты думаешь, ежели я люблю иногда выпить, так и ум могу пропить? Нет, не на таковского напал. Мне твоего магарыча не надо. Я могу тебе свой поставить. А ходатайства я тебе никакого не буду писать. Кулаков нам не надобно разводить.

Старик затрясся от гнева:

— Да ты в уме, что говоришь такие слова? Да я напишу о том Прохору, и он те, парень, за это…