Аристарх Федорович занялся чемоданом, а Надя тем временем заговорила с мальчиками об их учебе. Ребята обстоятельно отвечали на вопросы тетки и с любопытством поглядывали на профессора, который представлялся им каким-то неземным, загадочным существом.

Чемодан был открыт. Надя стала извлекать из него подарки для родных. Она вынула два кожаных портфеля.

— Это вам, ребята, — сказала она мальчикам. — Внутри каждого из них разные карандаши, ручки и тетрадки и другие письменные принадлежности.

У ребят радостно заискрились глаза. Поблагодарив тетку, они побежали в горницу рассматривать подарки.

— А это, мамочка, тебе, — сунула Надя матери отрез кашемировой ткани на платье. Второй кусок яркого оранжевого шелка она передала невестке. — А это, Луша, тебе.

Лукерья вспыхнула от удовольствия.

— Папочка, а это тебе, — положила Надя перед отцом на столе серебряные часы на цепочке.

— Ой, господи! — расчувствовался старик. — Сроду в жизни не носил часов. А теперича, видно, надобно будет носить. Спасет вас Христос, дорогие, за подарочек…

В комнату вошел Захар, управившийся с лошадьми.

— А тебе, Захарушка, придумывали-придумывали, что купить. Да вот я и надумала… Смотри! — вытащила она из чемодана никелированный прибор для бритья и бритву. — Тут, братец, все есть: вот пудреница с пудрой, это мыльный порошок, а это одеколон…

— Чего-о!.. Чего-о?.. — добродушно рассмеялся Василий Петрович. Деколон, гутаришь?.. Хе-хе!.. Вот, Захар, деколоном ты взбрызнешься да в катух пойдешь навоз чистить… Ха-ха! Так, парень, пожалуй, от деколонного духа-то и скотина разбежится… Ну, Надюшка, и учудила ж ты… Разве же духи-то подобают нашему землеробскому званию?..

— Папа, в праздничные дни после бритья хорошо одеколоном взбрызнуться.

— Ну, разве что в праздники…

Анна Андреевна пригласила всех в горницу, где чуть ли не с утра стол был уставлен всевозможными яствами и графинчиками с водкой и вином.

— Садитесь, дорогие гостечки, — ворковала старуха. — Садитесь, родненькие… Садитесь, а-а… — она запнулась, не зная, как называть своего такого важного зятя, — …садитесь, господин профессор, вот сюда…

Все рассмеялись.

— Ой, мамочка, — сказала Надя. — Как ты официально величаешь своего зятя. Его зовут Аристарх Федорович, Аристаша. Так и зови.

— Запамятовала, доченька, — засмущалась старуха. — Да как-то уж неудобно его так называть-то. Ведь он вишь какой человек ученый. А я его Аристаша. Еще обидится. Скажет: старуха деревенская, необразованная…

— Что вы, мамаша, — сказал профессор. — Я ведь человек простой, из такой же казачьей семьи, как и ваша. Прошу вас, Анна Андреевна, относитесь ко мне, как к своему зятю, как к сыну…

— Ты вот, зятюшка, садись около меня, — потянул Василий Петрович профессора к тебе. — Садись, родной! Давай выпьем по-казачьи. Чего тебе налить-то? Беленькой али красненькой?

— Да можно и того и другого отведать, — усмехнулся Аристарх Федорович.

— Вот это правильно! — обрадовался старик. — Я тоже люблю пропустить иной раз рюмочку-другую. Да без этого русскому человеку и жить никак нельзя. За рюмкой вина и поговорить можно по душам, и дело какое сварганить. Захарушка, тебе какой же: беленькой али красненькой?

— Ты уж мне, батя, давай покрепче.

— А тебе, Надюшка, должно, винца налить?

— Нет, мне тоже беленькой.

— О! — изумился Василий Петрович. — Молодчага! Вот за это люблю, а тебе, мать, красненькой налью.

— Избави бог! — взмолилась Анна Андреевна. — Уволь, Петрович. Сам знаешь, сроду в рот ничего хмельного не беру.

— Нельзя, мать, — возразил старик. — Для такого случая ты хоть пригуби, поздравь гостей с благополучным приездом. И ты, Луша, выпей. А ребята и так обойдутся…

— Нет, папочка, — весело возразила Надя. — Ради такого семейного праздника налей вина и мальчикам. Пусть выпьют. Они уже большие.

— Ну, нехай выпьют, — снисходительно согласился Василий Петрович. Луша, дай-ка рюмки.

Когда рюмки были наполнены, старик поднялся. Торжественно оглянув сидевших за столом, он сказал:

— Дозвольте мне, мои родные, слово вам сказать. Мы с матерью дюже довольны тем, что создали такую хорошую да дружную семью. Погляжу я на детей своих, и душа радуется… Вот сидит наш старший сын Захар, великий труженик, все наше хозяйство лежит на нем. Всю жизнь свою Захар за большими чинами не гнался, а занимался хлеборобским трудом. Зато второй мой сын Проша — орел. Настоящий орел! Красный генерал! А кто б мог подумать? Простой сиволапый казачонок рос, а вот поди ж ты. Молодец! Чую, далеко пойдет парень. Моя кровь! — горделиво добавил он. — Да вот и дочушка Надя не подкачала. Ученым человеком стала. Вишь, мужа себе какого приобрела, — ласково взглянул он на профессора. — Могет быть, и внуки до дела хорошего дойдут. Все слава тебе господи! — перекрестился он. Гневить бога не приходится. Недаром говорят, что наша порода от Ермака идет. Все умные у нас да хорошие… Только вот о Косте я дюже горюю, — с болью вырвалось у старика. — Не повезло ему в жизни. Нелегко, должно, ему на чужбине-то блукать. А ведь тоже было генеральского чина добился. Да, видно, чин-то этот ему не впрок пошел. Блукает, он, как волк, где-то по заграницам, ежели, конешно, жив еще. Могет быть, и помер… Что ж, пошел он, видать, не той дорожкой, прошибку понес. Ну, что ж, кто не ошибается? Конь о четырех копытах и то оступается… Дай бог Косте мирного житья на чужбине, ежели жив, а Не жив, так царство небесное ему. Дорогие друзья мои, выпьем за живых и мертвых наших родных!

Все чокнулись и выпили.

Обед проходил в приятной беседе. Василий Петрович захмелел. А когда он хмелел, то любил порассуждать. Обернув свое раскрасневшееся лицо к Аристарху Федоровичу, он говорил ему:

— Ты вот послухай-ка меня, богоданный зятек, что я тебе скажу. Дай бог здоровья Советской власти за то, что учит нас уму-разуму. При ней я хозяином крепким становлюсь. При царях-то трудно было пробиться нашему брату, а ныне легче становится жить. Вот купили мы зараз с Захаром трактор себе. А это, брат, большое дело для нас. Мало того, что свою землю на нем обрабатываем, но и другим помогаем засевать. Конешное дело, не бесплатно… Думаю дом новый поставить, комнат на шесть, на семь, кирпичный, крытый оцинкованным железом… Сад задумали хороший развести. В нынешнем году винограда много насадили. Думка есть пчелок развести ульев так на пятнадцать-двадцать. Уход-то за ними одинаковый, что за пятью, что за двадцатью. А мед на рынке дорогой, ежели повезти его, скажем, в Ростов али еще в какой другой город.

— Все это интересно, дорогой Василий Петрович, — мягко сказал профессор. — Трактор приобрели, земли много засеваете, намереваетесь значительно расширить свое хозяйство, дом хотите новый построить, сад развести. А я вот как-то неуверен, нужно ли вам все это?

Василий Петрович ошеломленно посмотрел на него.

— А как же? — растерянно спросил он. — Все ведь мы люди, все стараемся улучшить свою жизнь. Рыба ищет где бы глубже, а человек как бы лучше. Да ведь я преклонных лет. И супруга моя такая же. Ежели годков пять протянем на белом свете, так это хорошо. Не о себе думаю — о детях да внуках своих… Могет быть, — нерешительно взглянул он на профессора, — и у вас с Надей детишки могут народиться…

— Конечно, могут быть, — согласился Аристарх Федорович. — Но, Василий Петрович, дорогой мой, разве я с Надюшей и наши дети будем рассчитывать на ваши богатства? Конечно, нет. Были раньше времена, когда наследники с нетерпением ждали дедовского наследства. А сейчас не то. Если у нас будут дети, мы сумеем их воспитать, дадим образование, поставим на ноги. Будут работать, обеспечат себя. Вероятно, так же мыслит и Прохор Васильевич. Другое дело — Ваня и Леня, они живут с вами. Некоторое время им потребуется еще ваша забота о них. Но через пяток лет и они тоже станут на свои ноги…

— Что ж, выходит, мои старания ни к чему? — упавшим голосом спросил Василий Петрович. — Стало быть, можно мне и не работать?