– Тогда иди за мной.

Мы прошли в одну из палат, самую дальнюю. Он открыл дверь, знаком велел мне войти – и только тогда зажег свет. То, что я увидел, привело меня в изумление. Там в клетке из толстых стальных прутьев находилось странное – странное даже на взгляд бывшего кентавра – существо. Это была женщина, точнее, голова и бюст женщины, составлявшие единое целое с телом, которое я, после некоторого колебания, определил как тело львицы. Она лежала, вытянув передние лапы вперед и пристально глядя на нас. Странное чувство охватило меня: смесь неловкости и отвращения, жалости и брезгливости. Смесь солидарности, которую чувствуют друг к другу инвалиды, уроды и больные-хроники, и злобы, которую чувствуют друг к другу инвалиды, уроды и больные-хроники. Хотелось сразу и смеяться, и плакать. В конце концов я почувствовал, что краснею. От стыда, но от стыда за что? Что до нее, она нас, казалось, не замечала.

– Знакомься, это Лола, – сказал врач, и гордость, прозвучавшая при этом в его голосе, делала сцену еще более нелепой. Он обратился к ней по-французски:

– Поздоровайся с нашим другом Гедали, Лола. Он из Бразилии.

– Merde! [12]– рявкнуло существо и отвернулось к стене.

– Что это, – спросил я, когда ко мне вернулся дар речи. Доктор рассмеялся:

– Как? Неужели это для тебя новость, Гедали? Ты, мифологический персонаж, не узнаешь коллегу по коллективному бессознательному? Это сфинкс, Гедали.

Сфинкс. Конечно: полуженщина – полульвица. Я не сразу сообразил, потому что не мог связать увиденное с привычным образом египетского сфинкса: ведь передо мной была не гигантская каменная статуя с изъеденным временем лицом. У этого существа было прекрасное женское лицо: кожа медноватого оттенка, ясные глаза, полные губы – и золотистая шевелюра, обворожительные груди. И лапы, и тело львицы, и нервно шевелящийся хвост. Сфинкс, конечно. Значит, и сфинксы тоже существуют.

– Она так же реальна, как и ты, – сказал доктор, будто угадывая мои мысли. – Реальна, и, как видишь, дурно воспитана… N'est-ce pas, Лола? Однако весьма умна. Хочешь убедиться?

Он подошел к клетке.

– Ну-ка, Лола, скажи молодому человеку, что ходит утром на четырех ногах, днем – на двух, а вечером – на трех.

Странное существо не ответило. Оно по-прежнему смотрело в стену. Врач незаметно просунул руку между прутьями клетки и резко дернул ее за хвост. Женщина-сфинкс подпрыгнула.

– Merde! – ревела она в ярости. – Merde, merde!

Она бросилась на прутья, колотя их мощными лапами. Я в испуге отпрянул. Но прочная клетка выдержала атаку. Врач-марокканец смеялся, видя мой ужас.

– Ладно, Лола, – сказал он, – ты произвела на гостя достаточное впечатление. Оставляем тебя в покое, дорогая. Спокойной ночи, приятных сновидений. Ты на нас не в обиде?

Женщина-сфинкс не отвечала. Она лежала, закрыв голову лапами, и, казалось, рыдала. Доктор погасил свет и мы вышли.

Он предложил мне посидеть в саду. Ассистент налил нам вина.

– Откуда взялось это создание? – спросил я, все еще не в силах прийти в себя. И, пытаясь сострить, добавил: – Не из Египта, случайно?

Он засмеялся:

– Нет, не из Египта. Из Туниса. Ее обнаружил один мой знакомый врач, большой любитель охоты. Он давно слышал от туземцев о странном существе с телом львицы и женской грудью, однако, хотя история про сфинкса была ему известна, не верил этим рассказам. Все же, когда ему показали следы, он решил пройти по ним. На четвертый день след привел в такое место, из которого его будущей пленнице было не выбраться: в узкое ущелье между отвесных гор. Его помощники блокировали один выход из ущелья, он сам направился во второй. Увидев, что перед ним за существо, он был потрясен и решил взять ее живой. Лола разорвала в клочья двух собак и трех тунисцев, прежде чем удалось накинуть на нее сеть. Коллегу тронула ее красота. Зная о моих операциях на кентаврах, он привез ее сюда, надеясь, что я смогу придать ей человеческий облик. Думаю, он был влюблен.

Доктор глотнул вина.

– Славное вино, – вздохнул он. – Я столько лет не пил приличного вина, Гедали.

Самолет с оглушительным ревом пронесся над клиникой.

– Самолет короля, – сказал доктор. – Он часто здесь летает. Думаю, что…

Я перебил его:

– Ну? Что же произошло потом?

– Что произошло? Ах, да. Ну, скоро я понял, что добиться сколько-нибудь приемлемого результата невозможно. У вас с Титой было примерно по половине человеческого тела, а передние ноги вполне могли заменить человеческие. У Лолы от человека только голова и бюст. После операции, даже в случае удачи, она превратилась бы в еще более странного уродца: карлика на львиных лапах. Я так и сказал коллеге. Он был настолько огорчен, что предпочел уехать, оставив сфинкса мне. Буквально через несколько дней он умер от сердечного приступа. Слишком впечатлительный был человек, верил в проклятья, в колдовство, что его, по всей видимости, и убило. Лола осталась у меня. Сначала она и видеть меня не желала – даже теперь временами готова наброситься, как ты сам мог убедиться, – но мало-помалу мне удалось завоевать ее доверие. Я научил ее французскому языку… Она большая умница: схватывает все на лету. Много читает. Но неразговорчива. До сих пор я мало знаю о ее жизни.

Он осушил бокал.

– Превосходное вино. Просто превосходное. Так вот, как я уже говорил, стало ясно, что оперировать ее невозможно. Возник вопрос: что с ней делать? Признаюсь, у меня мелькнула мысль начать показывать ее публике. Можно было бы неплохо заработать; уже тогда я испытывал финансовые затруднения, деньги бы не помешали. Я осторожно заговорил с ней об этом. Она пришла в ярость, закричала, что скорее умрет. Я решил ее не травмировать, Гедали. Сам видишь: я теперь всего лишь старый разорившийся врач, которому в прошлом не чужды были сомнительные делишки, – однако остатки достоинства во мне все же сохранились. Я выделил Лоле эту палату, создав все возможные условия; не знаю, заметил ли ты, но там даже есть телевизор. Ты видел клетку, но это не просто тюрьма. Она нужна для того, чтобы сдерживать приступы ярости, которым Лола порой подвержена, кстати, как я тебе говорил, не так уж редко. В конце концов клетка служит для ее же безопасности; она сама это признает. Бедная Лола. В глубине души, говорит она, я дикий зверь.

Он засмеялся.

– Дикий зверь? Нет, Гедали. Несчастная девушка – вот кто она. Одинокая. Загадочная.

Я спросил, можно ли мне с ней поговорить. Он взглянул на меня: некоторое недоверие, может, что-то вроде ревности мелькнуло в этом взгляде. Однако он умел скрывать свои чувства:

– Как хочешь… Не знаю, станет ли она с тобой разговаривать. Попробуй отнести ей завтрак. Если дашь денег, я попрошу утром купить жареного барашка. Она его очень любит.

В эту, вторую мою ночь в клинике я опять не спал. Ходил по саду, слишком возбужденный, чтобы заснуть. Столько переживаний. И какой силы. Что я наделал? На что иду? – спрашивал я себя, опомнившись, хотя и не вполне. Да, я опомнился и теперь винил себя за то, что поддался слепому порыву, за то, что бросил жену, детей, друзей, за то, что сел в самолет, и за то, что прилетел в Марокко, и за то, что приехал к врачу, и за то, что сказал ему о желании снова стать кентавром. Что послужило толчком ко всему этому, к этой цепной реакции безумств? То, что я увидел Титу в объятиях кентавра? Его гибель? Это верно: Тита обнималась с кентавром, кентавр бежал и был убит. Так не лучше ли было сказать: Тита, иди сюда, поговорим, разберемся, что все-таки произошло, что было на самом деле, а что померещилось? Ну? Разве не лучше? Но нет, вместо этого Гедали развернулся на сто восемьдесят градусов – и был таков. Махнул в Марокко, будто в соседний кинотеатр. Не лучше ли было хотя бы посоветоваться с Паулу?

Чем не подходящие вопросы для человека, пришедшего в себя? Но опомнился я не вполне, я все еще висел между землей и небом, подобно крылатому коню, я все еще описывал стремительные круги в облаках на такой высоте, что в голове у меня звенело. Нет бы ответить на свои собственные вопросы. Но вместо этого я то улыбался по-идиотски, то по-идиотски всхлипывал, отдаваясь на волю головокружению, иными словами, предпочитая откровенно не понимать, что происходит и что должно произойти, позволяя себе думать о Лоле, чей образ заслонял все на свете. Увидев то, что увидел я, любой бы спросил себя: да жил ли я до сих пор? Жизнь это была или сон? – настолько мощным было впечатление от этого небывалого существа, от красавицы-сфинкса. Все, что казалось важным, значительным, терялось, переставало существовать в сравнении со сфинксом. Семья? Сфинкс. Работа? Сфинкс. Друзья? Сфинкс. Дом? Сфинкс. Машина? Сфинкс. Одежда? Сфинкс. Хорошо прожаренный бифштекс? Сфинкс. По воздействию на чувства не существовало ничего равного сфинксу. И по необычайности. Даже образ кентавра, несущегося вскачь по пампасам, померк перед сфинксом. Даже образ женщины-кентавра, несущейся вскачь по пампасам. Далее образ пары влюбленных кентавров, несущихся вскачь по пампасам.