«Посуди сама, Барнав и Мунье были только мелкими адвокатами, как и все они в Гренобле. Но оба они достигли высоких степеней славы. По моим наблюдениям, Париж раздвинул пределы этой славы, ибо в Гренобле, в среде своих собратьев, они не могли бы так развернуться: большинство сотоварищей ревниво закрыло бы им дорогу.

Существует верное правило, которое позволяет узнать человека, рожденного для славы: если кто-либо ненавидит людей, стоящих выше, если кто-либо к людям с высокими умами проявляет ненависть, то такой человек навсегда останется посредственностью.

Отсюда — человек, завидующий всему миру, всегда останется убогим человеком. Барнав будет мне служить примером для доказательства того, что человек, воодушевленный великими страстями, сумеет возвыситься над теми, кто этими страстями не обладает. Взгляни, например, на Бартелеми д’Орбана (того, который показывал мне гримасы). Когда он выступил в начале революции, он был более вооружен знаниями, нежели Барнав. Однако какая огромная разница между этими двумя людьми! Через десять лет перестанут говорить о Бартелеми д’Орбане, а пройдет сто лет — и еще не перестанут цитировать Барнава как великого человека, скошенного на пороге юности. Ты уже сейчас замечаешь по тону, когда говорят: «господин д’Орбан» и коротенько произносят: «Барнав».

Последняя фраза в частном, семейном письме двадцатилетнего Бейля свидетельствует о горячности отношения к человеку Барнаву, а не политику Барнаву.

Когда под давлением грозных событий при дворе в 1787 году решились созвать «Совет Нотаблей», то есть знатных представителей дворянства, для суждения о важнейших государственных мероприятиях, молодой Барнав и Мунье полностью ушли в политику.

21 июля 1788 года в самом Гренобле движение захватило широкие круги буржуазии. По инициативе муниципалитета города собрались Генеральные штаты — представители трех сословий провинции в замке Визиль, где коноводами либеральных буржуа выступили Барнавы — отец и сын, вместе с Мунье сформировавшие негласный комитет, который внес предложение потребовать от короля созыва Генеральных штатов. К этому времени относится первая политическая брошюра Барнава, посвященная Визильскому съезду.

Мунье во время подготовки выборов в Генеральные штаты первый пустил мысль об удвоенном количестве представителей третьего сословия (то есть о равенстве числа членов третьего сословия и первых двух вместе). Когда 20 июня 1789 года королевский представитель объявил о роспуске Генеральных штатов[6] и депутаты третьего сословия собрались в зале Jeu de paume, Мунье предложил произнести клятву «не расходиться до окончания законодательных работ». В 1792 году Мунье, оставшись сторонником конституционной монархии, сложил добровольно звание депутата, удалился в Германию. Он там переждал бури и политические грозы, вернувшись на родину уже во время империи Наполеона, и тихо и незаметно дожил свой век.

Барнав, речами и письмами нанесший разительный удар старому французскому режиму, внезапно возгорелся чувствами преданности лично к королю и особенно к королеве. После 10 августа 1792 года он вместе с Ламетом был обвинен в переписке с двором, попал в гренобльскую тюрьму, потом предстал перед революционным трибуналом в Париже и был обезглавлен. В 1913 году в фамильном архиве Фрезернов-Пиперов нашли письма Марии-Антуанетты к Барнаву. Они показывают, что этот странный человек был пойман в ловушку и что Мария-Антуанетта тонко разбиралась в людях и умела скомпрометировать врагов монархии.

Но вернемся к биографии Бейля.

Наступил 1789 год. Собрались Генеральные штаты, объявили себя Национальным собранием[7] (17 июня 1789 года), постановили не расходиться, пока не выработают конституции (20 июня). А 14 июля народ взял приступом Бастилию. Разгорался революционный пожар, и искры его долетали до Гренобля. Анри с особенным волнением слушал все, что говорилось об этих событиях, потому что еще 7 июня 1788 года он впервые увидел кровь революционного народа.

В истории Дофинезского революционного движения этот день называется «днем черепиц». Из окон комендантского управления губернатор Клермон Тоннер видел, как с Эйбанских холмов спускаются толпы повстанцев со знаменами. Он выстрелил, два полка ударили в штыки, а горожане, взобравшись на крыши, снимали тяжелые черепицы и кидали их в солдат. С Новой улицы двигался отряд под командой унтер-офицера Бернадотта. Произошло кровавое столкновение. И маленького Бейля оттаскивали от окон, так как он не мог оторваться от страшного зрелища. В «Жизни Анри Брюлара» он подробно повествует об этом, замечая, что именно этот Бернадотт был сделан шведским королем. С пяти лет революция вошла в его жизнь и надолго стала повседневным бытом.

В судьбе ребенка происходит роковая перемена. Он осиротел не полных восьми лет от роду — Аделаида Бейль умерла в 1790 году. Г-ну Шерубену Бейлю было в тягость возиться с детьми, управлять большим недвижимым имуществом и продолжать работу нотариуса и заслуженного адвоката гренобльского парламента. Он был еще не стар, когда скончалась его супруга. Крестьянки окрестных сел и деревень, ходившие на работу в Фюроньер, в Кле, в Эшелль, очень скоро испытали на себе тяжелые прихоти г-на Шерубена Бейля, который нелегко сносил положение вдовца. А затем в доме появилась тетка Серафия, сестра покойной супруги.

Незамужняя дочь доктора Ганьона, г-жа Серафия, как всегда называет ее Бейль в своих записках, по-прежнему звалась «мадемуазель», хотя, сначала негодуя и плача, а потом по привычке, она должна была занять при адвокате Шерубене Бейле место своей умершей сестры…

В семилетнем возрасте мальчик узнает такие стороны жизни, которые озлобляют и ожесточают душу. Шарканье ночных туфель из комнаты Серафии до кабинета отца, побои, наносимые слугам тяжелой рукой тетки Серафии, и кухонные сплетни, очень рано подслушанные, — все это разрушает родительский авторитет и делает мальчика настороженным и насмешливым. Трудно биографу определить, что было тяжелее маленькому Бейлю — смерть горячо любимой матери или равнодушие нелюбимого отца. Потеря матери ощущалась еще тяжелее потому, что отец никогда по-настоящему не был отцом.

Анри и его сестры были переселены, к их великой радости, в дом старого Ганьона. И с первых дней мальчик полюбил простор большого парка, расстилавшегося за пределами дома. По ступенькам крытой террасы, мимо пальм и агав, упиравших в стекла веранды свои толстые мясистые листья, он привык убегать с сестрами на левый берег Изеры и очень рано понял прелесть такого сиротства, при котором отец не мешает никаким ребячьим забавам.

В доме доктора Ганьона главные заботы о детях приняла на себя мадемуазель Елизавета, сестра доктора Ганьона, благородная, бескорыстная женщина, сухая, высокого роста, с ясными глазами и с тем особенным видом самоотречения, который является отличительным свойством людей, много страдавших непонятными и никому не нужными страданиями. Ее незлобивость расположила к ней внучат, которые нашли в ней постоянного защитника от тетки Серафии, военные действия против которой начались с первых дней сиротства. Бейль повел наступление как опытный стратег и великолепный «беспризорный» тактик.

У Серафии была подруга мадам Шенева, строгая дама, помешанная на католическом ритуале. Она считала своим долгом вмешиваться в воспитание Анри Бейля и его сестер. И вот маленький человек взбирается на чердак дедовского дома, спрятав под полою огромный кухонный косарь для колки древесного угля. И когда мадам Шенева проходит по тротуару, визгливым голосом окликая болонку, громадный металлический предмет, почти превышающий рост воинственного мальчика, низвергается сверху и вонзается в землю у самых ног госпожи Шенева[8]

Вечером заседает семейный трибунал. Г-н Шерубен Бейль в четвертый раз вынимает табакерку. Он задыхается от смеха и чихает в зеленый шелковый платок. А тетка Серафия, поднося костлявый кулак к картошкообразному носу маленького Бейля, в сотый раз повторяет, что из этого проклятого мальчишки может выйти только дорожный бригант и что его отвратительная жизнь несомненно окончится на виселице.