В чем же состояли главные доказательства? Было откопано несколько нетронутых еще массовых захоронений, чтобы обследовать сваленные в них вповалку трупы. На некоторых были обнаружены советские газеты и другие печатные материалы, датированные не позднее апреля 1940 года. Причем все расстрелянные были в теплой зимней одежде, а согласно советской версии, казнь состоялась в начале осени, в сентябре 1941 года, при теплой погоде.

В Катыни откопали 4143 трупа — тех польских солдат и офицеров, которые находились в Козельском лагере. 2914 трупов было опознано. Из них 80 составляют люди, числившиеся в списках, составленных польскими властями, как пропавшие без вести. Что случилось с поляками из двух других лагерей (10400 человек) — неизвестно, Слухи ходят разные. Говорят, что определенное число польских заключенных погрузили на баржи и потопили в Белом море. Рассказывают также, что массовые казни и захоронения по типу Катынских имели место в окрестностях Харькова.[947]

1-3 июля 1946 года вопрос о Катыни был предметом рассмотрения Международного трибунала в Нюрнберге. Судьи подошли к делу поверхностно и не указали в приговоре, на ком лежит ответственность за убийства. Но до сих пор не появилось никаких сведений — ни от пленных немцев, ни из захваченных документов, — свидетельствующих, что преступление в Катыни лежит на совести нацистов. Сейчас уже никто не верит в причастность Германии к этому преступлению, а советская и польская печать о нем молчат. Недавно, правда, варшавский журнал «Современность» упомянул вскользь о «недостатке сведений о тех, кто пропал без вести».[948]

Описанный пример дополняет картину репрессий — это еще один случай массового уничтожения людей без суда. Казнь была произведена в обстановке полной секретности, как простая административная мера, и — в мирное время.

Не менее нагляден и следующий пример. Хенрик Эрлих и Виктор Альтер, лидеры еврейского социалистического Бунда, попали в СССР в сентябре 1939 года во время советско-германского вторжения в Польшу. Оба они были ветеранами социал-демократического движения в бывшей Российской Империи, а Эрлих входил в Исполком Петроградского совета в 1917 году. Их привезли в Бутырки и обвинили в том, что в период 1919-1.939 годов они, с согласия польского правительства, переправляли в Советский Союз диверсантов и вредителей. Эрлих, которого однажды допрашивал лично Берия, настаивал, чтобы все его ответы записывались. Альтер на каждый вопрос отвечал: «Все это ложь, и вы сами это прекрасно знаете».

Восемнадцать месяцев спустя, в июле 1941 года, их перевезли в Саратов и приговорили к смертной казни. Они оба отказались обжаловать приговор, но через десять дней он был заменен десятилетним заключением. По амнистии, объявленной вскоре всем польским заключенным, они вышли на свободу соответственно в сентябре и октябре. Их попросили организовать Еврейский антифашистский комитет. Ясно, что их связи со старыми членами Бунда в американских профсоюзах — такими, как Давид Дубинский, — высоко ценились. Эрлих стал президентом, а Альтер секретарем новой организации. В президиум был введен советский актер и режиссер Михоэлс. Берия лично направлял работу комитета, но предупреждал, что по всем международным вопросам окончательные решения принимает Сталин.

4 декабря 1941 года Эрлих и Альтер вышли из своей гостиницы в Куйбышеве, и с тех пор их никто больше не видел. Сначала власти притворились, будто не знают, что произошло в действительности. И только в феврале 1943 года, в ответ на протесты крупных профсоюзных деятелей Америки и Англии, политических деятелей, включая Эттли и таких всемирно известных людей, как Эйнштейн, Литвинов направил письмо председателю Американской федерации труда Уильяму Грину. В письме говорилось, что Эрлих и Альтер были арестованы и казнены за то, что занимались разложением советских войск, уговаривая их прекратить сопротивление германской армии и немедленно заключить мир с Германией. Литвинов сообщил, что казнь состоялась в декабре 1942 года, но коллега погибших, который находился с ними в Куйбышеве до их ареста, считает, что это ошибка и имеется в виду декабрь 1941 года.

Оба описанных случая привлекли внимание всего мира благодаря случайному стечению обстоятельств. Таких случаев было множество. Обескровливание коренной России шло безостановочно, но часть жертв поставлялась «операциями местного значения». После поляков и прибалтийцев были высланы другие нацменьшинства. В 1941 году немцы Поволжья, в 1943-44 годах семь отдельных народов, главным образом на Кавказе, были поголовно арестованы и переселены.[949] Лагеря наполнились немецкими и японскими военнопленными. В 1945-46 годах были снова прочесаны территории, побывавшие под оккупацией. Большинство советских солдат, которые перешли на сторону немцев или просто были захвачены в плен, по возвращении с войны попали в лагеря.

ВОИНА

Результаты расправы Сталина с военным руководством чувствовались на протяжении всей войны. Согласно недавним советским подсчетам, еще не опубликованным в СССР, число жертв было несколько выше, чем принято считать на Западе. В ходе террора погибли:

3 из 5 маршалов;

14 из 16 командармов 1-го и 2-го ранга;

8 из 8 флагманов 1-го и 2-го ранга (т. е. адмиралов);

60 из 67 комкоров;

136 из 199 комдивов;

221 из 397 комбригов.[950]

Погибли все 11 заместителей Наркома обороны и 75 из 80 членов Высшего военного совета. Сталин не ограничился высшими эшелонами командования — около половины всего командного состава, 35 тысяч человек, были расстреляны или попали в тюрьму. Как сказал позднее Хрущев, репрессии начинались «буквально с командиров рот и батальонов».[951]

В романе «Солдатами не рождаются» Константин Симонов приводит разговор двух генералов. В ответ на слова Серпилина: «Да, наковыряли много» его товарищ Иван Алексеевич говорит:

«Но дело глубже. Осенью сорокового, уже после финской, генерал-инспектор пехоты проводил проверку командиров полков, а я по долгу службы знакомился с анкетными данными. Было на сборе двести двадцать пять командиров стрелковых полков. Как думаешь, сколько из них в то время оказалось окончивших Академию Фрунзе?

— Что ж гадать, — сказал Серпилин, — исходя из предыдущих событий, видимо, не так много.

— А если я тебе скажу: ни одного?

— Не может быть.

— Не верь, если тебе так легче. А сколько, думаешь, из двухсот двадцати пяти нормальные училища окончили? Двадцать пять! А двести — только курсы младших лейтенантов да полковые школы.

Но все же двести двадцать пять полков — это семьдесят пять дивизий, пол-армии мирного времени».[952]

Симонов по сути дела говорит, что чистки в армии (плюс непродолжительная финская война 1939-40 гг.) стоили жизни всем командирам Советской Армии на уровне полка, не считая тех, кто получил повышение, чтобы заполнить образовавшийся выше пробел. Диалог этот вымышленный, но он подан в таком виде, что может быть принят и как фактическая справка. Во всяком случае, он не был опротестован в советской военной печати.

Генерал Горбатов, сидя в лагере, недоумевал по поводу того, «… как будут вести бои и операции только что выдвинутые на высокие должности новые не имеющие боевого опыта командиры? Пусть они люди честные, храбрые и преданные Родине, но ведь дивизией будет командовать вчерашний комбат, корпусом — командир полка, а армией и фронтом — в лучшем случае командир дивизии или его заместитель. Сколько будет лишних потерь и неудач! Что предстоит пережить стране в связи с этим!».[953]