И в то же самое время были прекращены некоторые следственные дела — главным образом такие, от которых НКВД было больше хлопот, чем пользы. Так, например, на Западе, в том числе в левых научных кругах, поднялся шум по поводу ареста физика Александра Вайсберга. К тому же материалы следствия по его делу выглядели явно неубедительно и путанно. Результат всего этого оказался счастливым для ученого — дело прекратили. (Между прочим, Вайс-берг, позже эмигрировавший из СССР, рассказывает о любопытной технической трудности, возникшей в связи с закрытием его дела: когда было решено снять с него обвинения, вдруг оказалось, что в деле имеются показания более чем двадцати свидетелей, эти обвинения поддерживающих. Полагалось бы всех этих свидетелей передопросить, но к тому времени они были рассеяны по лагерям всей страны — и дело прикрыли просто так).

Общий результат прихода Берии к власти в НКВД свелся к тому, что известная часть подследственных была освобождена из тюрем, что произвело хорошее впечатление в стране. Но из тех, кто уже находился в лагерях, не освободили почти никого. Происходили лишь единичные реабилитации — так, в 1940 году выпустили некоторых военных. Тот же Вайсберг вспоминает о своем тогдашнем разговоре с другим заключенным — в недавнем прошлом сотрудником НКВД. Тот сделал следующее предсказание:

«— Кое-кого из нас выпустят, чтобы показать, что произошли перемены; а остальные все так же пойдут в лагеря отбывать сроки.

— Но каков же будет критерий? — поинтересовался Вайсберг.

— А никакого, просто случай. Люди все стараются объяснить происходящее какими-то закономерностями. Если бы вы насмотрелись на закулисную сторону дела так, как я насмотрелся, то знали бы, что в нашей стране жизнью человека управляет слепой случай».[896]

Тем не менее волна беспричинных массовых арестов в городах и селах Советского Союза значительно снизилась. Страна была теперь сломлена, и в дальнейшем для поддержания молчаливой покорности было достаточно арестовывать ограниченное число людей, тех, кто давал повод подозревать их в нелояльности.

В целом же Берия консолидировал карательную систему, сделал ее как бы нормальным и обычным институтом. Ежовщина была чрезвычайной операцией против всего народа; теперь, в несколько смягченном виде, она стала постоянным методом правления.

«(НОРМАЛИЗАЦИЯ»

Падение Ежова, увы, не отразилось на судьбе арестованных членов Политбюро. Следователи Ушаков и Николаев продолжали обрабатывать Эйхе, а их коллега Родос подвергал Косиора, Чубаря и Косарева «длительным пыткам», о чем получал «подробные инструкции от Берии».[897] Хрущев охарактеризовал следователя Родоса так: «пустая личность, с куриными мозгами, совершенно разложившийся морально человек».[898] В 1956 году, за несколько дней до съезда, Родоса вызвали на заседание Президиума ЦК. Там он объяснил: «Мне было сказано, что Косиор и Чубарь враги народа и поэтому я, как следователь, должен был заставить их признаться, что они враги». Потом он добавил: «Я думал, что выполняю указание партии».[899] На закрытом заседании XX съезда КПСС эти слова Родоса вызвали возмущение в зале — но ведь и сам Хрущев и его выжившие коллеги по партийному руководству именно так и объясняли свою деятельность в тот период!

Что касается жертв Родоса, то Косарев был казнен 23 февраля 1939 года. Три дня спустя, 26 февраля, был уничтожен Косиор.[900] Об обвинениях, выдвинутых против Косиора, известно очень мало. Он будто бы находился в контакте «с иностранной контрреволюционной организацией».[901] Подобную формулировку можно скорее отнести к эмигрантским украинским кругам, чем к иностранным государствам. Два брата Косиора, Казимир и Михаил, а также жена его были расстреляны по «Списку № 4».[902] Жена другого брата, по имеющимся сообщениям, была осуждена на десять лет, и по оглашении приговора пыталась покончить с собой.[903]

По всем данным, первоначально планировался показательный процесс над Косиором и другими высшими украинскими руководителями, совместно с учеными и инженерами. Но от этого плана почему-то отказались.[904] Тем не менее, как уже упомянуто, на закрытом суде Косиор, по-видимому, предстал вместе с Чубарем и командармом Федько.

Логично представить себе, что Чубаря и Косиора судили вместе — они ведь несколько лет подряд вместе работали на Украине. Однако это дело относится к разряду особенно темных; достаточно сказать, что до сих пор одни советские источники датируют смерть Чубаря 26 февраля 1939 года, а другие — 12 августа 1941 года. В Большой советской энциклопедии и в Укратськт радянсьюй енциклопедм — 1939 год; в Малой советской энциклопедии и в биографических справках к 51-му тому 5-го издания собрания сочинений Ленина — 1941 год. В биографии Чубаря, опубликованной в 1963 году,[905] нет точной даты его смерти, но авторы книги, упомянув, что «он был арестован и расстрелян», прибавляют: «Вот уже почти четверть века нет среди нас Власа Яковлевича». Это как-будто указывает на 1939 год. Но «Советская Молдавия» от 22 февраля 1965 года, т. е. двумя годами позже опубликования биографии, заявляет, что Чубарь умер в 1941 году. Историки раннего Средневековья сказали бы, что существуют две традиции в указании даты смерти — и не чьей-нибудь, а вице-премьера, заместителя председателя Совета Министров крупнейшей страны, и притом в наше время! Кстати сказать, смерть командарма Федько тоже датируется в советских изданиях то 1939, то 1943 годом.[906] Ликвидирована была и жена Чубаря.[907]

Можно попытаться так разрешить противоречие в датах. Чубарь мог быть приговорен вместе с Косиором в феврале 1939 года, но не к смерти, — либо был приговорен к смерти и помилован. Его отправили в лагерь, но потом, когда Сталин паниковал вследствие военных поражений, ликвидировали вместе со многими другими заключенными. Мы ведь точно знаем, что другой бывший заместитель председателя Совнаркома, Антипов был уничтожен именно так. Подобное рассуждение применимо также к Федько и ряду других лиц, хотя, конечно, и нельзя утверждать, что странное противоречие получает таким образом однозначное решение.

Был в то время один кандидат в члены Политбюро, находившийся явно в опале, но тем не менее не арестованный. Это Григорий Петровский. В течение последующих двух лет его положение оставалось исключительно трудным.

Волна ленинградских арестов 1937 года унесла с собой старшего сына Петровского, Петра — редактора «Ленинградской правды». И кандидат в члены Политбюро, председатель Всеукраинского ЦИК Петровский-отец не мог ничего узнать о сыне. Повсюду его встречала «глухая стена молчания», «Крупнейшие деятели партии и государства после нескольких попыток узнать о судьбе Петра в бессилии развели руками: Берия навесил на доверенный ему наркомат слишком тяжелые замки, чтобы можно было выведать, что творится за его стенами на Лубянке».[908] Петр Петровский исчез навсегда. Его брат, комдив Л.Г.Петровский, в 1937 году «был исключен из партии и изгнан из рядов армии, несколько лет жил в ожидании ареста. Но в конце 1940 года восстановлен в партии, возвращен в армию».[909]

В июле 1937 года, когда на Украине НКВД творил беззакония, не ставя даже в известность руководство республики, Петровский написал Калинину — своему официальному начальству. В письме он жаловался, что на Украине нарушаются принципы партийной демократии.[910] Дело выглядело так, что Петровский, возможно, присоединился к протестам ряда украинских руководителей, в то время направленным в Москву (факт подачи таких протестов можно считать установленным). Именно эти протесты были поводом для зловещей командировки Молотова на Украину в августе 1937 года.