Гриша проснулся, когда уже темно было, поворочался на кровати, потянул носом, сел, свесив босые ноги с кровати.

– Ты что ли, Уля?

– Я, кто же ещё? Или ждал кого? – На Ульяну вдруг злость накатила. – Только все зазнобы твои нынче в покойниках числятся, или забыл?

Гриша молчал, будто и не слышал обидных слов. Скрёб пятернёй нечёсаную голову.

– Пойдём, горе моё, я картошку нажарила. – Ульяне стало стыдно за то, что сказала, но слово не воробей…

Гриша поплёлся за Ульяной на кухню. Сел на табуретку, принялся за еду. Съел, попросил добавки, запил чаем.

– Вкусно… А ты чего пришла-то?

– Вроде ты муж мне…

– Вроде муж… Только зря всё это…

– Что зря?

– Ходишь, заботишься… Пропал я уже… да и не люблю тебя…

– Это ты от водки одурел, а не пропал. Я Мишку видела, он в бригаду тебя зовёт, говорит, заработки хорошие. Там двое ушли, работать некому, он хоть сейчас тебя взять готов. Ну, Гриш?! Нормально ведь всё. Может, хватит дурью маяться?

– Не знаю, подумать надо.

– Да что тут думать?! Пока думать будешь, он других возьмёт, а ты с носом останешься. На что пить-то будешь?

– И то верно. Об этом я и не подумал… На питьё тоже заработать надо. Ладно, уговорила, схожу к нему завтра. Довольна?

– Ещё как! – Ульяна расцвела улыбкой. – Увидишь, всё хорошо будет! – Она подскочила к мужу и чмокнула его в небритую щёку. – Мы тебя отмоем, отчистим, лучше прежнего засверкаешь! Всё забудем и заживём! Как у Христа за пазухой!

– Ну, хватит, хватит, а то я как свинья…

– Своя свинья, родная…

Гриша засмеялся.

– Слушай, налей сто грамм, а? Тяжко мне что-то. Сердце так и стучит, того и гляди выпрыгнет…

Внезапно погас свет, и Ульяна на миг перестала что-либо видеть.

– Рассольчику выпей, капусткой квашеной закуси, вот и полегчает. А то ты завтра до Мишки не дойдёшь… Где свечки-то у тебя? Зажгу хоть, не в потёмках же сидеть.

Гриша махнул рукой в сторону буфета. Ульяна зажгла свечу, и мрак немного рассеялся.

– Как знаешь. – Гриша сунул руку куда-то за буфет, вытащил оттуда бутылку, где на два пальца плескался самогон, и вылил всё прямо в рот. Встал, шатаясь, и пошёл в комнату, плюхнулся на диван. Ульяна вошла за ним.

– Опохмелился? Легче стало? Ну, теперь спи. Я тут посижу немного. – Ульяна, села рядом с Гришей, надеясь, что он уснёт. На лицо её падает лунный свет из окна, отчего оно кажется мертвенно – белым, почти голубым… Гриша смотрит на это лицо, губы у него дрожат…

– Ты сказала, что зазнобы мои в покойницах числятся… что ж, это правда, числятся… и цветок я не нашёл, потому что двое их теперь. Как одному-то мне с ними справиться? Нет, не будет мне покоя на этом свете. Виноват я, виноват… – Гриша тоненько завыл.

– Господи! Да неужто опять начинается? В чём ты виноват? Говорила, не пей больше!

Но Гриша её слов не слышит, он видит только бело-голубое лицо, которое растягивает губы в злобной ухмылке, и потом высовывает изо рта чёрный длинный язык и пытается достать этим длиннющим языком шею Гриши. В какой-то момент лицу это удаётся, и действуя языком, как крюком, оно притягивает к себе Гришу за шею и смотрит прямо в глаза… Изо рта странного лица пахнет тиной и водорослями, оно ощерилось и душит Гришу… Потом из открытой пасти на Гришу хлынула вода, да такая холодная, что заломило зубы… Гриша вглядывается в лицо, но не может понять, кто это? Хотя понять это особенно важно сейчас, это вопрос жизни и смерти… Он чувствует, что должен понять, иначе смерть… Он с трудом дышит, вода заливает глаза, мешая сосредоточится, но на короткий миг он вдруг отчётливо видит, кто это… и выдыхает прямо в пасть чудовища…

– Уля… ты… зачем ты… – внезапно он срывается на истерику, визжит и закрывает лицо руками, – уйди! Уйди, окаянная! Это ты, ты во всём виновата!!! Изыди, нечисть проклятая! – Гриша начинает истово креститься, потом хватает Ульяну за горло и крепко держит. – Нечистая… тварь… убью…

Ульяна, испугавшись приступа безумия, ударяет Гришу чем-то тяжёлым по голове, он ослабляет хватку и падает на подушку. Ульяна выбегает из дома, держась рукой за горло, вся в слезах… Она не замечает, что в кухне горящая свеча падает на стол, опрокинутая сквозняком….

В родительском доме Ульяна выплакалась и успокоилась. А что она хотела? Ладно, видно сон ему приснился дурной. Завтра встанет, протрезвеет, и к Мишке пойдёт. Деньги рано или поздно всё равно закончатся, волей-неволей о заработке думать придётся.

Ульяна ложится и видит сон. Странный, пугающий… Прыгают они с Гришей через костёр, но руки у них разъединяются, и Гриша прямо в костёр падает, а Ульяна на земле остаётся. Потом видит бушующее пламя, а в нём Гриша… руки тянет к ней, помощи просит, а она смеётся… Лицо у него страдальческое, вместо волос огненные языки пламени. Но Ульяна помогать не торопится, просто смотрит и смотрит… вроде как её не касается… потом внезапно осознаёт, что это муж её, Гриша горит, бросается к нему, кричит, да поздно уже… плавится Гриша на глазах, как Снегурочка из сказки…. Плавится и исчезает, только крик слышит Ульяна, да не поймёт, чей – его или её?

В ужасе открывает Ульяна глаза – в стёклах оконных всполохи видны. Выглядывает в окно – пожар! Пламя взмывает вверх, освещает окрестности. Люди уже бегут… Ульяна выскочила из дома, тоже бежит. Господи, сон-то в руку! Молит Бога, чтобы это не Гриша… Соседка впереди бежит, Ульяна её догнала.

– Тётя Глаша, кто это горит?

– Улечка, Господи! Слава Богу, ты здесь! Гришин дом горит! Господи, помилуй!

Ульяна осела на землю. Всё, и правда, конец. Кто-то бежал мимо неё, её подняли, посадили на скамейку, Ульяна как в тумане, только твердит всё:

– Как Гришин дом? Неужели Гришин? А он-то где? Гриша, Гриша, где?

Кто-то успокаивает её, гладит руками по голове, но Ульяне кажется, что Гриша руки к ней тянет, помощи просит, а кто-то не пускает её, кто-то злой и жестокий. Она вырывается от этого кого-то и бежит на пожар. Возле дома уже толпа собралась, хотя теперь это трудно назвать домом. Пока пожарные приехали, дом и сгореть успел.

Ульяна ходит по пожарищу, ищет что-то, если увидит что-то, наклоняется низко, всматривается. Поднимает головешки, крутит в руках, выбрасывает. Вдруг натыкается на что-то, выуживает из пепелища, подносит к глазам – так и есть, кость… человеческая… В ужасе отбрасывает её от себя, и последнее, что слышит, чей-то надрывный крик:

– Да уведите её оттуда, Господи! Хоть кто-нибудь!

Пара мужских рук подхватывают упавшую Ульяну, выносят с пожарища и кладут на траву. Кто-то брызгает ей водой в лицо, но Ульяна не открывает глаз.

– Господи! Горе-то какое! Молодой ведь совсем ещё! – Баба в синей кофте всхлипывает и отворачивается. За ней и другие начинают причитать да хлюпать носами.

Ульяна открывает глаза. Что это они собрались здесь? Почему она лежит на земле? Ульяна садится. Что они уставились на неё? Ульяна недоуменно обводит толпу глазами. Кто это такие вообще? Что за люди? Она медленно встаёт и идёт прочь от пепелища. Никто её не задерживает. Тихий шепоток доносится до неё:

– Бедная, бедная! Как бы умом не повредилась!

Странно. Почему она должна повредиться умом? Ульяна обернулась. Толпа замолчала, сочувственно взирая на неё. Ульяна отвернулась. Надо дойти до дома. Дома она всё вспомнит. Хотя где её дом? Кажется, этот, что сгорел. Тогда откуда она пришла сюда? Всё плывёт перед глазами. Она никак не может вспомнить, что случилось. Удивлённо прислушивается к своим ощущениям, но плохо что понимает. Не заметила, как оказалась на пороге родительского дома. Зашла и села на кровать. Всё. Вспомнила. Ульяна падает на подушку и сотрясается в судорожных рыданиях. Потом забывается, погружаясь в вязкое небытие. Голос Гриши приводит её в чувство:

– Что же ты оставила меня, Уля? А говорила, что любишь… помнишь, клялась перед алтарём…

– Так ты не сгорел, Гриша? – Ульяна садится на кровати.

– Сгорел… неужели не видела… ты виновата… ты… если бы ты…. – Ульяна в страхе распахивает глаза. – Господи, в чём он её обвиняет? В чём она виновата? Ульяна трясёт головой, наваждение проходит. Всё, нет у неё больше мужа, сгорел… как свеча. Вспыхнул, и погас. Ничего не успел, ничего не сделал, даже ребёнка не родил. Ещё одна жизнь оборвалась…