— Все гораздо проще. Маленькая торговая операция. Туда — деньги, обратно — товар.

— Деньги — валюта?

Женя чуть отстранился:

— Вопрос надо понимать так, что ты согласен?

— Пока нет. Валюта?

— Наша, советская. Родные рубли. Никаких микрофильмов, шифров, никаких планов строительства новой бани, никаких славянских шкафов. Тебе вредно в кино ходить. Отвезешь деньги, привезешь товар. Тут его продадут. Чистая торговая операция. Годится?

— Ладно. Попробую, если все действительно так чисто.

— Ну я пошел, — поднялся Женя. — Значит, завтра. Вы вечерком с Валечкой заходите ко мне, поговорим, посидим, выпьем. Идет?

От Вали Крюков вернулся домой только поздно вечером. О Жене и его деле Виктор старался не думать — что гадать понапрасну? И кроме того, настоящий музыкант должен жить жизнью, полной сильных чувств. Эта мысль понравилась Виктору. И по дороге домой он уже раздумывал над большой симфонической поэмой “Контрабандисты”. Это должна быть поэма остросовременных форм, в духе Шёнберга. Поэма о любви, о дерзости, о страхе, который стал острой приправой к пресной жизни…

Мать встретила Виктора упреками. В последние два месяца — со времени его знакомства с Валей — Виктор все чаще не ночевал дома. Поначалу он еще пытался как-то врать, объяснял, что остался у товарища, а потом махнул рукой и просто ничего не говорил. Мать узнала о Вале — какая-то ее знакомая видела Валю с Виктором, — и теперь мать всякий раз устраивала длинные сцены, проклиная “эту девку”, Виктора и час, когда она родила его на свет. Виктор понимал — мать просто боится, что он женится, не доучившись, не получив диплома, но жениться Крюков не собирался, а потому напрасные скандалы казались ему еще несноснее.

Сейчас Виктор укладывал вещи. Мать, не знающая ничего о рейсе, решила, что он собирается уходить из дому, крик ее стал еще громче, еще отчаяннее. Потом она расплакалась. Все это время Виктор молчал, но тут сел рядом с ней и попытался хоть как-то ее успокоить. Он уходит в рейс, “с этой” у него нет ничего серьезного, просто он уже взрослый человек, мать должна это понимать и смириться с тем, что у него есть личная жизнь. А учиться он еще будет, с этой целью и в рейс идет: поплавает, заработает денег, вернется в консерваторию. Про Москву Виктор не говорил, понимал, что это вызовет новые слезы.

С Валей Крюков познакомился в “своем” ресторане. Она была там с компанией приятелей, когда Виктор заметил ее. Через несколько дней она пришла с подружкой. Было еще рано, оркестранты только собирались. Заметив ее, Виктор сразу же подошел и заговорил.

Они несколько раз встречались, вместе ездили на пляж, гуляли в те редкие вечера, когда Виктор был свободен. Крюкову было спокойно и легко с неглупой, хорошенькой девушкой, которая к тому же, как он выразился однажды, была лишена предрассудков. Только временами она казалась ему старше своих лет.

Валя приехала в Приморск по назначению из Саратова, где закончила медицинское училище. Но работать медсестрой здесь не стала, устроилась секретаршей в большой строительный трест. Она снимала комнату у толстой сварливой хозяйки. С хозяйкой Виктор познакомился недели через две. Тогда, далеко за полночь, проводив Валю домой, он спросил:

— Можно к тебе?

— Только тихо. Хозяйку разбудишь.

С хозяйкой Виктор столкнулся утром, когда уходил, и, захлопнув дверь, еще слышал ее сердитое ворчание. Но за два месяца он привык к этому ворчанию за спиной и уже не смущался, встречаясь с хозяйкой в коридоре. Да и Валя, смеясь, рассказывала, что толстуха вовсе не сердится, а только все пристает к Вале с расспросами…

С Валей было легко. Она охотно слушала Виктора, не иронизировала, даже когда его заносило, его мечты о славе, красивой и богатой жизни в общем-то нравились ей, они казались Вале свидетельством незаурядности Крюкова. О себе Валя говорила мало, хотя Виктор и пытался ее расспрашивать. И никогда прежде она не вспоминала про Женю до того вечера, когда привела Виктора в гости к этому толстяку. Откуда они знали друг друга, почему Женя считал, что может спокойно обратиться к Виктору с такой просьбой? Все эти вопросы всерьез беспокоили Крюкова, хотя для себя он давно уже решил: как ни славно ему с Валей, их отношения не могут и не должны быть для него чем-то важным.

Шендрик позвонил уже на следующее утро: девочки из магазина рассказали ему, что муж Светы уехал, бросил ее, даже не сказал, куда отправился.

С этим известием Белов явился к Выборному. Майор немедля позвонил Литваку, и вскоре все трое засели в кабинете Выборного. Предстоял доклад у начальника уголовного розыска.

— Давайте подведем предварительные итоги, — сказал Сергей Сергеевич. — Что же мы имеем на сегодняшний день? По нашему порядку событий мы имеем: визит вдовы Жалейки и Ковалева. Затем выход на труп Жалейки, поезд, проводников и спутников. Полное отсутствие документов, денег, каких-либо бумаг, удостоверяющих личность.

— И сумки, — добавил Белов.

— До сумки мы еще дойдем. Что есть у нас еще? Ковалев дал нам понять, что Жалейка был связан с группой спекулянтов-валютчиков, что именно этим объясняются его частые поездки в Ташкент, что с этим связано и его исчезновение.

— Теперь надо прямо говорить — убийство, — вмешался Литвак. — Ковалев и тот уже знает, что Жалейка погиб. И догадывается, что его убили.

— Да, — согласился, вздохнул Выборный. Он все еще не мог позабыть вчерашний разговор со вдовой Жалейки.

Известие о смерти мужа она восприняла спокойнее, чем того ожидал майор, — видимо, внутренне была готова к этому. И лишь дважды за все время разговора кратко всхлипывала, прикасаясь платком к глазам. Но каменное лицо, но голос, резкий, звенящий на высоких нотах, выдавали крайнюю степень напряжения. Ясно было, что, как только она останется одна, как только за Выборным захлопнется дверь горе захлестнет с головой эту усталую седую женщину.

Квартира Жалейки свидетельствовала о достатке в семье, но роскоши здесь не было. Скромная квартира пенсионера-бухгалтера.

Вдова подтвердила: да, был у Григория Михайловича какой-то знакомый проводник, и билеты брал всегда он. Но кто он, неизвестно. Друзья? Наверное, только Ковалев. Приятели? Нет, никаких приятелей не было.

— Он был домосед. Знакомых было много, пока работал, а как ушел на пенсию — почти никого.

Враги? Нет, никаких врагов она не знает. Не может их быть. Тревога? Нет, он не испытывал тревоги. Ни прежде, ни в последние недели. К сестре ездил часто — два—три раза в год. А что ему делать, пенсионеру? Вот и ездил. Да, с сумкой. Дорожная сумка — она подробно описала ее.

Ни одно слово вдовы не позволяло судить, что ей известно о второй жизни Жалейки. То ли действительно муж не посвящал ее в свои дела, то ли она не желает даже сейчас, после известия о его гибели, говорить об этом — Выборный не мог сейчас выяснять. Майор читал в глазах женщины нестерпимое желание остаться одной и уже больше не сдерживаться, не глотать комки, подступающие к горлу.

…— По дому Жалейки практически новых данных установить не удалось. И Сухарев пропал. Связи его с преступным миром пока что не фиксируются, куда и почему он исчез — непонятно. Может, и вправду скрылся от своей продавщицы. Так чем же мы располагаем сегодня?

— Не так мало, — сказал Литвак. — Располагаем почти полной уверенностью в том, что Жалейка — курьер. Сумку он всегда возил с собой, а что он в ней возил — не установлено. Но ее пропажа позволяет догадываться — Жалейка, вероятно, был убит именно из-за своей сумки.

— Это не факт, — сказал Выборный. — Мало ли что. Сумка могла остаться на площадке и быть подобранной или выброшенной кем-либо другим.

— Но если предположить…

— Мы ведь не можем ограничиться одной, пусть самой вероятной, гипотезой.

Белов собрался с духом:

— Я считаю, что есть смысл поговорить с сожительницей Сухарева, со Светланой. Может быть, ей что-нибудь известно? Если Сухарев исчез именно в связи с делом Жалейки…

— Резонно, — подтвердил Литвак.