Где эти люди, откуда их получить?

До войны он работал с ядерщиками, со специалистами по микрочастицам. Все «микрофизики» по-прежнему в его распоряжении, он может любого вытребовать к себе. Но ими одними не обойтись, роль их в возобновляемых работах огромна, но отнюдь не решающа. Нужны и «макрофизики» — специалисты по теплопередачам, по взрывам, по материалам. Разве не «макрофизики» Зельдович с Харитоном разработали теорию цепных урановых реакций? И химики нужны, и металловеды, и инженеры. Итак, гармоничный коллектив, одновременно изучающий различные проблемы, а в целом — исследующий одну задачу. И привлечь всех этих людей, сегодня еще далеких от уранового ядра, — куда сложней, чем собрать в единый коллектив рассеянных по стране ядерщиков. Не торопиться с расходованием лимита прописок! Выискивать талантливых людей, а не просто заполнять свободные должности.

Ему даны большие права. Но так ли они велики, чтобы он мог истребовать к себе самых известных физиков в стране — Вавилова, Капицу, Иоффе, Мандельштама, Семенова? Или теоретиков — Френкеля, Фока, Тамма? Смешно и думать! Все они создатели собственных школ, любой из них сильней его как физик — кто согласится идти к нему под начало? Академик в подчинении у профессора? Утопия! И каждый руководит институтом или коллективом исследователей, у каждого — оборонные темы. Знаменитостей не привлекаем, думал он с некоторым даже облегчением. Точка. Курчатов. Итак — молодые. В крайнем случае — сверстники. Собственные ученики, потом ученики Вавилова, Мандельштама, Семенова, Ландау. Вон какую блестящую школу химико-физиков создал Семенов — черпать и черпать из нее. А школа Ландау? Коллектив превосходных теоретиков, любому поручай расчеты! Осуществить наконец на практике давнюю идею: соединить в одно целое экспериментаторов с теоретиками, чтобы они постоянно, каждодневно работали вместе. Кого с кем? А вот это — не сразу! Ибо каждая фамилия — крупная личность, яркая научная фигура, в общем, творец! Только такие! Творцов по объявлению не найти, их надо испрашивать, выпрашивать и упрашивать. Не торопиться с набором!

И лишь установив для себя такую программу, Курчатов явился к Балезину с первым списком имен.

— Ваше дело, Игорь Васильевич, кого вы собираетесь привлекать, — сказал Балезин. — Теперь остается решить вопрос о стационарном помещении. Кафтанов просил меня срочно что-нибудь поискать для вашей лаборатории. У вас у самого нет ничего на примете?

Курчатов возразил, что дело не к спеху, можно начать и во временных помещениях, в зданиях эвакуированных институтов. Балезина все больше удивляла осторожность руководителя урановой проблемы, она как-то не вязалась с напористостью этого человека, о которой твердили все. Зато когда Балезин предложил совместно съездить в Уфу, Бугульму, Свердловск — во все эти города эвакуировали научные учреждения, можно кое-что присмотреть и для урановых дел, — Курчатов согласился с охотой. На подъем он был легок.

В Уфе Курчатов с удовольствием наблюдал, как Латышев восстанавливает довоенные исследования по гамма-лучам, он похвалил коллегу, сообщил, что и сам собирается налаживать ядерную лабораторию — встретится Латышеву дельный работник, пусть порекомендует.

Распростившись с Балезиным, Курчатов поехал в Свердловск, в Уральский филиал Академии наук к старому знакомому, бывшему ленинградцу Кикоину — эта фамилия стояла в списке первой.

— Исаак Константинович, хочу пригласить тебя в Москву для работы по разделению изотопов урана, — начал беседу Курчатов.

Кикоин не торопился с ответом. Высокий, худой, большеголовый, скульптурно-четкое лицо с крупными чертами — он молча курил трубку, молча слушал. Казалось, не было ничего столь же далекого от научных интересов Кикоина, как то, что предлагал Курчатов. Специалист по магнетизму, написавший в 23 года вместе с Дорфманом солидный труд «Физика металлов», автор фотомагнитного эффекта, названного «эффектом Кикоина», он числился в Физтехе вундеркиндом, его выделял сам Иоффе. Опека Иоффе шла так далеко, что он не только выхлопотал для молодого ученого в 1932 году длительную командировку за границу — Кикоин работал в Мюнхене у Вальтера Герлаха в магнитной лаборатории, гостил у Де-Хааза в Лейдене, — но и когда выданная на две недели валюта кончилась, добавил еще на два с половиной месяца из своего личного гонорара за научные консультации для фирмы Сименс. Атомным ядром Кикоин не занимался.

— Отпустил бороду, Игорь, — вдруг констатировал Кикоин, когда Курчатов закончил. — В общем, идет. Но странно. Непривычно как-то.

— Я жду твоего решения.

Кикоин выдохнул большой клуб дыма и с интересом смотрел, как густо-синий шар, расширяясь, бледнеет.

— А что? Интересно! Разделение атомных ядер на фракции… Даже очень интересно. Вызывай, Игорь. Буду с тобой работать.

В Свердловске размещалась основная база лаборатории полимерных броневых материалов. В нее недавно возвратился Федор Витман, тоже из физтеховцев, специалист по прочности — он демобилизовался после госпиталя. Курчатов с облегчением видел, что теперь его уход урона «прочнистам» не нанесет. Но огорчился Русинов, старый помощник. Он и перевелся в эту лабораторию, чтобы трудиться с прежним начальником, а непоседливый начальник снова куда-то сбегает, оставив его одного. Невысокий, с мягкими движениями, свежим цветом лица, с пышной копной темно-русых волос, Русинов десять лет проработал с Курчатовым, он имел основания обижаться. Курчатов спросил прямо:

— Лев Ильич, можете ли вы оставить нынешнюю работу, чтобы вместе со мной перейти на новое место?

Русинов ответил с той же прямотой:

— Игорь Васильевич, вопросы прочности материалов в военное время — такая проблема!..

— Тогда отложим на время разговор о совместной работе.

В Казани — Курчатов возвратился туда в декабре — ждали неотложные дела. Курчатов мысленно был уже в новой лаборатории, приказ об отъезде в Москву Иоффе подписал, но командование флота и слышать не хотело о расставании. Александров с огорчением констатировал, что прекращается совместный труд — столько хорошего сделано, Сталинской премией оба награждены…

— И не думаю прекращать совместную деятельность, — весело блестя глазами, возразил Курчатов и погладил черную бороду — вырабатывалась новая привычка. — В этой связи имею предложение. Я у тебя поработал. Почему бы и тебе теперь не присоединиться ко мне?

Александров колебался. Он не ядерщик, дело новое. Отпустит ли командование? Курчатов отводил каждое возражение. Любое дело вначале новое. Но зато какие перспективы! Переворот в технике! Что до моряков, то у них выросли свои кадры мастеров размагничивания. А если срочно понадобимся, дверь наглухо не закрыта, поможем.

Александров начал сдаваться:

— Ладно, в принципе не возражаю. Но как-нибудь потом.

Курчатов лукаво посмеивался:

— В списки сотрудников я тебя мысленно уже внес. Деловой разговор пока отложим. Сейчас заберу прежних своих помощников — Щепкина и Неменова.

Прошло года два, прежде чем возобновился «отложенный разговор».

С Александровым он говорил открыто. С Арцимовичем тоже не было нужды таиться. Арцимовичу все не удавалось создать удобные аппараты для темновидения. Он разуверился и в их военной полезности, когда стали появляться радиолокаторы, значительно более эффективные. Курчатов побаивался, что насмешливый друг начнет с издевки над его проектами, назовет их нереальными. Строптивый Арцимович неожиданно объявил, что охотно займется электромагнитным разделением изотопов — тем, что еще перед войной ему навязывал Курчатов. Надо только предварительно довести начатые работы до отчетов и производственных рекомендаций. Он выговорил себе в помощники Германа Щепкина. В свое время они вместе трудились над оборонной темой, дело шло дружно. Курчатов Щепкина пообещал — «попозже, когда развернемся».

С другими физиками Курчатов не старался завязать немедленную связь, не все нужны были сразу — развертывание пойдет поэтапно. По Казани поползли слухи, что Борода — прозвище пристало, даже друзья перестали звать Гариком — что-то предпринимает, хорошо бы попасть к нему в сотрудники. Но он на вопросы отвечал уклончиво. Даже брату сказал коротко: «Боря, не торопись. Еще поработаем вместе. А что, да как, да где — оставим на будущее».